«Главная цель -- чтобы любили»

Катерина Кудрявцева • 8 мая 2012 года

Я очень не люблю большие еврейские компании. Какую-то напыщенность и надменность наших русских евреев не люблю. Я горжусь тем, что среди евреев много умных и талантливых людей, много артистов, писателей, музыкантов. И мне стыдно, когда я вижу евреев бессовестных, жадных, фальшивых и лицемерных.

Леонид Барац — один из основателей театра «Квартет И», стал известен по ролям в спектаклях и фильмах «День Радио», «День выборов», «О чем говорят мужчины». Возможно, Барац — один из немногих актеров, который избавился от той стороны актерского мастерства, на которую сетовала Кейт Уинслет, — необходимости «произносить чужие слова и выполнять чужие указания». В большинстве случаев он произносит свои слова — написанные им самим или в соавторстве с другими участниками «Квартета И».

«Букник» побеседовал с Леонидом Барацем в московском ДК им. Зуева, на сцене которого играет «Квартет». Там вот-вот должен был начаться спектакль «Быстрее, чем кролики».

КК: Вы актер, сценарист, продюсер. Кем ощущаете себя в большей степени?

ЛБ: Человеком. И именно это приносит мне наибольшее удовлетворение. Хотя в этой триаде самое главное, наверное, — сценарист. Если говорить об актерской работе, то мы в общем все квалифицированные артисты, как мне кажется, в большей или меньшей степени. Пока никто не проявил себя выдающимся артистом — все хорошие. Что касается продюсирования, то это скорее попутно пришлось делать, но деньги доставать — это интересно, азартно. Какие-то ходы приходится находить, что-то новое узнавать. Однако основное мое дело — создавать текст.

КК: Вы однажды сказали, что вам всегда нравилось нравиться. Насколько тщеславие является для вас стимулом творческого роста и насколько оно вообще полезно в актерской работе?

ЛБ: На мой взгляд, это самое главное. Главная цель — чтобы тебя любили за какие-то проявления. Вот мои проявления — это что-то написать, что-то сыграть. И это очень важный стимул, который тебя «везет». Иначе все, что ты делаешь, не имеет смысла. Никакого. Отклик в нашем деле очень важен.

КК: Чтобы сократить занятия в музыкальной школе, вы по дороге туда съедали луковицу, и учительница очень быстро вас отпускала. А что сейчас делаете, если хотите от чего-нибудь уклониться ?

ЛБ: Последнее время моя задача — делать то, что я хочу. Хотя то, что хочется, и то, что нужно делать, очень часто не совпадает. Тогда борюсь с собой.

КК: Имеет ли для вас какое-то значение тот факт, что вы — еврей?

Не люблю еврейские праздники, но люблю еврейскую кухню.

ЛБ: Какие-то национальные особенности во мне, наверное, заложены. Но я очень не люблю большие еврейские компании. Не люблю еврейские праздники, но люблю еврейскую кухню. Не люблю еврейские праздники, где как только услышат «Семь сорок», все вскакивают и начинают танцевать, а под другую музыку не танцуют. Какую-то напыщенность и надменность наших русских евреев не люблю, когда они вместе в большом количестве — это меня очень раздражает. Я очень не люблю евреев, которые недавно стали вдруг верить в Бога, как и православных неофитов, которые поверили и ломанулись в церковь. Я горжусь тем, что среди евреев много умных и талантливых людей, много артистов, много писателей, много музыкантов. И мне стыдно, когда я вижу евреев бессовестных, жадных, фальшивых и лицемерных. Вот и все. Но я думаю об этом, когда вы спрашиваете. А когда не спрашиваете — не думаю.

КК: Есть мнение, что место вашего театра — между эстрадой с КВН-ом и искусством. Как вы относитесь к такой оценке?

ЛБ: Да никак не отношусь. Раньше очень сильно переживал по этому поводу, рефлексировал. А сейчас понял: ну, если так кто-то считает, пусть считает. Я часто слышу это мнение от людей, которые в наш театр ни разу не ходили. Ну, у них есть ощущение, что если смешно — а у нас много смешного, — то это, наверное, КВН, близко к эстраде. У нас, к сожалению, нет вдумчивой и аналитической критики, практически нет. Люди, которые занимаются этим, в основном описывают сюжет и говорят — понравилось или нет.

Никаких нет преимуществ маленького роста. Ну разве что не бьешься о косяки.

И мое отношение в этом смысле к критикам сугубо отрицательное. Очень редко мое мнение совпадает с их суждениями. Читаешь: это великий спектакль, получил много премий. А я прихожу и смотрю: это скучно, тяжело и, главное, бездарно сделано. Но по каким-то параметрам его оценивают высоко. Знаете, эти критики варятся в своей маленькой среде, их «театр» не имеет практически никакого отношения к жизни. Он для таких странных, считающих себя интеллектуалами людей, перескочивших от плохих детективов сразу к «Улиссу». Не понявших в «Улиссе» ни одной строчки, но знающих, что «Улисс» — это хорошо. И, по их мнению, то, что как-то заумно и тяжело, — это и есть «настоящее искусство». Я понимаю, откуда корни. Мы когда-то проходили, рановато проходили, Толстого, например. Рановато. И было тяжело. И ты пробивался сквозь слова какие-то непонятные, сквозь это огромное количество персонажей, сюжетов, пробивался и понимал: а, вот «настоящее искусство» — то, о котором нам говорят, эта «большая литература», она скучная. Просто надо было лет в 25–30 ее прочитать и понять, что она не скучная, а очень интересная. Что «Братья Карамазовы», скажем, это детектив, триллер, где блестяще выстроен сюжет плюс еще такое количество переживаний, мыслей, да еще сцены с Иваном, с чертом, с великим инквизитором, все это так закручено, так придумано! Я только лет в 30 понял, что это так. А в 16 не понял. Бывает, то, что непонятно, — хорошо. Но редко.

КК: Вы очень миниатюрный человек...

ЛБ: Да? Ну, это, наверное, потому что я в Театре миниатюр работал.

КК: А в чем преимущества маленького роста?

ЛБ: Никаких нет. Это правда. Ну разве что не бьешься о косяки. Никаких нет преимуществ маленького роста. Мне бы еще 10 сантиметров…

КК: Что бы вы изменили в российском кинематографе?

ЛБ: Вы знаете, это очень большой вопрос. Он, с одной стороны, и экономический и социальный. А с другой стороны, творческий. Я сейчас скажу, как и что хотелось бы. Но вот как это сделать — тут уже экономические рычаги. А хотелось бы мне, как зрителю, кино про себя и от себя. Чтобы было так, как это происходило, например, в советском кинематографе, если вспомнить лучшие «кина». Это было кино, или пьесы, или сценарии о том, что ты знаешь, о тебе, о твоих друзьях. Мы считаемся наследниками советского кино, но это не так. У нас нет традиций кино. У нас есть история кино. А традиция — это когда ты этим владеешь, когда это в крови у тебя и в руках. У нас нет в руках этого мастерства. В основном фильмы, которые выходят на большие экраны, — это что-то такое, похожее на американское кино, но ниже сортом значительно, либо попытка выехать на советских брендах, сделав продолжение известного фильма, но в результате убиваются эти названия этими продолжениями. За небольшим, конечно, исключением. Ну, вот «Шапито-шоу» — блестящее кино, интересно смотреть. «Елена» — прекрасное кино. Но это, к сожалению, точечные исключения.

КК: Что бы вы изменили в своей жизни или, наоборот, не меняли бы никогда?

ЛБ: Я бы многое изменил в своей жизни. Но так как этот вопрос риторический, то зачем мне на него отвечать? Я многое не дочитал, многое не досмотрел, не доделал. Где-то сделал не так, где-то сглупил, кого-то обидел. Я бы все это поправил, если бы у меня была возможность. Но так как ее нет, то что сейчас перечислять?

КК: Вы часто «проходитесь» по политике, политикам и в интервью, и на сцене. Насколько театральная сцена может быть политической трибуной?

К сожалению, у Владимира Владимировича есть чувство юмора. Просто надо знать, когда можно смеяться. Мне кажется, обо всем можно шутить, но важны обстоятельства. При вдове не нужно шутить об ее умершем муже или о болезни, которая его сгубила.

ЛБ: Да нет, на сцене мы практически о политике не разговариваем. Наш театр совершенно точно такой трибуной не стал. Мы не занимаемся сатирой. Политические памфлеты — не наше дело, нам этого и не хочется. Мы всегда с удовольствием об этом говорим в интервью, озвучиваем свою позицию по отношению к власти, по поводу того, что происходит в стране, но заниматься этим в театре — нет. Просто так получилось, что в спектакле «День выборов» мы поместили своих героев в политические обстоятельства, и они были интересными, такими радикальными, необычными, нас это радовало. А так вот чтобы все время…

КК: А у кого из отечественных политиков есть чувство юмора?

ЛБ: К сожалению, у Владимира Владимировича есть чувство юмора. Просто надо знать, когда можно смеяться. Мне кажется, обо всем можно шутить, но важны обстоятельства. При вдове не нужно шутить об ее умершем муже или о болезни, которая его сгубила. Ну так вот, у Владимира Владимировича есть чувство юмора. У Прохорова, мне кажется, есть чувство юмора. Точно нет чувства юмора у Русской православной церкви, вообще у ее представителей, во всяком случае, официальных, чувства юмора нет. Всех задушить, убить, ни о каком милосердии не идет речь почему-то. Хотя вроде они должны быть милосердными. Извините, почему-то про церковь заговорил. Ну, наверное, в связи с нынешней ситуацией.

КК: О предстоящем спектакле — «Быстрее, чем кролики». В чем его центральный месседж?

ЛБ: Вы знаете, сейчас прозвучит цитата, будет звучать этак самонадеянно, потому что из Льва Николаевича. Я не к тому, что у нас такой же спектакль, как у него какая-нибудь книжка, а к тому, что он очень умно и толково ответил, когда его спросили, о чем «Война и мир». А сказал он примерно так: «Вы знаете, прочтите от первой страницы до последней, и вот ровно то, что я хотел сказать, я сказал на этом количестве страниц». И у нас — ровно то, что хотели сказать, вот оно сказано. Посмотрите, и вы поймете, о чем он. Там, на самом деле, даже в самом названии заложен смысл. Мы все делаем быстрее, чем кролики. Быстрее, чем кролики, живем, даем интервью, рожаем детей и общаемся с друзьями. Все очень быстро. И все так — прыг — и проходит. А изменить уже ничего нельзя.