Папу звали Лев, он был из польских евреев. Его отец, чье имя я ношу, был плотником-краснодеревщиком. Семья у них была большая, четыре брата и сестра. Папа родился в 1913 году, работать пошел в 13 лет, когда, по еврейской традиции, мальчик становится мужчиной. В принципе, моя фамилия должна была быть не Францоз, а Герц. Но папа до войны был членом сионистского движения и даже встречался на одном собрании с первым премьер-министром Израиля Бен-Гурионом. Когда пришли красные и начали всех сионистов забирать, папа сумел как-то быстро поменять фамилию с Герц на Францоз — это была фамилия его матери. Возможно, фамилия Францоз связана с Францией — там жили евреи по линии моей бабушки.
Когда немцы зашли в Западную Украину, действовал указ Сталина: не брать в Советскую армию западных украинцев и евреев. Не брали, потому что это были недавно присоединенные области, советская власть появилась там только в 1939 году. Как папа мне рассказывал, в день, когда в город зашла Красная армия, они праздновали веселый еврейский праздник Симхас Тойрэ. Солдаты Красной армии в лаптях, перекрученных бечевкой, спрашивали у евреев, что это у них за праздник, а потом сказали: «Теперь у вас будет советская власть, каждый день будет праздник». Нельзя сказать, что в Польше совсем не было антисемитизма, но поляки ходили в костел, украинцы ходили в церковь, а евреи спокойно ходили в синагогу.
Папа говорил, что в Тернополе тогда было около 30 синагог. Папе повезло: после того как пришла советская власть, он работал в каком-то профсоюзе активистов и его, единственного из семьи, взяли в трудовую армию. Ему удалось уехать на последнем эшелоне, и хотя он хотел остаться с семьей, его родители настояли на отъезде. Во время войны он оказался под Сталинградом — там строилась железнодорожная ветка Гурьев — Сталинград, по которой напрямую шли цистерны с нефтью из Астрахани для танков. Потом он попал в госпиталь в Ташкенте и был удивлен, как доброжелательно к нему относились местные мусульмане. Кстати, в Израиле президента Узбекистана принимают на самом высоком уровне, потому что во время войны в Узбекистане не пострадал ни один еврей.
У отца было двое друзей, которые поехали через Иран в Палестину и его хотели взять с собой. Но он остался, потому что хотел вернуться домой и думал, что хоть кто-то из большой семьи остался в живых. Никто не выжил. Думаю, их просто всех расстреляли на месте.
Одна знакомая потом рассказывала ему, что ее саму спасла украинская семья. Но и расстреливали евреев в основном тоже местные украинцы, немцы, по ее словам, мало тогда прикладывали руку. После войны папа вернулся в Тернополь и познакомился с моей мамой Брондель.
Папа был человек очень скрытный, мало рассказывал о войне. Иногда удавалось выдавить из него какую-то фразу, а потом он сразу же добавлял: «Сыночка, когда вы узнаете правду, у вас волосы встанут во всех возможных местах». Фильм «Список Шиндлера» он несколько раз начинал смотреть, но через 3–5 минут начинал рыдать. Так и не досмотрел.
Предприимчивость у меня в генах. В свое время папа работал в Польше коммивояжером, ездил с продукцией по польским городам — у его хозяина была большая текстильная мануфактура. А вот поэта из меня не получилось, хотя дедушка Чернис по маминой линии был поэтом. У нас была большая красная книга на идише, называлась «Сталин». В этой книге был стих моего дедушки, который он написал Сталину. Я даже помню там строчку типа «Птичка певчая, лети к вождю народов, передай ему от нас привет». Родные моей мамы были все идейные, коммунисты 20-х годов. Позже мой дядя Яков Чернис работал заместителем главного редактора журнала на идише «Советиш геймланд» («Советская родина»), принимал участие в основании Еврейской автономной области, организовывал там первые колхозы. Он даже писал рассказы об этом времени.
С другим братом моей мамы связана другая история. В Тернополе мы жили на улице имени героя СССР Григория Танцорова — это танкист, который первым ворвался в Тернополь в 1944 году во время освобождения. Он служил в роте моего дяди Бориса Черниса. На самом деле первым на танке туда ворвался мой дядя, но поскольку он был евреем, его не могли представить к званию Героя Советского Союза. И тогда Героя дали Танцорову.
1 из 5
Практически до второго класса в школу меня с сестрой провожал кто-то из родителей. Мы должны были идти в школу №16 по Парковой улице в Тернополе. И если мы шли с сестрой одни, то нас обязательно били или оскорбляли.
Со словом «жид» я познакомился очень рано. В первом классе я заболел туберкулезом и ходил в специальную школу при санатории в городе Залещики под Тернополем. Во время урока мы решали какую-то задачу, я не смог решить ее быстро, и мне тогда учительница сказала: «Впервые вижу такого тупого жида». Уже во втором полугодии я перешел в нормальную школу. И потихонечку из болезненного еврейского мальчика превратился в сильного ребенка. С четвертого класса занимался баскетболом, вел активный образ жизни. Перестали оскорблять тогда, когда я научился давать сдачи. Есть такой анекдот: «Если бы спорт приносил пользу, то в каждой еврейской семье стоял бы турник». В моем случае он как раз пользу приносил.
После окончания школы я пытался поступать в МГИМО. Но это был 1969 год, прошло всего два года после Шестидневной войны на Ближнем Востоке. Папа, конечно, говорил мне, что ехать не надо, что меня не примут. Но я был уверен в себе, считал, что у меня хватит знаний. Тогда на вопрос, как вы живете, евреи отвечали: «На пять с плюсом». И если спрашивали, что это значит, то объясняли: «На пятую графу плюс положение на Ближнем Востоке». Евреев никуда тогда не брали. Папа часто повторял, что Иванову никто никогда не скажет: «Ты сделал плохо, потому что ты русский». А тебе всегда скажут, что ты сделал плохо, потому что ты еврей. Я с этим вырос. И если ты хочешь быть лучшим, ты должен быть лучшим на три головы — только тогда ты сможешь чего-то добиться. Если ты будешь просто вровень с другими, тебя не заметят или, наоборот, утопят. Папа оказался прав. На первом же собеседовании мне дали понять: мальчик, не морочь себе голову. И я вернулся в Тернополь.
Я работал с моим другом Женей Швайцером, который сейчас живет в Израиле, в пиротехнической мастерской, где мы делали фейерверки. В 1970 году я поступил в Тернопольский педагогический институт на «дурфак» — факультет физкультуры. Но в конце первого курса мне пришлось из него уйти из-за своего юношеского характера. Меня призвали в армию, и я попал служить в Ригу.
После срочной службы я остался на сверхсрочную прапорщиком. В поездках мы часто останавливались на каких-то полузаброшенных полустанках. С удивлением там обнаруживали в книжных магазинах собрания сочинений Чехова, Толстого, Достоевского, Драйзера, Джека Лондона, Куприна, которые у нас в Риге было не купить.
Папа всегда приезжал ко мне в Ригу из Тернополя на Йом-Кипур. В Тернополе уже не было синагоги, как при Польше, — советская власть пришла и синагоги исчезли. В костелах были склады, в церквях — конюшни, ужасное время для любого вероисповедания. Синагог осталось совсем мало — во Львове, Одессе, Киеве, Москве, Ленинграде и в Тбилиси. Когда он приезжал на Йом-Кипур, я его провожал в синагогу в военной форме, но сам туда не заходил, конечно. Нельзя было. В то же время я стал интересоваться историей еврейского народа. Пошел в публичную библиотеку в Риге, нашел книгу Дубнова «Краткая история евреев» и благодаря ей мог находить какие-то аргументы в разговорах, в которые меня иногда вовлекали. Но эту лавочку быстро прикрыли. Меня вызвал замполит, ярый антисемит. Он запретил брать эти книги и предпринял все, чтобы я не поступил куда собирался — на юридический факультет Рижского университета. Он не дал хода моему рапорту, приводя всякие аргументы — например, что я не отличник боевой и политической подготовки. После этого, как сегодня говорят, я забил на службу. Меня убрали с должности старшины роты и сделали химиком-дозиметристом. Я дослужил до 1978 года и ушел.
Мне удалось поступить в Рижский техникум советской торговли и получить диплом товароведа, который мне не пригодился. Потом я работал в рижском общественном питании — официантом, барменом, администратором.
Потом я стал обучаться ремеслу официанта. На первом же занятии моя учительница спросила меня с легким латышским акцентом: «Лазарь, скажите, что должен делать человек первым делом, когда он заходит в ресторан?» Я не смог ответить правильно. Она сказала: «Он должен сразу лезть в кошелек за деньгами — такая в ресторане должна быть атмосфера». В рижской школе официантов было не принято обсчитывать посетителей. Золотое правило заключалось в том, чтобы человек был накормлен и сыт.
В 1980 году я начал работать в ресторане «Даугава» на берегу реки. Я пришел туда сразу после того, как в газете «Советская Латвия» опубликовали статью «Золотая жила на берегу Даугавы». В то время в рестораны вообще попасть было сложно. А «Даугава» был практически единственный ночной ресторан в СССР. Мы работали до двух часов ночи, у нас было вечернее шоу. В семь часов вечера к нам очередь стояла как в Мавзолей.
Как-то в Риге проходил чемпионат мира по штанге, и после его окончания штангисты закатили огромный банкет. Мой коллега Ивар, который их обслуживал, решил пошутить и написал в конце счета в графе «Наименование блюда»: «Пройдет — 25 рублей». Они рассчитались, а на следующее утро штангисты пришли завтракать и ответственный за команду подошел к Ивару и говорит: «Дорогой мой, я понимаю, что такое мясное ассорти и бифштекс, но что такое “Пройдет”?» Тогда Ивар молча достал 25 рублей из кармана и сказал: «Не прошло». Но клиент не взял у него денег — оценил юмор.
Когда началась перестройка, как все люди, которые были к этому способны, я пошел в бизнес. Это было где-то в 1987 году. Мы с компаньоном на «восьмерке» ездили в Москву, у одного югослава покупали компьютер, ехали обратно в Ригу и там продавали. Зарабатывали на одной такой поездке, может быть, 500 или 600 рублей. Приличные деньги по тем временам. Тогда все друг другу продавали воздух: один говорил, что у него есть 100 компьютеров, другой — что у него есть деньги на 100 компьютеров, потом они расходились и один искал 100 компьютеров, а другой — деньги. Я один раз взял автобус, сел за руль и поехал в Варшаву. На подъезде к Варшаве вижу — висит растяжка через дорогу — «Ксерокопярки», это по-польски «ксероксы». Написано: «Фирма “Коала”» и стрелочка в аэропорт. Я приезжаю в аэропорт, нахожу эту фирму. Когда я сказал, что мне нужны 50 ксероксов, у продавца глаза на лоб вылезли. Так я стал оптовиком. Так же потом ездил за факсами. Потом подумал: «Где-то ведь есть и компьютеры». Тогда между СССР и Сингапуром было визовое соглашение — на 24 часа ты мог прилететь в Сингапур без визы. Я подумал: «Где быть компьютерам, как не в Сингапуре?»
Приехал в Москву, сел в самолет. В Сингапуре большой аэропорт, вышел в терминал и вижу — везут огромную пальму. Мне стало интересно, я пошел за этой пальмой. Вдруг, смотрю, завозят ее в какую-то комнату и начинают ее мыть. Ну, думаю, хорошо живут, пальму моют. Для меня это было первое знакомство с капиталистическим миром. Потом приехал в торговый центр, быстренько закупил 50 компьютеров, отправил их самолетом через Финляндию в Ригу. Так начался серьезный бизнес. Не могу сказать, что я был самым крупным бизнесменом, но меня, скромно говоря, в Риге знали.
У меня в Риге был еще замечательный бизнес, связанный с лечением астмы в соляных пещерах. Мы купили технологию в Ленинградском институте пульмонологии и делали в Риге соляные пещеры. Просто обкладывали комнату соляным раствором, и из специальной пушки шел сильный дисперсный поток, когда там сидели пациенты и дышали этим воздухом. Когда мы дали объявление в газете «Известия», что открылась такая процедура в Риге, к нам приехали люди со всех концов, от Камчатки до Черного моря. Наша галокамера работала 24 часа в сутки. Кстати, она многим помогла. Последнюю галокамеру мы оставили в подарок санаторию «Беларусь» в Юрмале. Может быть, она до сих пор работает.
Расскажу еще про один мой бизнес — торговлю хлопком. Хлопок мы закупали в Узбекистане и продавали его в Европу и Японию. Не знаю, как сейчас, но тогда в Лондоне ежегодно проводились так называемые «cotton dinners». На эти ужины приглашали элиту мирового хлопка и руководителей тех компаний, которые в год имели продажи больше 50 тысяч тонн. На один из таких обедов я попал через своих швейцарских партнеров. Этот обед оказался юбилейным, и там присутствовала королева Великобритании. Я сидел за одним большим столом с королевой. Это было очень волнительное событие, но, по правде говоря, сегодня я бы оценил это по-другому — тогда это не казалось настолько значимым.
В 1995 году рухнул банк, который обслуживал все мои бизнес-проекты, на тот момент уже разнообразные. На этом фоне показали себя все мои друзья и окружение. Я слишком поздно понял выражение Шекспира: «Я самый счастливый человек, потому что никогда ничего ни от кого не жду». В принципе, все мои проблемы в бизнесе оказались от моего детского прошлого. Потому что моя, мягко говоря, местечковость, позволяла мне доверять людям, которым не нужно было доверять. Мы жили в очень замкнутой среде, евреев было мало, все друг другу доверяли. Когда я занимался бизнесом, то мне казалось, что если я начну иметь дело с евреем, то это надежный бизнес. Оказалось, что это не так.
Из Риги я уехал в декабре 1995 года. Потом много мотался по свету и, наконец, обосновался в Москве. Семь с половиной лет назад я познакомился со своей третьей женой, армянкой, и очень счастлив. Есть такой анекдот: умирает старый армянин, вокруг него собирается вся его армянская семья, и он им говорит: «Армяне, берегите евреев. Покончат с ними, возьмутся за нас». Вот мы решили друг друга беречь.
Я давно уговаривал родителей переехать в Израиль, когда на Западной Украине стали появляться улицы Степана Бандеры, гетмана Сагайдачного и так далее. В 1993 году родители наконец согласились. Я приехал за ними в Тернополь, увез на машинах в Ригу. В Риге сели все вместе в самолет и улетели в Израиль. Для папы это была мечта всей жизни. Осенью 1993 года я привез его вместе с мамой и моей тетей Фирой из Одессы к Стене Плача. Папа сказал тогда: «Сыночка, после того как я здесь побывал, можно и умирать». Хорошо, что мои родители в конце концов оказались на своей земле. Во всяком случае, лучше пусть их там зовут «русскими», чем здесь «жидами». Папа прожил в Израиле еще семь лет, до 2000 года. Хотя, когда я его вез туда, он уже был после двух инсультов, и я молил Бога, чтобы только его довезти. Мама живет в Кирьят-Яме. Для меня переехать в Израиль не такая большая мечта, как для моего папы. Но когда-нибудь я бы тоже хотел там оказаться.
1 из 5
