На 63-м Каннском фестивале почти все фильмы говорили о двух вещах: об умирании и о взаимоотношении чуждых культур, о том, как Чужие становятся (или не становятся) Своими. В фильме-победителе эти две темы сложились в удивительную картинку. «Дядюшка Бунме, который помнит свои прошлые жизни» тайского режиссера Апичатпонга Веерасетакула (или просто Джо) — это рассказ о последних днях жизни дядюшки Бунме и о том, как к нему приходят призраки, обезьяньи цари и лаосские иммигранты, садятся с ним вместе за стол и рассматривают фотографии. А дядюшка Бунме вспоминает свои прошлые жизни и постепенно переходит из мира живых в мир мертвых. Призраки кружат рядом с живыми, как насекомые около огня.
Букник, всегда интересовавшийся взаимопроникновением культур, выбрал три каннских фильма о Своих и Чужих, призраках и иммигрантах, богах и людях.
«Прикрасны» (Biutiful), 2010
Режиссер: Алехандро Гонсалес Иньярриту
В ролях: Хавьер Бардем, Дайэна Эймерих, Феликс Куберо, Карра Элехальде, Эдуард Фернандес
Приз за лучшую мужскую роль Хавьеру Бардему.
Иньярриту создал фирменный стиль из очищающих страданий. Неудивительно, что сделав следующий после «Суки-любви» и «Вавилона» шаг, режиссер оказался на территории возвышенного трагизма. Фильм «Прикрасны» – кривое зеркало «Дядюшки Бунме»: здесь герой тоже умирает, тоже видит призраков и тоже разговаривает с мертвыми, но выглядит при этом многозначительно и страдает невыносимо. Иньярриту в каждом фильме старается обрушить на героев все беды мира, но если в «Суке-любви» в этих страданиях была злая ирония, то в «Прикрасны» осталась лишь заполошность человека, который в переполненной электричке кричит: «Люди! Опомнитесь!». Некоторые пассажиры брезгливо отворачиваются, другие, не вслушиваясь, уточняют, почём.
«Прикрасны» называется так потому, что дочка спрашивает у главного героя, как пишется слово «прекрасны». «Как слышится, так и пишется», – отвечает отец, и девочка подписывает рисунок: «Горы прикрасны». Расклад такой: отец смертельно болен, ему осталось месяца два жизни. Мать — шизофреничка, поэтому ее лишили родительских прав, но она умоляет бывшего мужа «дать ей еще один шанс». Девочка несчастна. Ее маленький брат страдает недержанием. Отец занят нелегальным бизнесом, дает работу разнообразным иммигрантам, курирует подпольные швейные цеха. С его детьми сидит то китайская нелегалка, то сенегальская. Иньярриту, показавший в «Вавилоне», как связаны процессы в разных концах мира, здесь попытался вместить весь мир в одного человека.
Герой Бардема — посредник, который договаривается с полицией, с китайскими бизнесменами и даже с мертвыми — у него есть дар слышать только что умерших людей. Чужаки у Иньярриту не ассимилируются, а лишь копируют культуру, в которой оказались: так китайцы шьют поддельный «Луи Вюиттон», чтобы заработать денег. С чужими герою объясниться просто, со своими – невозможно: ни с женой, ни с сыном, на которого приходится все время орать, ни с самим собой.
Все бы хорошо, но режиссер не просто пережимает, он прямо-таки прыгает на педали
«выжать слезу». Например, вешает на актера микрофон, чтобы в начале фильма был слышен шорох одежды, когда герой обнимает жену, а в конце, когда герой в последний раз прижимает к себе ребенка, – стук сердца. Папа, как пишется словосочетание «трогический пашляг»?
«О людях и о богах» (Des hommes et des dieux), 2010
Режиссер: Ксавье Бовуа
В ролях: Жак Эрлен, Горан Костич, Филип Лауденбах, Мишель Лонсдаль, Хавье Мали
Гран-при Каннского кинофестиваля
В этом фильме люди делятся на «своих» и «чужих» вроде бы по религиозному признаку: речь идет о католическом монастыре в Северной Африке. Монахи-цистерианцы лечат местных, приходят на их праздники, дают советы, даже цитируют при случае Коран. Людей разделяет не вера в разных богов, а разное понимание слова Божьего. Однажды, под Рождество, к монахам врываются вооруженные люди — в чужой монастырь со своим уставом. Монахи знают, кто это: фундаменталисты, убивающие неверных. На этот раз пришли за лекарствами, но в следующий раз возьмут монахов в заложники. Можно ли договариваться с
террористами? Можно ли отказывать террористам? «Почему мы должны стать
мучениками?» – спрашивает у настоятеля один из монахов.
Медленное кино о людях и богах, но главное — о том, как первые уходят ко вторым. То есть — о мученичестве. Бовуа показывает повседневную монастырскую жизнь во всех деталях, давая зрителю прочувствовать размеренность и простоту этой жизни. Все ломается во второй части картины — и не когда появляются экстремисты в защитного цвета форме и встают напротив монахов в их белых одеяниях. Все ломается, когда Бовуа пытается показать переход от монашества — к мученичеству и получается, что его монахи изначально были святыми. Эта святость не очень убедительна. В какой-то момент герои за праздничной трапезой слушают со слезами на глазах чуть ли не Чайковского, и это выглядит не кульминацией фильма, как задумано, а фальшивой и ненужной интермедией.
Люди разной веры могут договориться и жить в мире. Местные жители за многие десятилетия привыкли к монастырю, они приводят своих детей к старенькому врачу-цистерцианцу, а услышав, что монахи раздумывают, не уехать ли из страны, говорят: «Вы — ветка. Мы — птицы. Вы уедете — у нас не будет опоры». Договориться невозможно с теми, у кого понятие чести не совпадает с твоим.
Исламские экстремисты действительно взяли в заложники и убили семерых монахов-цистерианцев. Это было в 1996 году, и подробности их смерти до сих пор неизвестны. Остается показывать подробности их жизни.
«Счастье мое», 2010
Режиссер: Сергей Лозница
В ролях: Виктор Немец, Владимир Головин, Ольга Шувалова
Никаких призов, но скоро поедет на «Кинотавр», там посмотрим.
Лучший способ рассказать о стране дураков и дорог —
роуд-муви. Игровой дебют известного документалиста Сергея Лозницы попал в каннский конкурс от Украины (финансирование проекта — украинско-немецко-голландское, и снималось все это в Черниговской области), но страна в фильме – такая же Украина, как Гоголь — великий украинский писатель. То есть, да, конечно, великий и украинский, но никто так точно не писал о России. «Счастье мое» опирается на классику — здесь и Лесков, и Салтыков-Щедрин, и Чаадаев, – чтобы рассказать историю о водителе грузовика, который поехал куда-то в провинцию, повез мешки с мукой, да так никуда и не доехал, а мука́ оказалась му́кой. Водитель, как в страшной сказке, встречает местных упырей и кикимор, но режиссер ни разу не отходит от реализма: ассоциации с жестокими русскими сказками сами прорастают на этих болотах. Кто-то из местных даст водителю по башке, и он потеряет все человеческое, будет покорно бродить по фильму смурной аллегорией. Не очнется, когда его станет любить уставшая женщина, не очнется, когда мимо провезут груз-200, не очнется, когда ему будут объяснять, что в этой стране главное — не лезть. Не лезь, куда не просят. Ведь наверняка же полез, вот и получил, а ты не лезь.
Водитель никуда, на самом деле, не лез, просто ехал себе, поэтому «не лезь» выглядит более глобальным предупреждением: не лезь вообще никуда, тихо сиди, умом Россию (ну, или Украину; мы разве не сестры?) не понять, в Россию можно только не лезть. Герой в этом гиблом мирке - Чужой, бессловесный. Своих там нет, и не зря каждый, кто пытается сделать доброе дело, умирает или немеет почти сразу: не лезь, предупреждали.
Российские критики сравнивали «Счастье мое» с «Грузом-200» – не по сюжету, а по силе удара по башке. «Груз», конечно, цельнее. «Счастье мое» разваливается на отдельные эпизоды, как расчлененка в дырявом мешке, и актеры в первой части переигрывают нещадно, и отзвуки других фильмов вылезают невовремя, улыбаются босховскими рылами. Но отношение к этому фильму обусловлено тем, что́ вы готовы в нем увидеть: метафору нашей жизни или гипертрофированный реализм, густой, сырой беспредел. В первом случае вы пожмете плечами — очередная чернуха. Во втором будете ходить пришибленно и рассказывать всем встречным: «У меня то же самое было однажды, менты сунули ствол под ребро, а я что, я же разве могу что...»
Еще фестивали:
Дух Огня в Ханты-Мансийске
Берлинский юбилейный
Иерусалимский фестиваль
