Дело было так: Меир Шалев родился в один год с Государством Израиль. Однако, в отличие от Израиля, который изо всех сил торопился, Шалев встал на писательский путь относительно поздно: его «Русский роман» был опубликован в 1988 году. Сегодня он один из самых востребованных и переводимых писателей в Израиле. Меир Шалев — интеллектуал старого израильского образца, выросший среди крестьян, воевавший и раненный в бою, читавший Танах и цитирующий на иврите произведения русских писателей. В своих извечных сандалиях, со смущенной улыбкой, он несет в себе частицу того зарождающегося Государства Израиль, которое радовалось множеству языков и страдало от сумятицы идеологий съехавшихся со всего света евреев.
Меир Шалев родился в Нахалале — поселении, давшем Израилю известных командиров и знаменитых писателей. В этом оплоте социалистической идеологии «курица, которая не несет яиц, — это курица, которая не старается». Документальную и одновременно воображаемую картину того мира, тех людей, как бы озорно подмигивающих нам из прошлого, Шалев и рисует в своем новом романе «Дело было так».

Рои Хен: В издании романа «Дело было так» на иврите и в переводах на другие языки есть подлинные фотографии вашей семьи. Это еще больше стирает грань между действительностью и литературой. Насколько книга отражает вашу собственную жизнь?

Меир Шалев: Это не автобиография, а рассказ о моей бабушке, потому-то и я там присутствую. Но это также и часть книги о моей семье, которую я, возможно, когда-нибудь еще напишу, хотя и не уверен в этом. Если говорить о ее соответствии подлинным фактам, книга состоит из воспоминаний двух людей — моей матери, включающих события, произошедшие до моего рождения, и моих воспоминаний о бабушке и жизни с ней или возле нее. Я ручаюсь не за то, что так и было, а за то, что именно так я запомнил эти события. Например, я действительно пришел домой с американской девушкой, как описано в книге, и бабушка отправила нас принять душ в коровнике во дворе, чтобы мы не испачкали ванну. Повествование вообще сфокусировано на одной особенности моей бабушки, а именно на ее мании чистоты. И таких историй в книге немало.

РХ: В романах «Голубь и мальчик», «Фантанелла» вы также с симпатией описываете истории, связанные с «душем на улице».

МШ: Да, это моя тоска по воспоминаниям детства. Моя дочь даже специально для меня построила душ во дворе, и я с наслаждением там моюсь. Как вы понимаете, соседи тоже получают удовольствие.

РХ: Важна ли вообще правдивость в литературе?

МШ: Не то чтобы очень. Я оставлял оригинальные названия мест, показывая, что рассказ имеет отношение к действительности. В нашей деревне считают, что я еще сжалился над бабушкой. Смешно, но многие соседи в Нахалале говорили мне потом: «И в нашей семье есть чудесные истории!» Мне ничего не оставалось, как отвечать им: «Ну так опишите их!»

РХ: А что бы бабушка Тоня сказала обо всем этом?

МШ: Прочтя книгу в первый раз, она бы наверняка меня убила, но потом бы успокоилась. Вокруг бабушки ходило много споров в деревне. Она не была хорошей матерью приемным детям, поэтому им не хотелось снова ворошить прошлое. Мой дядя Яир, прочитавший рукопись, заявил, что близок к самоубийству. Но я помню бабушку не только с неприглядной стороны, были и забавные случаи. Правда, родственники мне возражали: «Ты проводил с ней каникулы, а мы жили целый год». Я был терпелив к ее рассказам и причудам. Мы были как корова и теленок: она рассказывала мне истории, а я питался ими. Это повлияло на мое писательство. Уверен, что русский читатель оценит мою связь с бабушкой. (Слово «бабушка» Шалев произнес по-русски. — Р. Х.)

РХ: Мне кажется, многие фразы из романа, особенно те, которые произносит бабушка Тоня, имеют русское происхождение, как и само название книги, которое по-русски звучит гораздо естественнее, чем на иврите. Или, например, то, как бабушка Тоня употребляет слово «смерть» — в женском роде (на иврите слово «смерть» мужского рода. — Р. Х.). Вмешиваетесь ли вы в процесс перевода книги?

МШ: Только если сами переводчики меня о чем-то спрашивают. В этот раз Рафи и Аелет Нудельман практически не задавали мне вопросов. Они исключительно профессиональные переводчики, случается, даже ловят меня на ошибках, жаль только, уже после того, как книга издана на иврите. Вместе с моим переводчиком на голландский язык они мои лучшие эксперты.

РХ: У вас особая связь с Танахом. Мне даже кажется, он является для вас неисчерпаемым источником вдохновения и познания. Вы написали две отличные книги о Танахе: «Танах сейчас» и «Начало» (в русском переводе книги вышли под названиями «Библия сегодня» и «Впервые в Библии». — Ред.). Расскажите немного об этом.

МШ: После того как я начал писать романы, я заметил, что читаю Танах по-другому. Я разделяю тех людей, кто его писал, на гениев и на тех, кто получал за текст большие деньги. С детства я чувствую неразрывную связь с языком Танаха и очарован самой мыслью, что сегодняшний ивритский читатель может читать текст, написанный три тысячи лет назад, и понимать большую его часть. Но есть и кое-что в самой технике танахического изложения, что меня завораживает. Я терпеть не могу избыток психологии, а Танах представляет собой минималистский текст, состоящий из событий и диалогов. Читатель должен дофантазировать, что происходит в душах героев. Не то чтобы я сам был минималистом, но, в отличие от других писателей, я не люблю описания метаний человеческой души.

РХ: Возможно, именно по этой причине вы больше любите Гоголя, чем Достоевского?

МШ: Да, и еще из-за его потрясающего чувства юмора.

РХ: Кто первый читает ваши книги?

МШ: Мои дочь, жена и сестра.

РХ: Каков распорядок вашего рабочего дня?

МШ: Просыпаюсь в 4.30 утра без будильника и работаю до 12 дня: дома или в редакции газеты «Последние известия» («Йедиот ахаронот») в Иерусалиме. У меня два дома: в Иерусалиме и в Изреэльской долине. После обеда я иду подремать и ближе к вечеру еще два-три часа работаю, в основном редактирую уже написанное, а не пишу новое. Романы я печатаю на компьютере, а детские книги пишу от руки, поскольку ставлю огласовки. Один день в неделю я работаю над колонкой в газете.

РХ: Как же в вас сочетаются проницательный журналист и практически аполитичный писатель?

МШ: Я не люблю ни политические, ни поучительные книги. Я не хочу быть инструментом для достижения каких-либо политических целей. В книгах для меня важна их художественная ценность. В детских книгах я также не стремлюсь поучать. В детстве я ненавидел басни Крылова, Эзопа и Лафонтена. Гораздо больше мне нравилась «Красная Шапочка», в которой есть захватывающий сюжет. Кстати, однажды я читал лекцию об этой сказке. Задумывался ли кто-то, куда подевались мужчины, где отец Красной Шапочки? И зачем ее мать, зная, что в лесу водится волк, отправила ее к бабушке только ради того, чтобы передать ей несколько пирожков? Набоков утверждает, что Гоголь сжег вторую часть «Мертвых душ» от страха, что текст получился дидактичным. Хотя я полагаю, что это Иерусалим свел его с ума, — и говорю это, хорошо зная этот город.

РХ: Что «русского» осталось в вашей семье?

МШ: В основном — любовь к холодцу и мир ярко выраженных эмоций. Мои родители родились уже в Израиле. Когда я приехал в Москву, мне не раз говорили, что я «русский писатель». Это был для меня очень приятный комплимент, хотя не знаю, правильно ли я понял, что именно имелось в виду.

Еще Меир Шалев:

Иерусалимский трамвай 5: Линор Горалик беседует с Меиром Шалевом

О книгах Меира Шалева:

Маникур в Нагаллале
Прикажите мне долго жить!
Взгляни на дом свой, ангел