19 апреля — день пионерской организации. В этот день, насколько я помню, принимали тех, кто во вторую очередь. Первую очередь принимали в Музее Ленина. В первую очередь шли отличницы-подлизы из тех, кто ябедничал училкам и не давал списывать. Во вторую — отличницы, но не подлизы. Меня и всех моих подружек принимали во вторую. А всего «очередей» было пять — инициатива школы, обычно делали две, максимум — три. Последним, пятой очереди, повязывали галстук на школьном дворе — хочется сказать, что возле мусорных баков, но я уже точно не помню.

Так вышло, что в той четверти, когда состоялся первый прием, я оказалась единственной отличницей, у остальных была хотя бы одна четверка. На линейке меня отметили — линейки были пафосными мероприятиями, с прославлением героев, осмеянием лузеров, назиданиями и порицаниями.

— В этой четверти у нас только одна отличница. Это… Аня Шварц! Выйди вперед… мо-ло-дец! Надеюсь, в следующей четверти другие девочки возьмут пример с Ани. Вы — будущие, а некоторые уже и настоящие пионеры, поэтому вы должны хорошо учиться.

(Ни один мальчик в нашем классе ни разу не становился отличником.)

После линейки одноклассники стали прыгать и радоваться.
— Вот! Мы показали этим... пионеркам! А пусть не хвастаются! Единственная отличница — не пионерка!

Мы никогда не враждовали с параллельным классом (всем и так было ясно, что наш «А» круче, чем их «Б»), поэтому тот случай стал первым опытом стихийной солидаризации группы и ярко выраженного протеста против другой группы. Моими пятерками мы, оказывается, посрамили этих, которые в первую очередь.

Подготовка к поступлению была долгой. Я вырезала из правильной бархатной бумаги обложку для своей книжки («Книжка вступающей в пионеры Шварц Анны», уездной барышни альбом, бархатная бумага бывает двух видов, получше и похуже), учила наизусть клятву и читала рассказы про пионеров-героев, прикидывая, смогу ли, если что, выдержать пытки. Где-то на периферии мелькали истории про то, что пионеры кому-то помогают — то ли детям, то ли старикам, но тут же пропадали под грузом новых заданий (переписать и выучить наизусть, вы же будущие пионеры).

Вторую очередь принимали в Музее Калинина. Там был портрет Калинина, сделанный из пшеничных зерен. Это бессмысленное мастерство меня так восхитило, что я еще год рассказывала про портрет всем, кто был готов слушать. Музею Ленина небось и не снилось ничего подобного.

Главным разочарованием стал галстук. Он был не красный (цвета крови, как мы учили, ожидая приема), а какой-то оранжевый! Во всяком случае не яркий, не такой, как флаги на картинках. Началась крамола: «Он ведь с нашим знаменем цвета одного… Наше знамя что, оранжевое? Ха-ха-ха!» У некоторых, правда, галстук был покраснее — это им привозили из Прибалтики. Наконец, случилось такое счастье и со мной — маме удалось где-то в Москве купить более красный галстук. К сожалению, его тоже надо было гладить.

Пионеры вскоре кончились, даже отличницы-подлизы перестали носить галстук, а потом и форму. Мне до сих пор нравится бархатная бумага, но я надеюсь, что мои дети никогда не будут вступать в пионеры. Ни в те, которые с красным галстуком под знаменем цвета крови, ни в какие-нибудь другие — пусть даже названные в честь первопроходцев-сионистов, индейских племен или лидеров экологических движений.