6 марта в прокат выходит фильм «Дубровский» — современная экранизация повести Александра Пушкина. А осенью на НТВ выйдет его пятисерийная версия. Картину сделала независимая кинокомпания «Твинди» — сохранив сюжет практически без изменений, но перенеся его в современность, предоставив возможность зрителю еще раз посмотреть и на русский бунт, и на партизанскую борьбу. Евгений Гиндилис, продюсер фильма «Дубровский» и основатель «Твинди», — о независимом кино в России сейчас, о «СинеФантоме» и Первом канале, о своей семье с дворянскими и еврейскими корнями, а также о том, что «Дубровский» покажет, возможно ли сейчас массовое кино с острыми социальными вопросами.
Мария Шубина: Если в нескольких словах, про что ваша интерпретация пушкинского «Дубровского»?
Евгений Гиндилис: Все очень просто. Это кино про то, что мы, с одной стороны, очень нашу страну любим и не можем без нее жить, а с другой стороны, это место наполнено какой-то чудовищной несправедливостью, жестокостью. И это сочетание мы в своем фильме пытались передать. Это в каком-то смысле фильм-вопрос о том, за что и как мы любим нашу страну и почему мы продолжаем это делать.
МШ: Фильм ваш выходит большим количеством копий, что называется — «на всех экранах страны».
ЕГ: Да, и мы вступаем на неизведанную нашей компанией территорию. Но нам очень повезло — мы давно начали, когда мы выбрали на главную роль Данилу Козловского, еще не было никакой «Легенды 17» и он не был суперзвездой. С другой стороны, за последнее время несколько фильмов побили все возможные рекорды, хотя с трудом могли претендовать на серьезные кассовые сборы. В первую очередь картина «Географ глобус пропил», картина «Горько!», которая прошла гораздо лучше всяких ожиданий. И мы очень хотим посмотреть, заинтересует ли наш «Дубровский» по-настоящему широкого зрителя. Поэтому мы специально выходим в прокат под 8 марта, длинный уикенд. И в итоге мы занимаемся контрпрограммированием — рядом с нами в прокате «Робокоп» и комедия «С 8 марта, мужчины!» И тут мы с нашей остросоциальной драмой. Поэтому «Дубровский» — это эксперимент, который должен дать ответ на вопрос №1: может ли такое кино вызывать интерес у зрителя? Потому что мы делали то, что считаем достойным, не подстраиваясь под аудиторию.
МШ: Просто теперь у вас есть суперзвезда в главной роли…
ЕГ: Да, да, именно. А дальше вопрос простой: вот у нас есть фильм, который по сути — высказывание о том, что сегодня происходит в стране. Это попытка какие-то важные актуальные темы вынести на поверхность, придать им еще большую остроту и художественную убедительность и показать, что наше кино может касаться в такой художественной форме очень острых, современных, животрепещущих тем. И мы попытались работать не на свою аудиторию — со своей нам не нужно выстраивать никаких особых отношений. Здесь нас интересуют все возможные зрители, которые ходят в кино, и все возможные зрители, которые могут быть у федерального канала.
МШ: А я правильно понимаю, что это первый заход телекомпании «Твинди» в сторону массовой аудитории?
ЕГ: Ну нет, мы снимаем много телевизионных сериалов на заказ. Это первый раз, когда мы одновременно работаем на широкого зрителя и при этом нам в значительной степени удалось сохранить замысел и редакционный контроль над этим замыслом. «Дубровский» ведь тоже и сериал, и фильм. И в телевизионной версии нам удалось сохранить режиссерский подход — режиссер фильма Александр Вартанов очень этим гордится.
МШ: А скажи, пожалуйста, откуда вообще была эта идея — перенести действие «Дубровского» в современность?
ЕГ: Изначально эта идея появилась у сценариста Константина Чернозатонского, который все придумал, написал и показал нам. Нам понравилось очень, и мы действительно уже тогда (это было лет пять назад) почувствовали в этом современный нерв и стали разрабатывать это сразу как такой сложный, одновременно телевизионный и кинематографический проект. Эта конструкция из фильма плюс телевизионного сериала была заложена изначально. Мы не снимали сериал, из которого потом нарезали фильм.
МШ: Ты много лет занимаешься кино, как это получилось?
МШ: Как ты решился организовать свою продюсерскую компанию? Это же очень трудная история.
ЕГ: Все очень просто. С Первым каналом, когда прошел первый период эйфории, я достаточно скоро обнаружил серьезные идеологические разногласия. Кончилось это тем, что я просто оттуда ушел, это самое-самое начало 1998 года. И ушел я оттуда прямо к Игорю Толстунову, в компанию «НТВ-Профит», которая на тот момент была единственной большой, очень динамично развивающейся компанией с большим объемом кино. Там я начал заниматься всем, что касается международной составляющей, потому что там уже были большие проекты — «Восток-Запад», «Лунный папа», были развернутые по линии закупок отношения с европейскими дистрибьюторами, то есть там была очень интересная конструкция. Но она тоже продержалась очень недолго, потому что в 2000 году, когда Гусинского посадили, это все немедленно рухнуло, и компания удержалась на плаву только потому, что мы начали активно заниматься телевизионным производством. А в этом у меня был некоторый опыт, потому что первые телесериалы мы начали снимать еще на Первом канале. И какое-то время это продолжалось, но было понятно, что надо как-то развиваться, а внутри компании не очень получалось. Поэтому мы полюбовно договорились с Толстуновым, что я оттуда выйду и открою независимую компанию. Так что с 2004 года появилась компания «Твинди».
МШ: То есть из абсолютного мейнстрима — Первый канал, НТВ, крупные проекты — ты ушел в независимое производство. Неочевидный ход.
ЕГ: Понимаешь, мы же как-то это все пытаемся комбинировать, увязывать друг с другом. Одна из главных задач, которые я старался решить за эти десять лет, — попытка сохранить независимость. В 2004 году я попросил Женю (Евгения Лавут, поэт — жена Евгения Гиндилиса. — Прим. Ред.) придумать название компании. И она недолго думая сказала: «Твинди». В этом слове есть «инди» — независимость. Она для меня много значит. Мы действительно на протяжении десяти лет не играли ни в какие игры с госденьгами и не вступали ни в какие альянсы. И никогда не делали того, чего не хотели. Мы выстроили хорошие отношения со всеми телеканалами. Но мы всегда работаем с ними так: вот смотрите, у нас есть такой-то сценарий — интересно? И если они отвечали «да», мы начинали совместное производство. Так мы сделали с НТВ фильмы Владимира Котта «Муха» и «Громозека». И за них мне ни секунды не стыдно. Мы всегда работаем, стараясь окупать все частные деньги, — и поэтому итог для меня вовсе не понятен, я не знаю, насколько у меня правильная стратегия. Потому что более распространенные стратегии — такие: наращивать телевизионное производство и зарабатывать на этом, думая исключительно о деньгах. Или желать все больше и больше фильмов со все увеличивавшимися бюджетами, все больше и больше входить в отношения с минкультом, что означает — решать государственные задачи в кино. Но ни одной из этих стратегий мы не придерживаемся.
МШ: Насколько легко 10 лет поддерживать репутацию интеллигентной, порядочной компании?
ЕГ: Здесь есть свои издержки. Кинопроизводство — вид бизнеса, связанный всегда с деньгами. Репутация продюсера связана с тем, как он несет свои финансовые обязательства. И в такой конструкции, которая есть у нас, мы, конечно, находимся в очень уязвимом положении, потому что мы существуем на свой страх и риск, никакой поддержки у нас ни с какой стороны нет. Это, конечно, прекрасно, чтобы сохранять независимость, но в условиях, когда тебя кто-то может подстраховать.
МШ: Но ты рассматриваешь вариант, что перестаешь быть независимым?
**ЕГ: Нет, конечно, нет. С другой стороны, я понимаю, например, что у нас гораздо меньше возможностей вкладывать деньги в новые проекты, это занимает у нас гораздо больше времени, чем нам хотелось бы. Мы в принципе гораздо больше могли бы делать неординарных вещей, если бы находились в европейской модели финансирования. Был момент, когда совместными усилиями удалось создать для копродукции с Европой благоприятный фон. Все вокруг были согласны, что это очень правильное направление, что оно нуждается в поддержке. Так мы и сделали фильм «Девушка и смерть» с Йосом Стеллингом. Но сейчас ситуация радикальнейшим образом изменилась, и ни в минкульте, ни в Фонде кино никоим образом не заинтересованы в работе с партнерами из Западной Европы. Делать копродукции, не имея официальной поддержки со стороны одного из этих учреждений, бессмысленно.
МШ: Какие проекты вы сейчас делаете?
ЕГ: Мы только что закончили съемки третьей картины Котта, которая называется «На дне». Это современная интерпретация пьесы Горького. Параллельно у нас есть еще два проекта. Первый проект — это экранизация воспоминаний адвоката, правозащитницы Дины Каминской, которая называется «Дело мальчиков». Занимается им как раз Саша Вартанов, который делал «Дубровского», — он пишет сценарий сейчас. Мы долго искали правильный ход с точки зрения сценария, он далеко не первый человек, который к этой книге пытался подступиться. Но сейчас уже можно сказать, что он этот ход сумел найти. Там тоже будет сложная структура, и я мечтаю о том, что одновременно будут телевизионная версия, а также один или два фильма. И еще один проект — экранизация ретро-детектива Алексея Байера «Мясо». Сценарий там близится к завершению, более того, понятно, что, если все будет в порядке, мы запустим производство этого сериала уже в этом году.
МШ: Сложности независимой жизни понятны, а дивиденды какие?
ЕГ: Мы работаем только с теми людьми, с которыми нам хочется и можется работать. И можем позволить себе точно решать, с кем работать мы не будем никогда. Просто общая ситуация крайне не благоприятствует независимости, и эта зона независимости выглядит как шагреневая кожа.
МШ: Потому что кино на передовой идеологии?
ЕГ: Ну конечно. Тут в принципе на всех возможных местах расставлены серьезные сетки, которые фильтруют производство контента по нескольким позициям. Фонд кино фильтрует тебя по коммерческим параметрам, они всегда могут сказать: ну, ребята, мы можем поддерживать только большое коммерческое кино, поэтому зачем нам ваш Котт или зачем нам ваш Стеллинг; идите в министерство культуры. А министерство культуры занято обслуживанием, в первую очередь, идеологического заказа. Соответственно, оказывается, что довольно большой блок того, что было возможно в нулевые годы, сейчас становится невозможным. Перспектива имеет крайне туманный характер, и мы очень ждем премьеры «Дубровского», чтобы понять, может ли это стать следующей ступенькой. Потому что если мы на эту ступеньку взойдем, то тогда мы еще некоторое время сможем простоять и, сгруппировавшись, выстроившись в каре, сделать еще несколько шагов. В том числе, например, сделать «Дело мальчиков», которое для нас является таким принципиальным проектом.
МШ: Почему ты вернулся из Америки в Россию?
ЕГ: Встретил Женю. Приехал сюда в командировку отбирать восточноевропейское кино с еврейской тематикой для фестиваля в Еврейском музее, где я работал, и познакомился с Женей Лавут.
У меня самого довольно сложные отношения с моим еврейством в том смысле, что я особенно ему никакого серьезного значения не придаю. Я, наверное, в большей степени считаю себя русским, чем евреем, хотя по крови я на три четверти еврей. Ни к каким религиозным формам особенного интереса не испытываю; с другой стороны, ко всем историческим корням я отношусь очень серьезно, это очень важная часть меня, но именно меня, без всякой общины.
МШ: Расскажи, пожалуйста, про свою семью.
ЕГ: Это очень забавная комбинация, потому что у меня по материнской линии есть бабушка, которая происходит из вполне дворянской семьи, с корнями, которые прослеживаются до допетровских времен в Швеции. А со стороны маминого отца — ассимилированные московские евреи, купеческая семья, где смешаны Антокольские, Михоэлсы. И дальше, после революции, происходит этот альянс — две семьи московской интеллигенции, где не так важно, кто какой национальности. А учитывая, что мой дедушка погибает в 1941 году в возрасте 23 лет и мама моя дальше растет уже совсем одна с бабушкой, то семейная история приобретает даже характер культа.
С другой стороны, папина семья — она совсем еврейская. Это люди, которые из Киева попадают в Москву уже на фоне революции, и прабабушка и прадедушка мои погибают в Бабьем Яру во время войны. В Москве мой дед получает образование, дальше попадает в ГУЛАГ и сидит 17 лет. Это тоже такая советская интеллигенция, которая через три поколения приходит к идее эмиграции. В итоге в 1990 году мама с папой уехали. Получилось так, что сначала уехал я, а за мной уехали все.
МШ: Но ты вернулся.
ЕГ: Да, потому что у Жени тоже все уехали, а она приняла решение остаться и уже не хотела его менять. Зато я был готов вернуться.
Через несколько дней после этого разговора Евгений Гиндилис с женой были задержаны на Манежной площади во время антивоенных акций. Я позвонила, чтобы задать еще один вопрос:
МШ: 2 марта, на следующий день после премьеры, вас с Женей задержали, фотографии твоего задержания выглядят донельзя выразительно: пять человек тащат тебя за руки, за ноги. Почему вы туда пошли?
ЕГ: Мы не могли не пойти. С утра звонили друзья из Киева, мы успели записать короткое видеообращение «Нет войне». Там, на Украине, очень много близких людей, и я не мог не выразить свое отношение к тому, что происходит. Мы оставили детей на празднике неподалеку и вышли ненадолго — около Министерства обороны уже никого не было, и мы пришли на Манежную. Там провели всего несколько минут. Полицейский сказал нам, чтобы мы шли в метро. Мы ответили, что имеем право здесь стоять. А дальше они перешли к задержаниям. И я решил им не даваться. Потому что если уж забирают, остается единственный способ показать, что ты не согласен, — я лег на землю.
