Еврей Зюсс
Jud Süß
Германия, 1940
Режиссер: Файт Харлан
В ролях: Фердинанд Мариан, Вернер Краусс, Хайнрих Георге, Кристина Сёдербаум, Ойген Клёпфер

Не буду делать вид, что я большой знаток нацистского кино. Ну, может, пять с половиной фильмов посмотрел (на середине «Олимпии» умер от скуки и не стыжусь — я, в отличие от некоторых, не кинокритик). Но мне, рядовому зрителю, иногда все же хочется быть вместе с народом, поэтому, пока все увлеченно смотрят фильм Оскара Рёлера про фильм «Еврей Зюсс», я взял и с не меньшим увлечением посмотрел самого «Еврея Зюсса». Первоисточник, мне кажется, важнее. Потому что в 2010 году, как показывает наша зрительская практика, можно снимать какое угодно кино, а выступления самого режиссера в прессе звучат, по меньшей мере, странно:

«Как бы не так, — заявляет Рёлер в интервью газете Süddeutschezeitung. — Ясно, что для фильма “Еврей Зюсс” цензура необходима, потому что у сегодняшней публики отсутствует должное политическое сознание. Если это гениальное манипуляторское кино с великолепным подбором актеров показать сегодня целиком каким-нибудь бранденбургским неонацистам, они натянут боевую форму и маршем отправятся в направлении синагоги».

Судя по его словам, он смотрел какое-то не то кино. Ну потому что — в каком мы веке-то живем? Сколько еще прививок от пропаганды сделать, чтобы мы перестали говорить штампованные заемные глупости? И, в конце концов, где наши собственные глаза и мозги? Окончательно атрофировались? А пересмотреть нынче «Еврея Зюсса» было бы совсем не вредно.

«Скандально известный антисемитский фильм». «Главная геббельсовская пропагандистская бомба». «A disturbing masterpiece». И так далее. Простите, дорогие кинозрители, но если это вас так тревожит, если фильм Файта Харлана вы до сих пор считаете бомбой, я даже не знаю, как вы живы до сих пор.

Я посмотрел, видимо, итальянский полулегальный релиз фильма. Он предваряется неким «A Shirt Comment» (я надолго завис, пытаясь вспомнить, кто такой этот самый Шёрт и должен ли я его знать). В комментарии на несколько экранов мне на ломаном английском рассказали, что «Еврей Зюсс» — «самое запрещенное кино в поверхности Земли» — «демонизирован» «жидовской элитой — да что там говорить, прямо-таки мафией», которая «правит США». Дальше что-то про то, «с кем возлежат наши дочери» и что из этого может получиться. Понятно, в общем. Я даже как-то не сомневался.

Но вот демонизация меня тронула до глубины души. Потому что как-то поднадоело видеть халтурную работу с мифами и объектами культуры в начале XXI века. То есть я понимаю, что 70 лет назад для организации погрома хватило бы единственного киносеанса — но только в контексте тотальной промывки мозгов, когда достало бы и писка комара, чтобы открыть огонь из гаубиц. Но сейчас-то не те времена. Нет?

«Зюсс» — хитрое кино, но не потому, что это манипулятивная пропаганда. «Вечный жид» Фрица Хипплера, снятый в том же году, работает гораздо безотказнее, хотя он, как и любая пропаганда в чистом виде, до невозможности дебилен, а нам, выросшим под бубнеж телепередачи «Международная панорама», монтажные методы и закадровые комментарии до боли знакомы. С точки же зрения идеологического воздействия, вполне художественный (и, главное, кассовый) фильм «Ганга-Дин» американца Джорджа Стивенса был гораздо манипулятивнее, потому что хорошо написан, отлично снят, там смешные диалоги и два обаятельнейших героя кино — Кэри Грэнт и Даглас Фэрбенкс, — которые корчат уморительные рожи (и угоняют слониху). Ну и еврейский след имеется — видный индус Сэм Джеффи. Для индийцев дышавшей на ладан Британской империи этот фильм был гораздо опаснее, потому что не бил лозунгами в лоб, а подтасовывал факты и развешивал для масс клюкву в убедительной художественной форме.

И с гениальностью и «невероятной мощью» «Еврея Зюсса» вышел перебор. Гениальность — категория оценочная, по мне так «Мюнхаузен» Йозефа фон Баки, законченный через три года после «Зюсса», стократ гениальнее. По крайней мере, свежести и силы воздействия он не утратил и много десятков лет спустя и даже теперь смотрится как отличное жанровое кино. Это ли не признак гениальности в искусстве, важнейшем по сию пору для неграмотного народа после цирка? Даже протофашистские «Беженцы» Густава Уцицки (1933) поинтереснее в смысле экшна.

Не станем касаться сложной и неоднократно описанной истории фильма и не станем разбираться с якобы искаженными литературными якобы первоисточниками — романом Фейхтвангера, повестью Гауфа и романом некоего Й.Р. Георге, которого теперь знает IMDb, а больше никто. По повести Гауфа (1827), давно уже ставшей к тому времени «общественным достоянием», в 1934 году Лотаром Мендесом снимался английский «Еврей Зюсс» с Конрадом Файдтом в главной роли. Гауф был дешевле Фейхтвангера. А нацистская версия должна была стать эдаким «ответом лорду Керзону», поэтому неудивительно, что сценаристы там сменяли друг друга в лучших голливудских традициях и ни о каком «литературном первоисточнике» просто не может идти речи (последним скрипт-доктором был Эберхард Вольфганг Мёллер, он-то и остался в титрах). Кроме того, «Еврей Зюсс» явно был призван свести счеты с наследием крепкого государственника, «отца германской тяжелой промышленности», немецкого националиста и сторонника ассимиляции евреев Вальтера Ратенау, убитого в 1922-м. Без него, пожалуй, не смог бы укрепиться и сам режим Гитлера — но Ратенау был евреем, а некоторые раны самолюбия со временем не то что не зарастают, а просто зудят и все время чешутся. Поэтому куратор Геббельс, который за счет этой и других кинопостановок, надо думать, стремился решить проблемы собственного авторитета у руководства Рейха (отвлечь их внимание от своей связи с чешской актрисой Лидой Бааровой), требовал в сценарии больше антисемитизма. Но, видимо, ему все-таки было не до художественного либо идеологического руководства постановкой, потому что курировал «Зюсса» он хреново. Через 70 лет мы видим на экране нечто иное.

Две трети экранного времени этой «костюмной трагедии» на экране живет в целом положительный и крайне обаятельный герой, Йозеф Зюсс Оппенхаймер. Фердинанд Мариан — благодаря политическому прессингу или вопреки ему — практически гениально создал образ, который показан по преимуществу с положительных сторон. Что, как минимум, странно в «антисемитской агитке».

Зюсс умен и прогрессивен — спасает государство в лице тупого правителя Карла-Александра от экономической катастрофы хотя бы тем, что вводит налоги на дороги (а правителю и в голову не пришло, что это можно сделать и тем сильно укрепить регион). Ограниченные и жадные бюргеры платить налог не желают и всячески стоят на пути прогресса (что реализуется буквально — Зюссу приходится снести полдома кузнеца, чтобы спрямить дорогу). С этими обывателями он суров просто потому, что у него есть миссия — упомянутое спасение государства (раз он оказался в кресле финансового советника) и вообще прогресс (потому что Зюсс — его носитель в контексте фильма). Поэтому строптивого кузнеца он, не добившись осмысленной реакции на свои довольно-таки справедливые предложения, приказывает повесить в назидание прочим тупицам. После того, как кузнец пытается убить его кувалдой. Иного языка, как хорошо видно по лицам и реакциям, этот сброд просто не понимает.

Зюсс выступает просвещенным человеком хотя бы уже потому, что поддерживает искусство, в частности — балет. Он честен и благороден — слово, данное даже самым неприятным людям в самых неблагоприятных обстоятельствах, держит. Он «человек мира», он повидал свет и любит свою свободу. Он находчив и изобретателен, хотя в средствах, как иные бароны-разбойники, бывает неразборчив, но нашли чем удивить. Да, он подкладывал герцогу Вюртембергскому баб. А вы бы как разговаривали с сюзереном, окажись на месте Зюсса? Герцог же имеет все, что движется, – иначе он просто не умеет (Зюсс пробовал с ним разговаривать по-человечески), да и бюргерские дочки не то чтобы сильно возражали против подобных знаков внимания.

Он, в конце концов, практически благодетель для своего народа — правдами и неправдами добивается снятия для евреев черты оседлости. Когда на карту поставлена такая благородная цель, можно, видимо, простить и неразборчивость в средствах — киногерою, во всяком случае. За это благодеяние евреи, правда, его не очень любят — зазнался, мол, вознесся слишком высоко, лучше бы по-прежнему золотишком торговал и носил пейсы, кафтан и кипу. Таким образом Зюсс обретает и черты непонятого мученика — едва ли не мессианские.

Ну и, наконец, актерской игрой Мариан просто-напросто затмевает весь остальной ансамбль, включая Вернера Краусса, сыгравшего сразу двух евреев — рабби Лёва и секретаря Леви. Мариан единственный действительно играет лицом, телом и голосом. Только он — поистине живой человек на экране. Остальные если играют, то лишь желваками, скалят зубы, разевают пасти и истошно орут. Я не говорю про саундтрек Вольфганга Целлера: настолько красиво, трагично и мощно звучат «еврейские» фрагменты и песнопения. И настолько в сравнении с ними вяла и ходульна «арийская» музыка.

А вот масса, долженствующая выступать носителем «здорового антисемитского начала», без скидок отвратительна, стоит сравнить эти жирные хари без тени мысли в глазах с тонким, живым и подвижным лицом Зюсса. Я понимаю, что пропаганда может работать и от противного, но в таком случае эсэсовские кинозрители должны были после сеанса идти разбираться с режиссером или самим Геббельсом: что, мол, нам тут такое показывают? Вы это кем нас изобразили, а? Коллективный портрет германского народа не таков — мы видели фильмы Лени Рифеншталь. Не разобрались, как видим. Значит, зрители ассоциировали себя с этим стадом, мерзко и неэстетично (да и довольно жидко) орущим «Еврея вон!» или мрачно взирающим на то, как Зюсса в конце подвешивают в клетке. Но казнят его, заметим, не за экономические преступления, даже не за «скандалы» или «страдания, что он причинил немецкому народу», — а за то, что покусился на тело «христианской женщины». Суд ведет себя при этом так, что сразу видно — куплен.

С роковой красоткой дело тоже нечисто, и ситуация до крайности невнятна — неубедительно топится ядреная и щекастая Доротея Штурм после «свидания» с Зюссом (впрочем, топилась Кристина Сёдербаум чуть ли не в каждом своем фильме, за что и носила кличку «утопленница Рейха»). Но это уже может многое рассказать нам о вытесненной сексуальности при тоталитаризме, а также о том, как изменились наши эстетические пристрастия за 70 лет. Если смотреть фильм внимательно, хорошо видно: эта деревенская дурочка так очарована Зюссом, что даже языком тела показывает наличие у себя к нему плотской расположенности. И порыв героя вполне можно понять, даже не имея в виду его злокозненное желание отыметь «христианскую красотку», чей жених (и впоследствии муж), злобный и неадекватный задрыга, даже поцеловать ее, в общем, толком не способен (что на экране тоже очень хорошо видно).

Поведение Зюсса в конце фильма, видимо, изначально призванное внушить отвращение к евреям, сейчас тоже не вполне считывается как увертки, ужимки и прыжки загнанного в угол мерзавца. На скамье подсудимых он обреченно машет рукой: тщетно доказывать судьям, что он выполнял волю герцога Вюртембергского (и это чистая правда — там вообще все делалось по слову правителя). Публика в зале при этом идиотически и неадекватно ржет в неподходящих местах. Последняя краткая речь Зюсса, уже на виселице — тоже вполне достойна: «Ну что я мог сделать, если ваш герцог — предатель? Я же хотел все исправить... Заберите у меня все, но дайте мне жить». И вот тут уже народ безмолвствует. Не орет истошно, не радуется. Молчит. Видимо, дошло, что история-то — не про «окончательное решение». Ни дать ни взять: «Чучело, прости нас». А я совершенно перестаю понимать, в какую сторону работает «нацистская агитка». Я только что посмотрел честную человеческую драму с большей частью правильно — по нынешним нравственным и социальным меркам — расставленными акцентами.

Информация, как говорил Ефим Копелян, к размышлению. Сиречь пища для мозга. В «Еврее Зюссе» несколько раз звучит одно из ключевых в наше время понятий — «терпимость». По-современному говоря — «толерантность». Нет, о ней заводят речь отнюдь не представители еврейской общины, а те самые добропорядочные бюргеры и люмпены, которые составляют «арийскую массу». И понятно, в каком контексте: «У нас очень терпимый город… Мы долго проявляли толерантность». Как это истолковать? Когда начинаются разговоры о терпимости, терпимости приходит конец? Когда любая, даже самая прекрасная идея подхватывается стадом массами, она обесценивается? Человек вообще склонен хвастаться теми свойствами натуры, которые ему чужды и для него неестественны? Это будет нашим домашним заданием. Думайте и богатейте.
Вполне отдаю себе отчет: да, я смотрел фильм очищенным от контекста, «снаружи», я не жил и не выжил при нацизме (хотя у нас в анамнезе есть и другие режимы, где антисемитизма было немногим меньше, а власть к своим гражданам — отнюдь не гуманнее). Идеологическая сверхидея перестает быть важной — как и мотивы создателей. Остается чистая форма выражения, и в ней — какая-то правда. Или ее отсутствие. Хорошо понимаю, что мы с первыми эсэсовскими зрителями «Еврея Зюсса» — в сильно неравных условиях: меня по окончании сеанса не погонят маршем громить и убивать. Но такое мое прочтение этого фильма, сама возможность смотреть его так — тот приз, который человечество завоевало себе за прошедшие 70 лет. Да, есть надежда, что люди чему-то научились. Странно делать вид, что этих уроков не было, и отказывать семидесяти годам истории в какой-то ценности для человечества. Его, как показывает даже история одного ХХ века, особо не за что любить, но отказывать ему в наличии мозгов, мне кажется, не стоит. А Оскар Рёлер, если я его правильно понимаю, призывает ввести цензуру на продукты культуры, которые могут быть истолкованы, а не просто требуют бессмысленного потребления. (Хотя вполне возможно, что своим фильмом и выступлением в прессе режиссер просто хотел оскорбить бранденбургских неонацистов.) Как не стоит и тупо пугать прошлым, демонизировать — или виктимизировать — отдельно взятую работу в любом жанре. «Майн Кампф» или «Капитал» могут сейчас не работать просто потому, что они плохо написаны. «Манифест Коммунистической партии» может действовать, потому что написан несколько лучше. Я все же надеюсь, что человечество способно разобраться само.

Вот и Оскар Рёлер в 2010 году, видимо, показал зрителям какую-то другую историю — как это обычно бывает в кино, — а не просто откомментировал процесс создания «Еврея Зюсса». Это моя чистая спекуляция: к примеру, он мог рассказывать о безжалостном кармическом наказании невинной пешки — Фердинанда Мариана, — попавшей в тоталитарную машину. Или имел в виду еще что-нибудь достаточно нешаблонное. Здесь возможна любая версия. Посмотрим через 70 лет. Мы же не планируем и даже не всегда можем предугадать, чем отзовется наше пресловутое слово. В неполитическом «Мюнхаузене» (где Мариан сыграл графа Калиостро) умирающие превращаются в дымок, сильно отдающий дымом из печей Освенцима, хотя и здесь съемки курировал Геббельс. Кино — как и что угодно созданное людьми, от пороха до книг, — со временем приобретает иную ауру, иные смыслы, вплоть до противоположных. Мне уже доводилось вскользь говорить о странном выхлопе советского кино. Однако ввести на него цензуру никто всерьез не пытается, хотя, может, и стоило бы показывать «Ленина в октябре» в контролируемой среде и с обширным покадровым комментарием. А то мало ли — могут не понять. Впрочем, даже с примечаниями могут не понять. Говорю же — человечество вообще не за что любить. Но шанс у него, наверное, есть.

И еще "Еврей Зюсс":
Новый фильм Оскара Рёлера на конкурсном показе Берлинале-2010