Шансонье, бард и поэт Дэниэл Кан часто приезжает в Москву с концертами. Он выступает как на идиш-фестах, так и совместно с Псоем Короленко, в составе панк-кабаре-дуэта "Унтернационал". Во время последнего визита Кана в Москву корреспонденту "Букника" Максиму Эйдису посчастливилось встретиться с ним в студии, где группа "Наеховичи" записывала свой новый альбом, и побеседовать – о клезмере и блюзе, Новом Орлеане и Берлине, нацистах и сионистах и прочих занимательных материях.
Часть II
– Нет, конечно же: мы все делаем вместе. Вот Ваня может подтвердить, что наша музыка звучит довольно хаотично, иногда получается хорошо, иногда — нет. Я пою и сочиняю песни, неплохо могу аккомпанировать самому себе, но что касается аранжировок и всего остального — это не моя сильная сторона. Я стараюсь окружить себя людьми, которые умеют импровизировать, слушать и быстро реагируют на перемены. Надеюсь, это компенсирует мои слабые стороны как музыканта. И я просто счастлив играть с музыкантами The Painted Bird. Мы очень старались, когда делали аранжировки для альбома Lost Causes, но, в отличие от Partisans and Parasites, он был записан в очень короткие сроки: весь альбом за 10 дней. Какие-то партии мы накладывали уже потом — например, то, что играл и пел Ваня. Кое-что накладывали в Нью-Йорке.
– Например, партии Пола Броуди?
– Да, и его тоже, но Пол Броуди играл с нами и в берлинской студии. Аранжировки духовых были сделаны участниками группы, кларнетистом Майклом Виноградом и Дэном Блэксбергом. И продюсер Колин Бейс – человек, который был продюсером альбома Rhythm & Jews группы The Klezmatics двадцать лет назад — он нам тоже очень помог.
– А как вы записывали песню Klezmer Bund, в которой занято так много участников?
– Музыканты были те же — The Painted Bird и есть The Painted Bird. Мы записали инструментальные треки в Берлине в феврале, потом наложили пару треков с Ваней и другими русскими музыкантами в Берлине, затем я взял с собой запись в Нью-Йорк, и где-то в мае мы в бруклинской студии наложили на нее дополнительные вокальные партии. Так с нами записались Майкл Алперт, Эдриэн Купер, Сара Гордон, Лорин Скламберг, Бенджи Фокс-Розен и Пит Соколов.
– А Люба Понькина из группы «Лакоча»?
– Люба была в Берлине вместе с нами. Она спела в Sunday after the War и еще в паре песен на альбоме. Она потрясающая, у нее необыкновенный голос — один из самых удивительных из всех, что я слышал.
– О, да. Знаешь, я буквально плакал, когда она пела на московском ИдишФесте, а Фрэнк Лондон играл на трубе...
– Мы все плакали. И песня, черт возьми, потрясающая.
– Я правильно понял, что тебя бесполезно спрашивать о твоих песнях?
– Нет, ну почему же! Не бесполезно. Но не жди, что я выдам тебе простой и четкий ответ.
– Тогда я хотел бы поговорить о песне, которую очень люблю, The Destruction of New Orleans. Тот куплет, где ты поешь о двух любовниках, которые мирно лежали, и тут начался потоп... Знаешь, по-моему, это уже какой-то китч.
– Пожалуй. Но это же оригинальный текст. The Destruction of New Orleans – практически дословный перевод идишской песни, которая идет перед ней в альбоме Partisans & Parasites. У этой песни музыка народная, а слова написали в 1911-м в Лодзи. Сначала речь шла об абстрактном американском корабле, песня называлась Die Amerikaner Shif. Потом затонул «Титаник», и песню переиздали в 1912-м как Dos Lid fun Titanic. Она стала хитом. Мы оставили текст почти без изменений — поменяли только 3-4 слова, и получилось, что песня о Новом Орлеане. Смотри. В первом куплете песни на идише было так (говорит на идише, переводит на английский):
О люди, вы, конечно же, слышали
О том, что случилось на море
Американский корабль перевернулся
И множество людей утонуло
Представьте себе эту сцену: вода затопила машины
И потухло все электричество.
А во втором:
Жених и невеста мирно лежали
И никто их не беспокоил
Они закричали: «Бог, зачем ты разлучаешь нас?»
Но дорогой Бог [liber got; dear God] их не услышал.
Ну да, пожалуй, это довольно пошло. Но мы поменяли «Бог» на «Президент», жениха и невесту — на двух любовников. Знаешь, люди любят эту песню! В том числе, и в Новом Орлеане. Ты ведь слышал, наверное, что во время урагана люди там попрятались на чердаках, но вода поднималась все выше и выше, затапливая их дома. У них не было никакой возможности выбраться, и они погибли. Их тела нашли спустя месяцы.
– Да, я знаю. Я видел документальный фильм об этом — «Trouble the Water».
– Хороший фильм.
– Именно. Так вот, о чем я хотел тебя спросить. В песне есть такие слова, в самом конце:
Just imagine, good people, the ruin
of the ones that we choose to ignore.
Мне бы хотелось думать, что это не только о погибших в Новом Орлеане, но и вообще обо всех, кого мы игнорируем.
– Ну да, я это и имел в виду, ты правильно понял. Это строчка пришла мне в голову уже позднее. Если помнишь, в первый раз я пою более точный перевод с идиша: Just imagine, good people, the ruin // how terrible is the wrath of the Lord, — а потом перечисляю названия новоорлеанских улиц: Bourbon, Lower Ninth Ward... Рифма: Lord — Ward. Но во втором куплете мы поем о Президенте Америки, и здесь уже социальный, политический аспект. Знаешь, я ведь жил в Новом Орлеане, работал там в комьюнити, от которых ничего не осталось. Люди часто говорят мне: «О, ты жил там, я всегда хотел там оказаться...»
– Точно. Так и есть: всегда хотел там побывать.
– Они говорят: «Как жаль, что там больше ничего не осталось...». Но это не так!
– Насколько я знаю, Французский квартал уцелел...
– И не только! Уцелели и Midtown, и Uptown, и Garden district. И я спрашиваю: «Так почему бы вам не съездить туда?» Они говорят: «А что, разве неправда, что многие районы города разрушены?» Я отвечаю: «Правда! Но это вовсе не те районы, куда бы вы пошли!» Это не туристические районы города. Там были дома, в которых жили черные, — эти дома принадлежали им еще со времен рабства. Там было самое старое афроамериканское комьюнити в мире. Теперь оно уничтожено. Но в Новом Орлеане нет никаких новых проблем, появившихся после урагана. Новый Орлеан и раньше был городом со множеством проблем. Расовых, классовых. Проблем, связанных с окружающей средой, со здоровьем. С преступностью, с коррупцией. Именно из-за них там и случилось то, что случилось. Вся ответственность за катастрофу в Новом Орлеане лежит на правительстве и чиновниках, на инженерах, которые отвечали за безопасность жителей города. То, что произошло в Новом Орлеане, — не какое-то «стихийное бедствие»; это катастрофа, в которой повинны люди. И я бы сказал: да, это песня о всех тех, кого мы игнорируем, и не только в Новом Орлеане. Но ураган Катрина — отличный пример того, к чему приводит та опасная позиция, которую мы все занимаем, уступая хаосу. И речь здесь не только о стихии, которая убивает. То же самое можно сказать и о людях, которые убивают других людей. Огромный процент человечества сегодня живет на грани катастрофы. Малейшее ухудшение ситуации — и ничто их уже не спасет. Ситуация сегодня уже не та, что раньше, когда были «Запад» и «Третий мир». Имперская ситуация. Сегодня все перемешалось: «третий» мир все чаще проявляется в «первом», а «первый» — в «третьем». Это видно в Москве. Это видно в Африке. Все смешалось.
– Конечно, теперь все иначе. Например, все мировое производство — в Китае.
– И китайцы потребляют сегодня больше, чем кто-либо другой! Там же зарождается целый класс буржуазии, которая разъезжает в дорогущих автомобилях и любит носить дизайнерскую одежду. Китай огромен, как весь мир, там есть всё. И люди все чаще и чаще думают: быть может, китайский путь правильный? У них же нет той дилеммы, которая была раньше, когда людям надо было выбирать между социализмом и капитализмом. У них есть и то, и другое.
– Мне кажется, это следствие традиционной китайской ментальности. Если ты посмотришь гонконгское кино, китайские боевики — там же нет ни злодеев, ни «хороших парней». Все перемешано. И поначалу не можешь понять: как же так? Ведь это положительный герой, почему же он делает такие чудовищные вещи? В плохих парнях есть хорошее, а хорошее есть в плохих. И такой подход, как мне кажется, толерантнее и ближе к истине, чем традиционное для нас разделение на черное и белое.
– Конечно, отношения между злом и добром куда сложнее, потому что одно существует только в контексте другого. Тебе нужно посмотреть пьесу Брехта, которая, кстати, тоже о Китае: «Добрый человек из Сезуана».
– Я знаю ее.
– Жаль, что Стивен Спилберг ее не смотрел, когда снимал «Список Шиндлера». Потому что надо перестать, наконец, рассказывать истории о «хороших людях», совершающих правильные поступки и окруженных «плохими людьми». Надо рассказывать совсем другие истории и снова задавать вопросы. Например, можно ли быть хорошим, находясь среди плохих?
– В фильме Романа Поланского «Смерть и дева» высказывается идея, что любой, кто живет в тоталитарном государстве, ответственен за все преступления режима. Для меня это очень сомнительная идея. Хотя интересная.
– Следующим вопросом будет: ответственен в каком смысле? Можно ли в него ткнуть пальцем и сказать: «Вот он, плохой человек! И все они плохие, потому что их общество плохое»? Нет, все не так просто. Разве любой, кто жил в нацистской Германии, — злодей? Мы должны оставить идею о «хорошей» и «плохой» душе. История все время повторяется, и, знаешь, люди постоянно извиняются друг перед другом. Например, они говорят: «О, мы виноваты, это ужасно, но то было время рабства». Да, но рабство существовало веками, и всегда в истории цивилизации были люди, которые думали, что это неправильно, боролись с рабством, протестовали. И мне совершенно неинтересно выяснять, кто «плохой». Мне гораздо важнее узнать, каким образом люди находили пути улучшить безнадежную, казалось бы, ситуацию. Или хотя бы не дать ей ухудшаться дальше.
Я не думаю, что все мы — дикие животные. Не думаю, что убивать – «основный инстинкт». А вот игнорировать то, что происходит вокруг, игнорировать те ужасы, которые творят другие, – вот он, наш «основной инстинкт». Нас всех объединяет умение закрывать глаза. Это просто для нас единственный способ существовать. Ну, или мы привыкли говорить себе, что это единственный способ. Исключения — лишь очень немногие (к которым я себя не причисляю, нет).
– Кстати, знаешь, я не видел «Список Шиндлера». Хотя мне и положено по основному роду занятий. Не могу смотреть кино о Холокосте. По-моему, Холокост — не тема для экранизации.
Ваня Жук: А как насчет последнего Тарантино?
– Но это же не кино о Холокосте. Это кино о кино! Знаешь, моя подруга говорила мне: «Я не отношусь к Тарантино настолько серьезно, чтобы его анализировать». По-моему, то, что он делает... это его собственный вид порно. И за это я его уважаю: он снимает кино, от которого сам же кончает. И совершенно неважно, если никто другой от его фильмов не кончит, лишь бы ему самому было хорошо. (Смеется.)
– После «Бесславных ублюдков» я написал в своем блоге: «Ребята, я всю жизнь мечтал увидеть, как евреи убивают Гитлера! И спасибо Квентину за то, что он подарил мне эту радость!»
– Ну конечно, мы все мечтали это увидеть! Это, черт возьми, великолепно! Но это искусство? Еврейское искусство? (Смеется.) Кино, снятое для евреев? Понятия не имею!
Я вот только что дочитал книгу «Воображаемый еврей» Алена Финкелькраута. Он очень интересная фигура — французский интеллектуал, который пропагандирует идеи, с которыми я радикально не согласен. Они мне совершенно не нравятся. Но читать все равно интересно. Финкелькраут — нео-консерватор, сторонник Саркози: против иммигрантов, против «исламофашистов». Характеризует любую критику Израиля как антисемитизм и так далее. Такой либеральный экстремист. Знаешь, он пишет о том, что мы должны бороться против «исламизации», чтобы защитить «свободу, равенство и братство». Защитить французскую культуру от мусульман, от «нео-фашизма под маской мультикультурности». Думаю, это очень проблематичное заявление. И расистское. И я думаю, что антиисламские настроения в Европе — это и есть антисемитизм. Структурно, исторически, фактически — антисемитизм. Они просто нашли себе других семитов. И очень тревожно наблюдать, как евреи, публичные фигуры, скатываются на такие позиции.
Ваня Жук: Хотелось бы мне увидеть человека, который не согласится с тем, что антиисламизм – новый антисемитизм. Какие у него могут быть аргументы?
– Они говорят, что нельзя сравнивать современных мусульман и евреев, которые жили раньше. Но я этого и не делаю. Конечно, есть огромные различия между еврейской культурой в Европе, еврейскими культурами в Европе перед войной и исламскими культурами сегодня. Они совершенно разные. Но аппарат ксенофобии — тот же. Потому что ксенофобы, маргинализируя евреев, отчуждая их, выселяя и, в итоге, уничтожая, не имели даже представления о том, каковы евреи на самом деле. Они боролись с фантомами, с евреями, созданными пропагандой.
– С виртуальными евреями.
– С виртуальными злыми евреями. И точно так же отношение к мусульманскому экстремизму, джихадизму и так далее основано на фантомах. Это не значит, что их не существует, нет. Но они существуют совсем по-другому, на другой стороне, в другой перспективе. Конечно, в исламском обществе есть проблемы — там идет серьезная борьба. Там и экстремизм, и гендерные предрассудки, и репрессии, и лицемерие, и фундаментализм. Но в то же время, например, в исламских странах есть движения за права женщин! Ты знал об этом? Расисты, белые неонацисты во Франции или в Австрии, говорят: «Посмотрите, как мусульмане обращаются со своими женщинами». Но это же бред! В Америке есть люди, которые заявляют: «Мы должны бомбить ту или другую мусульманскую страну, чтобы освободить женщин! Мы должны сделать так, чтобы женщины тоже могли ходить в школы!». Идиотизм.
– Знаешь, связь между антисемитизмом и антиисламизмом особенно заметна здесь, в России. В начале ноября на окраине Москвы прошел марш против иммигрантов. Говорят, там было 5 000 человек. Девушки-барабанщицы и так далее. Так вот: марширующие несли огромный транспарант со словами: «Завтра принадлежит нам». Tomorrow belongs to us.
– Ха-ха, да это же песня из «Кабаре»! Tomorrow belongs to me. Но они же не знают об этом? Неужели русские националисты смотрят мюзиклы?
– Ну, те, кто ходит строем, может, и не смотрят. А их идеологи — «интеллектуалы», и я уверен, что фильм «Кабаре» они видели и фразу взяли именно оттуда.
– Слушай, хорошо бы провести альтернативный марш, под лозунгами из других мюзиклов. Например, из «Звуков музыки»! Представляешь, транспарант с надписью: «Оклахома!» (Смеется.)
Знаешь, есть такая «Лига защиты Британии», неонацисты? Так они заявляют, представь себе, что они — сионисты! Белые англичане! Потому что для них сионисты — это те, кто ненавидит мусульман! Отвратительно. Если бы я был сионистом, меня бы такие заявления очень расстроили.
– Кстати, та песня, которую вы пели с Псоем, «Глупенькие сионисты»...
– Это старая народная песня, мы ни слова в ней не изменили. И я тебе объясню сейчас, почему она — историческая, уже неактуальная. Потому что сионизма – не существует.
– Как это?
– Вот так. То, что существует, — не сионизм. Может быть, это новая, очень сильно мутировавшая форма сионизма. Но это совсем не тот сионизм, о котором поется в песне. Поговори со старыми сионистами. С теми, кто строил Израиль. Кто создавал первые кибуцы. Кто боролся с британцами за независимость. Кто помнит, какова была идея создания этого общества. И они скажут, что Израиль, который защищают сегодня, — совсем не та страна, за которую они боролись тогда. Сионизм был утопической идеей, возникшей в конце XIX века, это был своего рода национальный романтизм. Эти идеологические категории сегодня не пригодны. И я не верю людям, которые, защищая Израиль, говорят, что они борются во имя идей сионизма. Знаешь, когда Америка делает какую-то нелегальную херню — бомбит кого-то, кого не следовало, мучает кого-то, кого не следовало, — когда Россия ведет неправедную войну, убивает людей, — существует множество объяснений. Из-за жадности, из-за империализма, из-за колониальной идеи и т.д. Но когда Израиль делает что-либо подобное — все говорят, что виноваты сионисты. А сионизм тут ни при чем: Израиль делает то, что он делает, ровно по тем же самым причинам, по которым другие государства делают то, что они делают. Это преступления? О’кей. Их нужно остановить? Да, но...
– Я же не утверждаю, будто все, что делает государство Израиль, — сионизм. Я говорю, что идея «если ты еврей, ты должен (должен!) жить в Израиле» существует и сейчас. Разве это не сионизм?
– Нет, чувак! Сионизм — это гораздо больше. В соответствии с сионистскими взглядами, евреи не просто должны переехать в Иерусалим — они должны построить там государство, причем государство социалистическое. И светское! В течение долгих лет Израиль был самым светским государством в мире. Религиозная мессианская идея появилась гораздо позже, после 1967 года, когда евреи решили, что Бог даровал им победу в войне. После этого Израиль начал становиться все религиознее. Мои израильские друзья помнят, что даже в 90-е годы, при Ицхаке Рабине, еще было представление об «израильской культуре», включающей в себя и культуру христиан, и культуру мусульман. Концепция израильской нации, лежащая за пределами религиозности. Но с тех пор обстановка ухудшилась. Настолько, что никто из всех моих израильских знакомых не припомнит, чтобы когда-либо было хуже, чем сейчас. Я не встречал более циничных и пессимистично настроенных людей, чем молодые израильтяне.
– Одна моя близкая подруга собралась эмигрировать в Израиль. Ну, я не нашел ничего другого, кроме как сказать: «Что ж, поступай как знаешь».
– Ты прямо как парень из моей новой песни Inner Emigration.
– Отличная песня! Она заканчивается фразой: But if we all make only Inner Emigrations, then everything will only go to hell. Как ее понимать? Что мы должны эмигрировать не только внутренне, но и внешне? Или что кроме внутренней эмиграции мы должны делать что-то еще?
– Эта песня о том, о чем мы говорили. О людях, которые закрывают глаза. Все мы часто думаем, что закрыть глаза на происходящее — единственное, что нам остается, чтобы выжить. В этой песне три разные истории, но я не хочу сказать, что между ними можно поставить знак равенства. Их объединяет только тот факт, что их герои отчуждаются обществом, в котором живут, имеют возможность уехать и все-таки остаются. Первая история – Берлин, 1933 год. Мы все знаем, как потом все повернулось. Но также мы знаем, что во второй истории — с евреями, которые остались в Советском Союзе в 70-е, к счастью, ничего такого плохого не случилось. Многие уехали, смогли найти в Америке только какую-то ужасную работу, а потом перебрались в Израиль, где им пришлось служить в армии и воевать. Нет, я не утверждаю, что нужно эмигрировать. Речь о другом.
– Многие отсюда уехали в Израиль, а потом вернулись обратно. А Дафна Садех, одна из моих любимых музыкантов, контрабасистка, выпустившая недавно альбом на студии Tzadik, родилась в Израиле, а сейчас живет в Англии. Она говорит, что не видит никакой надежды на урегулирование и не хочет быть частью «бесконечного круга насилия», происходящего в Израиле.
– Я знаю множество израильтян, которые думают так же. Они живут в Нью-Йорке, живут в Париже, живут в Берлине. И живут в Тель-Авиве. Знаешь, как они называют Тель-Авив? «Пузырь».
– Почему?
– Люди в Тель-Авиве живут такой творческой, богемной, буржуазной жизнью. Можно жить в Тель-Авиве и не чувствовать, что в 45 км от него — Западный берег, а в полутора часах езды на юг — Газа. Тель-Авив — это «пузырь», в котором люди живут своей жизнью, делая вид, что ничего не происходит. И это прекрасный город, я люблю его.
– Ага, это как мы тут в Москве живем и делаем вид, что войны в России нет. В то время как она есть. Даже когда мы писали открытые письма, ставили подписи под призывами остановить войну в Чечне, все равно мы жили своей жизнью: работа, девушки, концерты, развлечения, дети... Может быть, мы что-то прочувствовали по-настоящему, когда случился «Норд-Ост». Но человеческое сознание так устроено, что жить со всем этим практически невозможно. Тем более, что мы все равно ничего не можем изменить.
– Да, я знаю. Просто вы не хотите об этом знать А почему, собственно, вы должны хотеть знать? От этого ведь можно сойти с ума. Все закрывают глаза на что-нибудь. Например, мы, американцы, ведем две войны одновременно. Ты знаешь, что война в Афганистане — самая долгая война в истории Штатов?
– А как же Вьетнам?
– Вьетнам никогда не был войной официально. Конгресс никогда не выносил своего суждения на этот счет, поэтому официально это была «полицейская операция». Но, в любом случае, мы скоро уже десять лет как в Афганистане. Кстати, ты знаешь, чья армия выиграла войну в Афганистане последней? Армия Александра Македонского! А сам он заболел там и умер. (Смеется.)
– В Советском Союзе была распространена легенда о том, что когда советские войска вошли в Афганистан, кто-то из британских дипломатов сказал: «Почему же они не спросили нас? Мы бы им сказали, что в этой стране победить невозможно!»
– Погоди-погоди. А почему англичане ни о чем не спросили себя сами, когда сейчас вернулись в Ирак вместе с американцами? Ведь они там уже были после Первой мировой войны. И каждая, каждая ошибка, которую там сделали американцы, уже была сделана англичанами 70 лет назад! Военные — последние люди, которые хоть чему-нибудь способны научиться. Да и вообще — история, похоже, никого ничему не учит.
См. также I часть интервью: «Преодолеть the Hollycaust»
