Тамара Эйдельман (Эта и другие фотографии с сайта sakharov-center.ru)Михаил Эдельштейн: С какими сложностями сталкивается российский учитель, решивший говорить со школьниками о Холокосте?
Тамара Эйдельман: Таких сложностей несколько. Во-первых, Холокост фактически не присутствует в российском общественном сознании – это как бы не наша проблема. Только недавно его включили в учебные стандарты по истории, но на практике на разговор о нем все равно времени не хватает. Этой темы почти нет в учебниках, по ней очень мало методического материала, недостает пособий.
С другой стороны, если говорить о Холокосте слишком много, то тема девальвируется, у детей выработается защитная реакция, и все это превратится в никому не нужную идеологическую рутину.
И третья, пожалуй, самая главная проблема. Холокост – одна из самых страшных страниц во всей мировой истории, и, если говорить только об ужасах и не показывать свет в конце тоннеля, это может привести к очень тяжелым последствиям для молодого сознания. Обсуждая Холокост с детьми, легко нанести им серьезную травму, разбить их представления о мире.
М.Э.: Поль Левин, выступая сегодня на семинаре, говорил о сопротивлении, которым человек часто встречает любое знание о Холокосте. Насколько этот феномен характерен для российских школ, и если характерен, то какова природа такого сопротивления?
Т.Э.: Конечно, среди школьников есть некоторое количество идейных антисемитов. Но чаще всего сопротивление, о котором говорил Поль Левин, это просто защитная реакция – на рассказ, допустим, об Анне Франк даже самый хороший ученик может отреагировать циничной шуткой. Детская и подростковая психика очень ранима, и ребенок пытается таким образом отгородиться от ужаса. Задача учителя отнестись к этому по возможности тактично (хотя иногда бывает тяжело выслушивать подобное) и попытаться вывести класс на другие ощущения.
М.Э.: Считаете ли Вы корректным при разговоре со школьниками о Холокосте ссылаться на известные произведения массовой культуры – на «Пианиста» или на «Список Шиндлера», к примеру?
Т.Э.: Да, безусловно. По-моему, это очень удачный методический прием. Я не большая поклонница того же «Списка Шиндлера», он кажется мне слишком слащавым, но этот фильм производит сильнейшее впечатление на детей. Скажем, в моей школе недавно мальчики-старшеклассники в частном разговоре высказывали какие-то фашистские взгляды, и тогда девочки из параллельного класса подошли ко мне и попросили показать этим ребятам именно «Список Шиндлера».
Кроме того, существует (к сожалению, только по-английски) замечательный дидактический материал – 20-минутный фильм Спилберга ««Список Шиндлера» и Холокост», включающий отрывки из «Списка Шиндлера», интервью с актерами и режиссером и документальные кадры хроники. По хронометражу он идеально подходит для школы – пол-урока фильм, а потом обсуждение. К сожалению, в России, как я понимаю, о нем практически не знают.
Микаэль ЭнокссонМихаил Эдельштейн: Как часто в преподавательской практике Вам приходится при разговоре о Холокосте сталкиваться с психологическим – или, может быть, идеологическим – сопротивлением со стороны ученика?
Микаэль Энокссон: Мы начинаем разговор об истории Европы времен Второй мировой войны с учениками 14 лет. Конечно, на этом этапе мы не касаемся собственно Холокоста, но даем своего рода введение в предмет. И, когда мы потом говорим о Холокосте с учащимися 16 лет, они уже более или менее подготовлены к серьезному разговору. Кроме того, благодаря средствам массовой информации и соответствующей литературе, предварительное представление о Холокосте и интерес к этой теме существуют практически у всех школьников. Так что никакого особого сопротивления, как правило, не бывает.
М.Э.: А что важнее для педагога: подчеркнуть уникальность Холокоста или показать его место в ряду других трагических событий XX века?
Микаэль Энокссон: Важно и то, и другое. Холокост был уникальным событием, но много практически важных знаний можно почерпнуть, изучая и другие трагические страницы новейшего времени. Холокост хорошо изучен, и методики его преподавания досконально разработаны. По таким же событиям, как история ГУЛАГа или геноцид в Руанде, найти источники, особенно адаптированные для подростков, куда сложнее.
С другой стороны, мы все европейцы, а Холокост – дело европейское. Шведы – северные германцы, и не могут не чувствовать своей ответственности за то, что не сделали всего возможного для предотвращения этой трагедии.
М.Э.: Сейчас историю Холокоста начинают изучать и на постсоветском пространстве. С какими основными трудностями, на Ваш взгляд, столкнутся наши учителя в ходе преподавания этого курса?
Микаэль Энокссон: В СССР почти все семьи были так или иначе затронуты войной. В России большинство жителей боролись с нацизмом либо пострадали от него, но, скажем, на Украине или в Латвии было немало палачей. Ребенок, изучающий историю Холокоста, знает, что его дедушка или другой родственник расстреливал евреев или организовывал их депортацию, – вот ситуация, с которой мне в Швеции сталкиваться не приходится.
Вторая проблема – это нехватка времени. Существуют расписания, учебные планы, следуя которым мы должны втиснуть большой и очень сложный материал в считанное количество часов. Невозможно за несколько уроков полностью ознакомить школьника с историей ГУЛАГа или Холокоста, поэтому приходится давать некоторое число примеров, из которых подросток может сам сделать какие-то выводы и прийти к более полному пониманию проблемы.
Борис Дубин
Михаил Эдельштейн: Знаний о Холокосте в России меньше, чем в западном мире, а «усталость от Холокоста», нежелание воспринимать новую информацию о нем, распространены гораздо шире. Как Вы, социолог, можете прокомментировать этот феномен?
Борис Дубин: Действительно, около 80% американцев называют Холокост важнейшим событием XX века, у нас же он по аналогичным опросам находится где-то в конце второго десятка. И это, конечно, результат того, что работа по информированию американского общества о Холокосте, начавшись еще во время войны, с тех пор не прерывалась. То есть состояние проблемы как проблемы должно быть чем-то поддержано. В российских же условиях группы, которые могут задавать какую-то дискуссию, имеют слишком ограниченный интеллектуальный и социальный ресурс, чтобы заинтересовать той или иной проблемой другие слои населения.
Это выяснилось еще в самом начале 90-х годов, когда в журналах, которые тогда только-только приоткрылись, вдруг стали говорить: «Ой, опять о лагерях. Хватит, все устали». «Устали» – это значит, что слой, который в принципе интересуется социальными, культурными проблемами и может привлечь к ним общественное внимание, чрезвычайно тонок и невлиятелен. Понятно, что его таким сделали, но его сделали именно таким. Интеллигенция обсуждает свои проблемы на кухнях, а вовне они не выходят.
М.Э.: А эта разница в определении важнейших событий XX века американцами и россиянами – она связана только со слабостью социальной коммуникации в нашем обществе?
Б.Д.: Во-первых, различен сам тип события. Россию сейчас интересуют события, которые подчеркивали бы, что мы впереди планеты всей, тогда как взрослое сознание (а американское общество – взрослое общество) не избегает осмысления неприятных событий. Во-вторых, в Америке, как мы говорили, все эти годы шла мощнейшая работа, в том числе и в формах массовой культуры. В этих условиях может появиться, например, замечательный комикс Арта Шпигельмана, где мыши и кошки разыгрывают ситуацию концлагеря, и это не становится потешно, не снижает уровень разговора. Вот работа взрослых людей, которые понимают, что и в условной форме могут обсуждаться серьезные вещи.
М.Э.: Насколько благоприятен сейчас общественный фон для начала разговора о Холокосте в российских школах?
Б.Д.: Фон, конечно, неблагоприятен, но он никогда и не был особенно благоприятен. Попытки поднять еврейский вопрос в России всегда совпадали с краткими периодами оттепели. А потом наступало похолодание, и вдруг оказывалось, что в условиях похолодания можно сосредоточить силы на том, чтобы вернуть внимание общества к этой проблеме. «Тяжелый песок» Анатолия Рыбакова вышел в самый разгар застоя, но автор приложил все силы для того, чтобы его пробить, и это удалось. Григорий Канович писал и печатался тоже не в оттепельный период, а в самый-самый что ни на есть застойный. Дожидаться благоприятного фона не приходится, надо действовать сегодня. Ситуация с учебниками истории сейчас меняется не в лучшую сторону, но это только означает, что придется потратить больше сил на решение этого вопроса, вот и все.
