Тель-авивские мифы и антимифы

На исходе минувшей субботы главная площадь страны, агора современного Израиля, полтора десятилетия назад сменившая величественное название "площадь Царей Израилевых" на лаконичное имя убитого на ней премьера-миротворца, пережила одну из самых массовых акций в своей истории. Примерно триста тысяч горожан и гостей города заполнили каждый квадратный сантиметр площади Рабина и прилегающей к ней улицы Ибн Габироля.

Такого скопления народа здесь не наблюдалось, пожалуй, с 1982 года, когда состоялась знаменитая 400-тысячная манифестация левых организаций, выступавших против войны в Ливане. Год назад для празднования шестидесятой годовщины со дня основания еврейского государства на муниципальной площади собралось всего 50 тысяч человек. А вот в конце прошедшей недели посмотреть дорогостоящее помпезное шоу, открывшее череду праздненств, связанных с не менее важной датой в истории сионизма, на площадь Рабина пришло в несколько раз больше зрителей. Не только обещанные организаторами световые эффекты и бесплатное выступление филармонического оркестра под управлением маэстро Зубина Метта вызвали среди публики повышенный ажиотаж. Как-никак, а отмечался столетний юбилей Тель-Авива, подлинной (хоть и неофициальной) столицы государства Израиль. Города, без которого немыслима история еврейского возрождения в Эрец-Исраэль. Города, представляющего собой своеобразный микрокосм еврейского национального существования на этой земле. Города, умудрившегося гармонично вместить в себя абсолютно несовместимые формы жизни. И наконец, города, который принято страстно любить и столь же страстно ненавидеть.

Тель-авивские мифы породили многочисленные тель-авивские же антимифы. В чем только не обвиняют этот город. Государство в государстве, сытый и равнодушный полис, спрут, поглощающий людские и финансовые ресурсы страны, мыльный пузырь, за иллюзорными и тонкими стенками которого правит бал повальный эскапизм. Все эти ставшие шаблонными обвинения вдребезги разбиваются об острые камни тель-авивской реальности. Государство в государстве? Увы, но демографический факт: в тель-авивской городской агломерации проживает более половины граждан страны. Полгосударства в государстве. Как минимум. Сытый и преуспевающий мегаполис? Трущобы южного Тель-Авива, квартал бедноты Ха-Тиква, Яффо, города-спутники Бат-Ям и Бней-Брак – о чрезмерной «сытости» речь явно не идет. Равнодушие? О чем вы! Где еще можно найти столько донкихотствующих защитников социальной справедливости, наивных борцов за права всех и вся. Спрут? Полноте. Тель-Авив генерирует такое количество оригинальных идей во всех сферах национальной жизни, производит столько научного и творческого контента, что обвинять его в «краже мозгов и душ» просто нелепо. Эскапизм, бегство от тяжелой ближневосточной действительности? Не смешите меня. Можно ли укрыться от стрессов и войн в этом крохотном государстве, просматриваемом и простреливаемом насквозь с любой высокой точки неприятельского пространства?

Упорное нежелание жизнелюбивого Тель-Авива впадать в бесплодный пафос, который столь характерен для израильского общественно-политического дискурса, нравится далеко не всем. Безупречное функционирование механизмов психологической защиты этого города, феноменальная способность к успешной и оперативной послестрессовой реабилитации поражают воображение (или вызывают раздражение). Метафорично и емко выразила эту мысль израильская писательница и актриса Алона Кимхи:

Город, существующий как дерзкий научный опыт по созданию самодостаточной среды обитания. Словно экспериментальная коммуна на Луне, неудавшаяся утопическая модель общества. Все, что проникает внутрь: восьмичасовые выпуски новостей или палестинские подростки с затравленными взглядами, липкими подмышками и поясами шахида, взрывающие себя у входа на дискотеку, – случайные, хоть и досадные помехи, не оказывающие ни малейшего влияния на привычный уклад жизни...
(Алона Кимхи "Лили Ла Тиграс", перевод с иврита – Г.Ф.)

Вот что я сам написал несколько лет назад в своем сетевом дневнике:

К середине весны 2002 года у нас сдали нервы. Март и апрель выдались особенно урожайными на теракты. Непрерывная цепь людоедских пиршеств: несколько автобусов – один за другим, взорванный пасхальный седер стариков в нетанийской гостинице "Парк-отель". Особенно болезненно мы восприняли теракт в популярном кафе "My Coffee Shop" на перекрестке Алленби и Черниховски. Поскольку наш досуг идеологически связан с тель-авивскими кофейнями, мы испытали невероятный дискомфорт. Пожалуй, впервые за два предыдущих года кровавой вакханалии "Аль-Акса" мы стали избегать незыблемого ранее способа вечернего времяпровождения.

Местом нашей тогдашней дислокации служила скромная кафешка на улице Явне с литературным именем "Кафка". Полностью отказаться от кофейной жизни было выше наших сил. Поэтому мой друг, мой постоянный спутник по кофейному досугу, разработал собственный «антитеррористический» план, схему боевых действий. Его бдительность не могли усыпить ни скучавший у двери заведения быковатый русский охранник, ни тот факт, что простецкая забегаловка с претенциозным названием ютилась на тихой улочке, в стороне от питейно-развлекательной магистрали Ротшильд-Алленби. Сидеть на расположенной прямо у входа кафкианской веранде было строго-настрого запрещено. Вечерние визиты в "Кафку" по четвергам и пятницам, дни наибольшего скопления публики, также были поставлены под запрет. Время посиделок по будним дням было ограничено. Мой друг вознамерился Кафку сделать былью. Да не тут-то было. Моего терпения хватило ненадолго. Вскоре я предъявил ультиматум: либо мы продолжаем вольготно кофейничать в любой точке тель-авивского общепита в любое удобное для нас время, либо я буду ходить на вечерние кофепития с кем-нибудь другим. После недельных препирательств друг капитулировал.

Жизнь во всех ее проявлениях не должна затихать ни на минуту. Разве можно позволить себе отказаться от ароматной чашки капучино. А вдруг она окажется последней?

Тель-авивская витальность стала притчей во языцех. В этом пёстром и эклектичном городе столько подлинной свободы, столько юного обаяния, духа независимости и раскрепощенности, что хватит на сотню имперских столиц и чопорных холодных мегаполисов. Как ему удается сочетать жесткую деловую хватку и буржуазный лоск с богемной неряшливостью, безалаберностью и сдвинутостью по фазе – остается для меня загадкой. Тель-Авив славен своим сверхтерпимым, совершенно спокойным, иронично-философским, я бы сказал, отношением к разного рода фрикачеству. Подозреваю, что это свойственно многим южным приморским городам – с учетом времени, а также царящих там нравов и порядков. Городские сумасшедшие, конечно, водятся всюду. Но стиль, но фантазия, но театральность! Под жарким солнцем Средиземноморья вызревают чудаки и чудачки особого калибра. Тель-Авив – это наше израильское «всё». Достоинства и пороки, надежды и разочарования, блеск и нищета собраны под одной небесной крышей. Иногда кажется, что эта крыша едет – но это иллюзия. Тель-Авив – хитрый фрукт: под его романтической маской скрывается рациональный прагматик.

Меня всегда удивлял традиционный спор о первенстве между «тель-авивцами» и «иерусалимцами», сторонниками и противниками каждой из двух израильских столиц. Что тут спорить? Обе – первые. И если горный и горний Иерусалим – это мятущаяся душа еврейского народа, то Тель-Авив – это, безусловно, сердце еврейской страны, ее мозг, ее руки, ее ноги и прочие жизненно важные органы. Сердечный ритм в норме, голова ясная, бицепсы накачаны, мускулистые ноги крепко держат торс. Сто лет для города – подростковый возраст.