Я ее называю «тетя Лиля», потому что знаю с детства - мой папа композитор Леонид Хейфец-Поляковский и брат тети Лили поэт Анатолий Милявский были очень близкими друзьями. Вместе они написали песню о Симферополе, которая по сей день является визитной карточкой столицы Крыма. Недавно тетя Лиля, Лариса Нудельман, отметила свой 80-летний юбилей. Эта красивая женщина и сегодня, несмотря на свой возраст, молода душой и энергична. Острый ум, блестящая память и чудесный голос, красоту которого в свое время оценил Исаак Дунаевский. В 70-е годы в Советском Союзе вышла книга его писем (Дунаевский И. Избранные письма. Л., 1971), адресатом многих из которых была, тогда совсем молоденькая, студентка Иняза из Симферополя Лиля Милявская. В 50-е годы она вышла замуж и стала Ларисой Нудельман, а в начале 70-х эмигрировала в Израиль. Свою переписку с Дунаевским тетя Лиля бережно хранит у себя дома в Тель-Авиве. Она никогда не давала интервью, но, в конце концов, поддалась на мои уговоры:

ЛН: Моя переписка с Исааком Осиповичем Дунаевским продолжалась с 1951 года по 1955-й. Последнее его письмо датировано июнем 1955 года.

ЕП: Как завязалась Ваша переписка с Дунаевским?

ЛН: Моя школьная подруга Римма Тихомирова (по мужу Шакун) играла на пианино, у нее был чудный голос. У нас было много общих интересов, а главное – музыка. На этом мы сошлись. Мы обе пели – у меня был альт, а у Риммы высокое сопрано. Римма интересовалась Дунаевским и много писала о нем в газеты. Она первая начала переписываться с Исааком Осиповичем. Я – чуть позже, но не намного. Еще раньше, до начала нашей переписки, с Дунаевским познакомился мой брат Толя. В одном из писем Исаак Осипович написал, что мой брат очаровательный, обаятельный и талантливый и что если сестра похожа на брата, то ему не придется раскаиваться, что он начал переписку со мной. Конечно, это было написано намного интереснее, чем я сейчас воспроизвожу по памяти.

«Дорогая и милая Лиля! Я смог прочитать Ваше письмо только 18-го, когда вернулся из Старой Рузы в Москву. Среди весьма солидной стопки ожидавших меня писем я увидел Ваше и, сознаюсь, был приятно удивлен. Собственно говоря, мы ведь с Вами старые знакомые по частым взаимным приветам, а после знакомства с Вашим очаровательным и одаренным братом, я только хочу, чтобы Вы походили на него той внутренней сердечностью и внешним обаянием, которые у него наличествуют
<…>
Когда мне кто-нибудь говорит или пишет о любви к музыке, то я воспринимаю это как нормальное проявление душевной и эстетической сущности человека. И, наоборот, человек, не чувствующий музыки, – это выродок, способный на любое моральное преступление.»

ЕП: А почему Вы решили написать именно Дунаевскому?

ЛН: Нам с Риммой очень нравилась его музыка из фильма «Дети капитана Гранта». Когда вышли «Кубанские казаки», все песни мы знали наизусть и пели. И мы решили написать Дунаевскому. К тому же мой брат Толя сказал, что Исаак Осипович очень любит молодежь.

ЕП: Дунаевский все-таки был маститый композитор, вел обширную переписку. Как Вы думаете, что в Ваших письмах его подкупило?

ЛН: Он во многих письмах этого касается и пишет, что ему понравилась моя искренность и страстная любовь к музыке. Когда я ему написала, что обожаю музыку Чайковского, и все его произведения меня приводят в полный трепет, Исаак Осипович ответил, что мой вкус правильно воспитывается. Потом я писала, что в моей жизни появилась музыка Моцарта… Я же была девчонка, без специального музыкального образования. Просто увлекалась музыкой, которая на меня действовала больше, чем все остальное.

&&«Большой и сложный вопрос, что такое музыка, каковы пути ее воздействия на человека, – должен быть пока отставлен из нашего разговора. Мы, вероятно, к нему еще вернемся.

Совершенно также нормально развивается и Ваш музыкальный вкус: от любви и постижения музыки вокальной Вы переходите к пониманию музыки симфонической, т.е. той музыки, где слово не помогает (его нет!) Вам воспринимать свойства этой музыки. Дальше пойдут разные ступени постижения безтекстовой музыки. Сейчас Вашим вкусом владеет Чайковский. Это тоже понятно и не только потому, что скорбь и боль имеют свойство лучше «доходить» до сердец. Чайковский глубоко человечен. Его музыка очень своя, земная и в этом смысле она массовая, несмотря на сложность симфонических форм. Глубокой человечности, универсальной объединяемости человеческих сердец Чайковский достигает исключительно выпуклой мелодикой. Мелодика (а не мелодичность) – это средство при помощи которого композитор разговаривает с массой <…>
Чайковский всегда будет жить, пока живы человеческие чувства в их земном, простом выражении. Когда Чайковский пишет «любовь», то никто не воспримет ее как «ревность» или как «ненависть».
Если Ч. пишет «осень», то никто не поймет ее как «зиму». В этом его удивительное свойство выражать внутреннюю программу своего замысла. Если теоретизировать, то Ч. умрет тогда, когда человеческие чувства примут иные формы, иные способы выражения».&&

ЕП: А в письмах или при встрече он Вас за что-то критиковал?

ЛН: Он меня упрекал в том, что я немножко ленива, отвечаю нечасто, а ему хотелось бы, чтобы я писала чаще. Однажды Дунаевский мне дал задание: прислал обложку от пластинки Иммы Суммак, объяснил, кто она такая, и попросил перевести на русский язык то, что было написано. Я, конечно же, перевела. И тогда он мне написал, что находится в состоянии влюбленности в эту женщину, настолько его поразил ее голос диапазоном в четыре октавы.

ЕП: Вы когда-нибудь виделись с Дунаевским?

ЛН: Да, один раз. Это было в 1953 году. Я поехала в Ленинград к своим родственникам и написала Дунаевскому, что по дороге могу остановиться у приятелей в Москве. В тот же день когда я приехала в Москву, позвонила Исааку Осиповичу, и на следующий день мы с ним увиделись. Он приехал на машине с шофером. Я была, наверное, ужасно смешная: длинная такая, впервые надела туфли на высоком каблуке. Но Дунаевский очень мило ко мне относился. Я помню, что Исаак Осипович смотрел все время мне в лицо и в какой-то момент сказал: «А это хорошо, что у Вас веснушки…». Надо сказать, что я очень переживала из-за веснушек. Еще он сказал, что я очень привлекательная, и ему понравилось, что у меня низкий голос: «Я не люблю писклявых голосов». Все это меня, конечно, приободряло. Мы поехали в центр. На Кузнецком мосту не знаю как сейчас, а тогда там было кафе-кондитерская, где Исаак Осипович угощал меня пирожными и купил мне две коробки конфет. Там же рядом он купил мне на память палехскую шкатулку, которую я много лет хранила. Потом мы поехали во Внуково, где он мне показал свою дачу. Но в дом мы не заходили. А после направились в квартиру Дунаевского на Можайском шоссе. Кабинет композитора был небольшой комнатой, на стене были портреты Любови Орловой. Один из них привлек мое особое внимание. На нем, видимо ее рукой, было написано: «И тот, кто с Дуней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет». Меня эта надпись привела в восторг, потому что мы с Римкой за глаза окрестили его «Дуня». Мы не знали, что его так называл еще кто-то. В кабинете Исаака Осиповича стояло пианино, и он спросил: «А что вам нравится из моей музыки?» Я сказала, что мне нравится все, но больше всего увертюра к фильму «Дети капитана Гранта». И тут он начал играть увертюру и напевать. У него был немного скрипучий голос, а я ему подпевала. Он мне тогда сказал: «У вас очень хороший слух».

Когда я возвращалась из Ленинграда, мы не могли встретиться, потому что Дунаевский уехал в Старую Рузу. Но, тем не менее, Исаак Осипович прислал мне чудную телеграмму. Он вообще не скупился на чувства. И наверняка не только в письмах ко мне. Дунаевский, кстати, умер за письмом одной из своих корреспонденток, но думаю, что это была не я. В последнем своем письме ко мне он писал, что ему очень нравится мой брат и, что он хотел бы, чтобы его сын обладал такими же качествами. Еще в том письме он говорил, что надвигаются тучи и придется бороться. Я же не знала обо всех проблемах, которые у Дунаевского были в Союзе композиторов. Хотя тогда, будучи совсем в этом плане наивной, я все-таки понимала, что происходит в стране. И знала, что такое антисемитизм.

ЕП: А он не рассказывал, как пережил кампанию борьбы с космополитизмом?

ЛН: Я знаю, что его очень поддерживал Никита Богословский. И в этом ему очень повезло.