Резня
Carnage
Франция, Германия, Польша
2011
Режиссер: Роман Полански
В ролях: Джоди Фостер, Кейт Уинслет, Кристоф Вальц, Джон K. Райли, Элвис Полански

Это совершенно не смешно. Не смешно, когда одна женщина блюет на альбомы по живописи, а другая кричит: «Ах, мой Кокошка! Это же мой Кокошка!». Не смешно, когда полупьяная баба рыдает и лопочет что-то про страдания африканцев. Не смешно, когда муж, сволочь, опять хватается за свой мобильник: «Никаких заявлений! Тебе сейчас пришлют пресс-релиз, а пока все отрицай!». Не смешно, когда милый добродушный увалень вдруг поддерживает злую шутку о своей жене или подтверждает, что да, он выкинул дочкиного хомяка на улицу. Вообще не смешно, когда две семьи собираются, чтобы поговорить о небольшом недоразумении, случившемся с их сыновьями.

Мальчики подрались: один дал другому палкой по лицу. Родители встретились, чтобы обсудить ситуацию и решить, когда дети должны принести друг другу извинения. Все очень вежливы, улыбаются, «какие прекрасные цветы», «какая у вас милая квартира», «ничего страшного, врач сказал, что один зуб можно будет спасти», «а не хотите ли грушевого пирога». Постепенно вежливость испаряется, и к финалу четверо взрослых людей превращаются в жалких, пьяных, растерянных лузеров, которые так ни о чем и не договорились.
Потому что взаимные извинения — это всего лишь дань цивилизации, вялые цветы толерантности, маски понимания и прощения. Все герои — лицемеры, и пьеса знаменитой французской писательницы и драматурга Ясмины Реза «Бог резни» предъявляет каждому его собственное лицемерие — не очень изобретательно, не очень смешно, не очень убедительно. Очень внезапно. Вот так вот сидят взрослые люди, разговаривают, потом вдруг раз — и одна блюет, другой без штанов стоит в ванной, третий кричит, что не может прикасаться к хомячкам, а четвертая рыдает.

«Бога резни» ставили во многих странах. В театре в этой пьесе играли (в разное время, на разных сценах) Рэйф Файнс, Джеймс Гандолфини, Изабель Юппер, Алена Бабенко. Для постановки на Бродвее пьеса была не просто переведена с французского, но и адаптирована: у героев другие имена, живут они в Бруклине. И именно эту версию нам показывает Роман Полански, что добавляет фильму измерений: Полански не имеет права въезжать в Штаты, и Бруклин снимался во Франции, на родине пьесы «Бог резни». Но Париж у Полански удачно и лицемерно притворяется Бруклином. Первые и последние кадры, с классическим, «открыточным» видом на Манхэттен с Бруклин-Хайтс, сняты в Нью-Йорке, без участия режиссера.

Пьеса ужасно нравится интеллектуалам, которые одновременно причисляют себя к среднему классу и ненавидят себя за принадлежность к среднему классу. Им действительно смешно, когда адвокат Алан Коэн (не Cohen, а Cowan, не еврейская фамилия, а ирландская, не «священник», а «двойник») обвиняет простоватую Пенелопу в том, что она в своей уютной гостиной пишет о резне в Дарфуре. Им действительно смешно, когда изысканная финансистка Нэнси фонтанирует грушевым пирогом — а кому не хотелось блевануть, увидев достижения среднего класса, особенно если их называют главными достижениями человечества? Они правда смущенно смеются, когда в квартире начинается гендерная война. И, конечно, смешно, что мальчик более успешных (и более лицемерных) родителей напал на мальчика тех, что менее удачливы. Ясмина Реза, похоже, получает удовольствие от лобовых решений, она радуется, заставляя взрослых людей вести себя по-идиотски. Она встает на позицию ментора, учителя, смакуя звериный оскал «воспитанных людей» — так себе оскал, признаемся честно, видали мы зубы и поострее.

Роман Полански слегка меняет расклад. В его интерпретации эта история — почти детектив в запертой комнате, только преступление совершается каждым участником и каждую минуту. Выйти из квартиры герои не могут, как ни пытаются: не потому, что пьеса предполагает единство места действия, а потому, что герои заперты в своих предрассудках и не в силах добраться до открытого пространства. Там, в парке с видом на Манхэттен, гуляют лишь освобожденные хомячки и дети. Взрослые — в том числе и сам режиссер, сыгравший эпизодическую и почти незаметную бессловесную роль соседа, — вынуждены сидеть в парижской квартире, за решетками условности, толерантности, политкорректности, цивилизованности. Полански вообще, как выясняется, лучше всех разбирается в психологии замкнутых пространств, откуда невозможно выбраться: яхта из «Ножа в воде», квартира Розмари («Ребенок Розмари»), внутренние пространства памяти, превратившиеся в кошмар «Пианиста», любовь, ставшая тюрьмой, в «Горькой луне». Выхода нет, клетка заперта, цивилизованные люди не выпускают своих хомячков на улицу.

Актеры, без преувеличения, гениальны. Милейший Джон К. Райли, единственный из четверых, у кого есть только номинация на «Оскар», а не сама статуэтка. Кристоф Вальц с улыбкой прохиндея. Кейт Уинслет — ее героиня говорит все «как принято», но ее тело ведет себя совершенно иначе. Джоди Фостер, со своей растерянной и затюканной Пенелопой. Все четверо с удовольствием пытаются сорваться с катушек.

Но, честно говоря, у них даже бунт не очень получается. Что это за бунт — утопить телефон мужа в вазе с тюльпанами? Современные мобильники могут пережить и не такое. Что это за бунт — намекнуть полузнакомому человеку, что он торгует унитазами, тем более, что это чистая правда? Сегодня уже никто не боится Вирджинии Вульф.

Герои «Резни» превращаются в мерзких лузеров потому, что собрались поговорить о своих детях. Если бы о погоде, о Кокошке, да даже о Дарфуре или фармацевтических корпорациях — все было бы нормально, поговорили бы, поулыбались и разошлись. Разговаривать о детях в этом верхнем, наносном слое цивилизации не получается. Удели разговору чуть больше времени — и скатываешься в животное, тем более жалкое, чем крепче приросла маска «мы же взрослые цивилизованные люди». Представьте на месте героев двух нормальных бруклинских еврейских матерей. Таки зачем им эти условности? Наорали бы друг на друга по делу, выразили бы свои мысли напрямую, без встроенного «цивилизованного» переводчика («Она будет учить меня, как воспитывать моего мальчика! С этими рюшечками!», а не «Какая у вас милая кофточка… все-таки нам нужно обговорить возможность новой встречи, чтобы мальчики могли обсудить ситуацию»). Может быть, выцарапали бы друг другу глаза. И разошлись бы довольные. Еврейская мать — это такое существо, которое сначала мать, а потом человек, при необходимости — цивилизованный. А эти, которые в первую очередь цивилизованные, а уже потом — люди, эти тратят полтора часа на то, чтобы остаться в рамках цивилизованности. И у них не получается.

Они врут себе, врут друг другу и боятся признать, что их дети правы и что есть ситуации, при которых хочется дать кому-то по морде. Нет, цивилизованные люди так не поступают. Да, надо встречаться и обсуждать все по-человечески. Но вон в финале мальчики где-то на заднем плане играют друг с другом, уже забыв о конфликте: сами все выяснили, без запутавшихся родителей. Хотя, конечно, может, это и не те мальчики, но… черт, извините, меня тошнит.