Дубль — это очень интересная штука. Как правило, это довольно точная копия своего творца. Не хватает, скажем, человеку рук — он создает себе дубля безмозглого, безответного, только и умеющего, что паять контакты, или таскать тяжести, или писать под диктовку, но зато уж умеющего это делать хорошо. Или нужна человеку модель-антропоид для какого-нибудь эксперимента — он создает себе дубля, безмозглого, безответного, только и умеющего, что ходить по потолку или принимать телепатемы, но зато уж умеющего хорошо. Или самый простой случай. Собирается, скажем, человек получить зарплату, а времени терять ему не хочется, и он посылает вместо себя своего дубля, только и умеющего, что никого без очереди не пропускать, расписываться в ведомости и сосчитать деньги, не отходя от кассы.
Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу»
Простите, я начну с обидного. Сериал «Родина» Павла Лунгина — дубль американского сериала “Homeland”, только и умеющий, что идти в прайм-тайм и расписываться в ведомости. Ругать его за это абсолютно не хочется (нет смысла ругать дублей за то, что они похожи на людей только внешне), но интересно было бы сравнить три сериала, получившиеся из одной идеи в трех разных странах.
Американская «Родина» (“Homeland”) — адаптация израильского сериала «Военнопленные» (“Hatufim”). В титрах российской «Родины» написано, что она основана на том же израильском сериале, а сам Лунгин говорит, что «Военнопленных» смотрел, хотя из российской версии это никак не следует.
«Военнопленные» Гидеона Раффа — самый успешный израильский телесериал: четыре награды Израильской телеакадемии (в том числе за лучшую драму), лучшие рейтинги в Израиле за всю историю, международная телепремия в Сеуле за лучший драматический телесериал (второй сезон «Военнопленных» обошел тут американскую «Родину»). Права проданы в Мексику, Турцию, Южную Корею. Гидеон Рафф имел прямое отношение только к американской адаптации — написал один эпизод и стал продюсером сериала. Он считает, что надо начинать с оригинальной идеи, а потом делать собственное шоу — именно так поступили американцы, так будет и в Южной Корее, где в сюжет вплетено еще и противостояние с северными корейцами. А американцы купили у компании “Keshet” права на адаптацию еще до съемок «Военнопленных», просто прочитали сценарий и поняли, что это будет хит.
И стал хит: “Homeland” Говарда Гордона и Алекса Ганзы получил пять «Золотых Глобусов», кучу «Эмми» и еще четыре десятка наград, в том числе довольно неожиданных, вроде премии имени Эдгара Аллана По. Обама назвал сериал в числе своих любимых. От «Военнопленных», правда, почти ничего не осталось: авторы решили полностью переделать историю о солдатах, возвращающихся домой после многолетнего плена. Гордон и Ганза объясняют, что для американцев сюжет «Родины» актуальней, чем для Израиля, и, наоборот, «Военнопленные» израильтянам гораздо ближе. По логике, в российской версии должно быть что-то важное и актуальное именно для России.
Основная идея — возвращение солдат из плена после многолетнего отсутствия (17 лет в израильской версии, 8 — в американской, 6 — в российской). В плену их пытали. Возможно, перевербовали. Рекламную кампанию «Военнопленных» в Израиле многие возненавидели: биллборды с надписью «9-го сентября они возвращаются» напоминали обо всех израильтянах, которые еще не вернулись. Особенно о Гиладе Шалите — о нем Гидеона Раффа спрашивали в каждом интервью, а родители Шалита обращались к создателям сериала: «Наш сын — не выдуманный персонаж, а реальный человек». Но в том и дело, что Гидеон Рафф хотел говорить о реальных эмоциях, о настоящих проблемах. «Каждый день мы в Израиле обсуждаем, что надо вернуть домой наших ребят. Постоянно. Но никто не говорил о том, что происходит, когда они наконец возвращаются», — объяснял он.
Когда вернулся Шалит — а сериал уже вовсю шел в эфире, — Рафф был потрясен: теленовости об этом событии как будто копировали первую серию «Военнопленных». Это было очень сильное ощущение. Хотя, казалось бы, Гидеон Рафф мог быть вполне к такому готов: в сценарии использованы рассказы настоящих военнопленных, истории их привыкания к обычной жизни. Эпизод, в котором один из вернувшихся хочет сам повести машину из аэропорта после торжественной встречи («Я 17 лет не сидел за рулем!»), — реальный случай. Повести машину — первое желание Хези Шая после трехлетнего ливанского плена.
Получилась драма о родных. О том, что приспособиться можно к любой жизни и пока ты пытаешься к ней приспособиться, она проходит. О том, что нет способа справиться с болью, кроме ежедневной попытки с ней справиться. О том, что семья — это основа, это то, ради чего люди живут, умирают и возрождаются, то, что предопределяет их судьбу на годы вперед. Вот мальчик, которого учительница спрашивает в первый день учебы: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» — «Суперменом», — отвечает он. В этот момент в здание врываются террористы, берут класс в заложники, убивают отца этого мальчика. Через двадцать лет мальчик станет солдатом, с головой уйдет в секретные дебри контртеррористических операций. Суперменом, значит.
Вот девушка, которая видела своего отца 17 лет назад и совсем его не помнит. Для нее он — портрет на плакате «Вернем наших ребят домой!» Вечером она отправляется трахаться с очередным незнакомцем — вылезает через окно, чтобы мама не застукала, и привычно говорит плакату: «Пока, пап! Не волнуйся, я вернусь не очень поздно!»
Вот террорист, всегда готовый выстрелить, развязный недоверчивый гопник. «Постарайся его понять, — говорит за его спиной один из героев, — вся его семья погибла, когда он был ребенком».
Не всех можно понять, никого нельзя простить. Все происходит из-за того, что родителей нет дома. Пока нет, или вообще нет, или никогда не было. И вот временные сироты ищут себе временных отцов, становятся друг для друга братьями, цепляются за память о своих близких. В мире «Военнопленных» политика не может существовать, если нет живых человеческих историй.
В американской «Родине» все иначе. Другой масштаб, но главное — другое устройство отношений, другой пласт взаимодействий, не личная жизнь, а жизнь родины. Не так важно, что бывшие военнопленные возвращаются к родным. Важнее, как родина воспримет вернувшегося героя. Нет, злодея. Нет, все-таки героя.
Для “Homeland” характеры и сюжет «Военнопленных» были полностью переделаны, а потом переделаны еще раз. В Штатах проблема вернувшихся военнопленных не так актуальна, как вопрос государственной паранойи. Если израильтяне весь первый сезон могли посвятить терзаниям двоих вернувшихся солдат, уверенных, что они в плену забили третьего до смерти, то для американцев это лишь второстепенная сюжетная линия. Гораздо важнее понять, «наш» человек этот Броди, вернувшийся из плена, или «не наш».
У героини, Кэрри Мэтисон, биполярное расстройство. Изначально в сценарии не было такого диагноза, но тогда и сериал задумывался как шоу для эфирных каналов. Когда все они отказались показывать «Родину», авторы отправились на кабельный “Showtime”. Там сказали: «Героиню надо сделать более кабельной». Отсюда биполярное расстройство, неразборчивость в связях.
«Состояние Кэрри — это отражение состояния страны после 9/11», — говорит шоураннер Алекс Ганза. Отважная паранойя, бодрая теория заговоров, постоянная качка: то она человек, то она ЦРУшник. Вот в Центре управления все смотрят на большом экране, как дрон пускает ракету по домику, где якобы сидит враг. Кэрри не уверена, что там нет гражданских, ее успокаивают. В тишине на экране взрывается дом. А у нее на лице — сомнение, азарт, снова сомнение: она человек, и она машина по уничтожению врагов, и она сама свой собственный враг. В американской «Родине» основой жизни оказывается биполярность мира, нестабильность психики, и каждое действие рождает не просто противодействие, а целый взрыв противодействий, и каждое желание сделать «как лучше» приводит к все более ужасным последствиям. «Большинством стран управляют психи», — говорит кто-то в сериале.
Бывают ситуации, в которых это звучит как комплимент.
Когда кто-то говорит об арабском враге: «Он очень заботится о своей безопасности», — Кэрри отвечает: «Да, ведь это мы его натренировали». «Родина» — автопортрет хитроумия и отваги, лжи во спасение и спасения, основанного на лжи.
«Что если я не та женщина, которую он любил?» — сокрушается одна из героинь «Военнопленных», и этот вопрос закономерно перерастает в американской версии в нечто другое.
Что если я не та родина, которую он любил?
В российской версии вопрос снова меняется: «Пал Андреич, вы шпион?»
Две оригинальные версии, и израильская, и американская, — истории о людях. Люди ошибаются, предают своих, переходят на сторону врага, предают себя, страдают от безумия, сеют безумие повсюду, — но это происходит потому, что они люди.
То, что в этих двух сериалах такие сильные характеры, такие живые персонажи, — заслуга не только шоураннеров, не только сценаристов, но и актеров. Клэр Дейнс и Дэмиен Льюис пугающе правдоподобны в «Родине» — их герои абсолютно уверены в себе и столь же безусловно в себе не уверены. Трое солдат из «Военнопленных»,— их играют Ишай Голан, Йорам Толедано и Аси Коэн — не сразу раскрывают себя: сначала мы видим их демонов, их одержимость, фантомные боли там, где был отрезан огромный кусок их жизни. Только потом начинают проявляться люди.
Российская «Родина» — сериал об условностях, не о людях. Вот метафора безумия (Виктория Исакова) с ярко накрашенными глазами тревожно смотрит на камеры видеонаблюдения. На них виден символ мужественности (Владимир Машков), сидящий в углу комнаты. Вот символ мужественности идет в символ советской государственности (Мавзолей), чтобы взорвать символ продажности и лжи (Андрей Мерзликин в роли депутата).
И Родина тоже условная, символ, не живой организм. А символы не способны любить и не способны ошибаться.
В принципе, можно было предугадать, что с “Homeland” будет тяжело: адаптировать для государственного канала сериал, снятый для кабеля, — значит, начать с цензуры. Убрать мат, убрать наркотики из комнаты дочери героя, приглушить секс. И вообще забыть о сегодняшней политике. В России невозможно поставить под сомнение правильность нынешнего курса, поэтому время действия было перенесено в 1999 год. В американском сериале — реальные проблемы: бюджет на афганскую операцию, привлечение частных военных компаний. В российской все какое-то мифическое, как будто то время так же далеко от нас, как эпоха «Неуловимых мстителей» — снимай что хочешь, были бы приключения. И это не тот 99-й, в котором взрывы домов, Путин-премьер, «Не так сели!», ожидание близкого конца света. Здесь даже ФСБ толком нет. Это выхолощенный 99-й того специфического телесериального пространства, которое воспринимается как зомби-постапокалипсис: по тщательно вымытым улицам неубедительно ходят одни и те же люди, герои носят свое выражение лица, не снимая, и весь мир окрашен в сине-зеленый оттенок.
Перенос времени действия в закат девяностых мог бы стать гениальной находкой. Можно было бы показать истоки того, что происходит сегодня, переосмыслить чеченскую войну и борьбу разных кланов, увидеть, как все заканчивалось и что приходило на смену.
Что пропустил Броди, пока был в плену с 2003 по 2011, за время войны в Ираке? Ураган «Катрина», начало рецессии, смерть Майкла Джексона, Yes We Can. Что пропустил Брагин? Герой Лунгинской «Родины» был взят в плен в 1993 году, спасен в 1999. Застал всего два ельцинских года, конституционный кризис, нечего жрать, — а когда вернется, сразу будет взрыв в Москве и «Я устал, я ухожу».
Русский человек без девяностых — это не просто чужой, это человек с другой родиной.
Но не получился. Израильтяне сделали сериал о родине: о близких, о тех, кто ждет. Американцы сделали сериал о родине: той, где борьба самолюбий никогда не прекращается, той, где параноик всегда оказывается прав. Лунгин сделал сериал о родине: о той, где можно взять чужое, небрежно скопировать и заработать на этом деньги.
Как ни смешно, это очень актуальная для России идея.
