Круглый стол на тему «Современная литература», состоявшийся на Иерусалимской книжной ярмарке 22 февраля под эгидой издательства «О.Г.И.», привлек по меньшей мере сто тридцать зрителей, хотя параллельно с ним проходило еще несколько «звездных» мероприятий. Не помешало даже исчезновение из списка участников Меира Шалева. Место на сцене рядом с Людмилой Улицкой и Этгаром Керетом заняли два российских гостя — литературный критик и телеведущий Николай Александров и журналист и филолог Дмитрий Бак.

Поскольку писатели, как и политики, зачастую не имеют обыкновения отвечать на поставленные вопросы, личность ведущего очень важна: желательно, чтобы его вопросы и ремарки были хороши сами по себе, без связи с ответами, которых то ли дождешься, то ли нет. Нам в этом плане повезло: Линор Горалик оказалась прекрасным модератором и умудрялась оживить ход дискуссии, даже когда писатели несколько скисали. Ее словесный пинг-понг с Этгаром Керетом несколько скрасил определенную напыщенность заявленной темы. Представляя участников, Линор подчеркнула ответственность своей задачи: нелегко и даже страшновато управлять дискурсом о современной литературе, в котором принимают участие четыре заслуженных литератора, живущих в разных странах, пишущих на разных языках и на множество других языков переведенных. Когда же дошло до Керета, она сбросила мнимую серьезность и, перечислив все регалии писателя, прибавила, что он "еще и кролик".

Тема писательского вживания в мир флоры и фауны на этом только началась. Когда кто-то из зала поинтересовался, каков основной персонаж современной литературы, Керет ответил буквально следующее: "Во многих моих рассказах главный герой — женщина, а в одном — даже гуява". Продолжая эту мысль, он сообщил, что отождествлять себя с гуявой ой как непросто, но на то, мол, дается свыше писательский талант. В общем, выбор персонажа, конечно, интересен, но по большому счету важна не личность героя, а то, что вкладывает в подтекст его создатель. Ненадолго вернувшись в серьезную колею, Керет рассказал, что ему не удается жить настоящим: мысленно он все время в прошлом или уже в будущем. "Даже моя жена жалуется, что я не живу, а выживаю; возможно, это связано с тем, что я сын родителей, переживших Катастрофу, — признался он. — Поэтому единственный для меня способ задержаться в настоящем — это писать рассказы".

В отличие от него, Людмила Улицкая (которую все вскоре стали называть просто Люсей) пишет, потому что испытывает потребность заново прожить свою жизнь. Писать она начала сравнительно поздно — первый роман вышел, когда ей было 50, — и ее истории словно заново проходят маршрутами жизни автора: "В моих книгах я сегодняшняя смотрю на себя тогдашнюю".

О проблематике сложных отношений литературы с миром нынешним и миром былым говорил и Николай Александров. По его мнению, память каждого слова включает прошлое, поэтому от прошлого отключиться невозможно. Для Александрова литература — это и есть попытка вспомнить и заново оценить прошлое, что, к примеру, и сделала Улицкая в своей последней книге. "К тому же, как в советское время мог нормальный писатель писать о настоящем? — риторически прибавил Александров. — А теперь вдруг 1970-е и 1980-е, которые совсем недавно были настоящим, стали прошлым и как будто ожили в литературе".

Дмитрий Бак в ответ нырнул еще дальше в прошлое и предложил оценить происходящее ныне, используя собственные исследования литературы позапрошлого столетия: "И в XIX веке была своя “тусовка”, и тогда достаточно было понравиться, скажем, Белинскому, чтобы в одночасье стать писателем. В чем различие? Различие в том, что теперь нет единого представления о реальности настоящего, у каждого автора оно свое. И уж тем более у молодых читателей — моих студентов, например, выросших в новую эпоху".

Керет, загрустивший было на воспоминаниях о Белинском и о советском застое, неожиданно встрепенулся и под хохот зрителей поведал дивную историю, иллюстрирующую полное исчезновение классических литературных рамок и воцарение абсолютной полифонии и тотальное смешение всего со всем — реальности с выдумкой, прошлого с настоящим:

В моей новой книге, — сказал Керет, — есть рассказ, описывающий реальное событие. Ко мне домой приехала немецкая съемочная группа. Они хотели взять у меня интервью и еще попросили заснять, как я пишу за компьютером. Я сел за клавиатуру и стал делать вид, что пишу, но дотошных немцев это не устроило. Они потребовали, чтобы я прямо под взглядом телекамеры в самом деле написал какой-нибудь шедевр. Мне так хотелось поскорее от них отделаться, что я решил поддаться и начал сочинять рассказ о том, как мой маленький сынишка бежит ко мне и обнимает меня (он действительно поступает так каждый раз, когда домой приходит съемочная группа, — однажды телевизионщики попросили его обнять меня для камеры). Итак, все перепуталось: показное с естественным, фантазия с настоящим…
"Как же вам, писателям, вообще удается писать? — раздался из зала вопрос Дэвида Розенсона, исполнительного директора фонда AVI CHAI в бывшем СССР. — Я вот, когда пытаюсь писать, весь потею от ответственности". Тут мнения разошлись. Александров рассказал, что глубоко несчастен, поскольку для него всегда удовольствием было чтение, а не сочинение. Правда, поразмыслив, он добавил, что зачастую чтение — это тоже ответственность, так что и за чтением можно вспотеть. Улицкая посетовала на то, что ответственность как раз мешает ей писать, потому что чувство долга заставляет сперва закончить все прочие дела — всех обзвонить, ответить на письма и т.д. "Поэтому творить лучше всего в отпуске, например, в иерусалимском Эйн-Кереме, самом чудесном месте мира", — подытожила она. Керет же сначала пристально смотрел на Николая Александрова, очевидно находя в нем родственную душу (я же, глядя на обоих, вдруг поразился их невероятному внешнему сходству), а потом ответил Розенсону — мол, он не потеет, только когда пишет, ибо писать легче, чем жить. И затем подвел черту под всем вечером: «Никогда не понимал литераторов, жалующихся на то, как трудно писать. По-моему, жалуясь, они просто желают отпугнуть потенциальных конкурентов. А ведь на самом деле все наоборот. Сочиняя рассказы, можно делать, что хочешь, не платя за это никакой цены. Если бы этот круглый стол был бы моим рассказом, я, скорее всего, уже через десять минут стол бы перевернул и пошел поесть чего-нибудь вкусненького. Представляете, какая свобода? Пишешь, что хочешь, не заботясь о том, что подумает о тебе собственная мама...»