С марта журнал «Лехаим» выходит в новом оформлении — новый дизайн обложки, новый шрифт, все новое. Но несмотря на смену макета, с содержанием журнала не произошло ничего страшного. Читатель «Лехаима» по-прежнему найдет множество качественных материалов на самые разные темы. Мартовский номер, кстати, получился, с позволения сказать, довольно-таки позитивненьким — что с еврейскими изданиями, согласимся, бывает нечасто. Может, все-таки новая обложка взбодрила редакторов и авторов?

Арсен Ревазов радует читателей географическими открытиями. Совершёнными, впрочем, не им, а еврейскими индейцами (индейскими еврейцами?). И не сейчас, а несколько веков, если не тысячелетий назад. Именно тогда, по версии Ревазова, одно из потерянных колен, уходя в рассеяние, свернуло не в Северную Африку, а оттуда в Европу, как прочие, а прошагало всю Азию до Индонезии, там пересело в лодки и добралось до Южной Америки. По пути им пришлось заложить небольшой вираж, чтобы открыть Антарктиду. И теперь они из презрения к цивилизации живут в непроходимых амазонских болотах, а береговую линию Антарктиды изображают на барабанах в качестве национального орнамента.

Не менее жизнерадостен Израиль Рухомовский — гравер и ювелир, прозванный «еврейским Челлини». В 1928 году он написал на идише мемуары, оставшиеся неизданными. Главы из них печатает «Лехаим». Прославила Рухомовского знаменитая «тиара Сайтоферна». Дело было так: некий деятель из города Очаков заказал мастеру, жившему тогда в Одессе, золотую корону со всякими охотничьими сценами и непонятными надписями по бокам. А через некоторое время Рухомовскому показывают статью из «Фигаро», где рассказывается, что «Лувр имел счастье купить шедевр, тиару скифского царя по имени Сайтоферн: ее нашли в земле Крыма, и возраст ее более двух тысяч лет». И рядом фотография хорошо знакомой ювелиру короны. Когда просочились слухи, что тиару сработал Рухомовский, его слава выросла до такой степени, что в конце концов он смог переехать в Париж. Разоблаченная подделка перекочевала в луврский отдел современного
искусства, а Рухомовский стал работать на барона Ротшильда и
параллельно сочинять мемуары. Немудрено, что они полны оптимизма.

Разумеется, дышит позитивом материал Михаила Горелика. У него и тема соответствующая: пуримшпиль, да еще в Гарварде. И не просто пуримшпиль, а опера-пуримшпиль, поставленная семейным театром Дэвида Басса — профессора химии, по совместительству композитора-любителя. Во славу Басса и его «Весны Амана» Горелик тоже сочиняет нечто весело-бравурное — оперу не оперу, эссе не эссе, фантазию в манере Джойса, с захлебывающимся синтаксисом, с ветвящимися предложениями на две журнальные колонки.

Или вот поэт Сергей Гандлевский, не самый, между прочим, веселый поэт. Хотя и очень хороший. Но никак не Арлекин, скорее Пьеро. А глядите, что делает новая обложка, — Гандлевский в беседе с Ириной Головинской признается: за стихи, мол, не скажу, а прозу пишу «на радостях, а не с горя». Он еще много интересного рассказывает. О своем прадеде, вольнопрактикующем враче Моисеева закона, и о другом прадеде, священнике, расстрелянном в Казахстане. О том, почему не мучается чувством вины за зверства комиссаров-евреев, — раньше ощущал ответственность, а сейчас перестал. О поэтической группе «Московское время» и своем друге Александре Сопровском. Об отношении к литературным премиям. И даже о поэте-блогере Верочке Полозковой.

Повод для оптимизма находится у авторов мартовского «Лехаима» даже в самых, казалось бы, нейтральных случаях. Например, опрашивает Афанасий Мамедов четырех весьма квалифицированных собеседников — Михаила Крутикова, Александру Полян, Велвла Чернина и Дмитрия Якиревича — по поводу 175-й годовщины со дня рождения классика еврейской литературы Менделе Мойхер-Сфорима, он же Шолом-Яков Абрамович, он же Менделе-Книгоноша. Но и в этом академическом разговоре проскальзывают ликующие нотки. Особенно когда поэт и переводчик Дмитрий Якиревич благодарит «Лехаим» за то, что журнал спас еврейский народ от «национального позора»: ведь юбилей великого прозаика не заметили «ни в Израиле, ни в многочисленных еврейских конгрессах, ваадах, хеседах и так далее», а «русские израильтяне» и вовсе реагируют на упоминание о Мойхер-Сфориме не без раздражения: «такая труднопроизносимая фамилия», «этот ваш писатель», «произносите, пожалуйста, эту фамилию более внятно».

Другой пример — статья Михаила Гольда о киевской выставке «украинского авангардиста с еврейским акцентом», деятеля Культур-Лиги Марка Эпштейна. Вроде бы довольно грустная история: блестящий мастер, график, живописец, скульптор, он в 35 лет «впадает в безвестность и казенный соцреализм», а в 50 умирает. Полвека забвения, лучшие скульптуры не сохранились. Зато, возражает автор, в середине 1960-х искусствоведом Дмитрием Горбачевым были спасены сотни его графических работ, которые вполне могли погибнуть. А в 1990-х Эпштейн посмертно участвует в триумфальных выставках украинского авангарда в Европе (обозреватели украинской редакции «Радио Свобода» тогда ворчали: мол, это же украинский авангард, почему так много евреев? — на что получили невозмутимый ответ: «Вам еще повезло — во Франции из французов только Брак и Леже…»). А в 2007-м, увидев работы Эпштейна на выставке художников Культур-Лиги, директор Парижского музея искусства и истории иудаизма стала упрашивать одолжить их ей для экспозиции в Париже, предлагая в обмен любые раритеты из своей коллекции — хоть Шагала, хоть Сутина, хоть Хану Орлову. Так что, резюмирует Гольд, история, казалось бы, прочно преданного забвению наследия Культур-Лиги и Эпштейна в том числе лишний раз свидетельствует, что «точки имеют свойство превращаться в запятые и отточия».

Михаил Эдельштейн в статье «Антиантисемит» на примере русско-американо-еврейского публициста Семена Резника разбирается с феноменом профессиональных борцов с антисемитизмом. Общий пафос материала вполне передают приводимые Эдельштейном слова Михаила Лотмана, предлагающего рассматривать антисемитизм как «объект исследования, а не борьбы». Иначе научные методы подменяются приемами не слишком добросовестной журналистики, профессиональные аргументы — квазиэтическими доводами, объективность — предвзятостью. Есть два противоположных подхода к историческому факту — историзация и актуализация, — и пока что в «антисемитоведении», что у «патриотов», что у их противников, явно торжествует второй «с его установкой на осовременивание истории, выискивание в ней параллелей с настоящим». Между тем нет никаких «уроков истории», забудьте эту газетную пошлость. Перестаньте полемизировать с аудиторией «Нашего современника», пусть и дальше рассматривают шоколадные фантики на просвет в поисках законспирированных магендавидов. История — это узор, который ткут совместными усилиями евреи и антисемиты, Шмаков и Бейлис, Шульгин и Грузенберг, «и куда важнее (не говоря уже о том, что много интереснее) разбираться в мотивах их поступков, нежели продолжать по сотому кругу спорить, кто более матери-истории ценен».

Лучшие материалы текущего номера и журнального архива выкладываются для обсуждения в блоге lechaim-journal.livejournal.com.