Блистательный музыкант, сын пианистки Беллы Давидович и скрипача Юлиана Ситковецкого, Дмитрий Ситковецкий стал известен в юном возрасте, победив на международном конкурсе в Праге. Сегодня он — звезда мирового уровня, скрипач-солист и дирижер. Наш разговор с музыкантом состоялся в гостевом доме посольства Азербайджана в Москве. Дело в том, что родившегося в Баку Ситковецкого в бывшей советской республике считают земляком.

Елена Поляковская: Сколько вы прожили в Баку?

Дмитрий Ситковецкий: Да всего-то пять недель. Потом я, конечно, приезжал в этот город, поскольку мама и вся ее семья из Баку. Оттуда идет отсчет четырех поколений профессиональных музыкантов в нашей семье. Мой прадед, мамин дед, был концертмейстером бакинской оперы. Он немного не дожил до моего рождения. Мне недавно в Бакинской академии подарили палочку, на которой выгравировано: «Дорогому Исааку Марковичу Ратнеру в день сорокалетия его творческой деятельности. 1929 год» Подписал Прессман — соученик Рахманинова, Скрябина. То есть с 1889 года идет отсчет нашей профессиональной династии.

ЕП: По другой линии вы родом из Киева?

ДС: Совершенно верно. Там три поколения музыкантов. Мой дедушка был скрипачом, папа тоже, один из его братьев стал альтистом. Дядя, в память которого меня назвали, был пианистом — учеником Гольденвейзера.

ЕП: То есть выбора у вас не было?

ДС: Был — между фортепиано и скрипкой. Мама меня сначала отвела к Анаиде Степановне Сумбатян, а потом к Юрию Исаевичу Янкелевичу.

ЕП: И вы выбрали скрипку?

ДС: Если бы папа был жив, я бы никогда не стал скрипачом, потому что он был совершенно уникальный музыкант. Когда мама меня привела к Янкелевичу, Юрий Исаевич сказал: «Беллочка, вы понимаете, если Дима будет просто способный, хороший скрипач, жить ему будет непросто, потому что его будут сравнивать с Юликом. Давайте позанимаемся полгода, и тогда я вам скажу. Какого вы хотите педагога? Мягкого или жесткого?» Мама ответила: «Жесткого». Он дал мне Майю Самуиловну Глезарову. Она была очень строгий педагог. Кстати, она жива и преподает до сих пор, а ей 87 лет. Прошло полгода, и Юрий Исаевич сказал маме: «Только скрипачом. Дима, может, и не будет таким виртуозом, как Юлик, но в нем есть что-то другое».

ЕП: Вы носите фамилию Ситковецкий, но все знают, что вы сын знаменитой пианистки Беллы Давидович. О вас чаще говорили: «Это сын Юлиана Ситковецкого»? Или: «Это сын Беллы Давидович»?

ДС: Говорили и то и другое. Но сложнее было быть сыном Юлиана Ситковецкого. Мой папа умер в 1958 году, и уже тогда он был легендой. Его помнят все, кто когда-либо его слышал. Янкелевич мне о нем много рассказывал, Баршай рассказывал совершенно невероятные вещи. С ним трудно конкурировать. И, несмотря на то, что я выиграл в 12 лет конкурс в Праге и меня хвалили, я подумывал о том, чтобы оставить скрипку. Я был бы больше счастлив, если бы был композитором, а потом дирижером. В каком-то смысле так и получилось — я стал автором множества транскрипций и вошел в историю с «Гольдберг-вариациями» — это будет жить долго после меня. Я просто очень люблю этим заниматься, и у меня, наверное, есть к этому способности.

ЕП: Вы сказали, Янкелевич обратил внимание, что уже в детстве что-то отличало вас от других. Что же именно?

ДС: Я уже с детства выражал свое отношение к музыке и что-то сам придумывал. Янкелевич мне говорил: «Димка, вот ты играешь балладу и полонез. Вот ты знаешь, что такое полонез?» Я отвечаю: «Знаю. Танец». Он спрашивает: «Какой танец? Кто его танцует?» Я говорю: «Танец польский, и танцуют его рыцари». — «Ну, сыграй мне как рыцарь». И я играл как рыцарь, а потом он просил меня сыграть другую тему «с любовью». И я играл «с любовью». Сейчас такие задачи ставить трудно. Даже продвинутые ученики часто не могут этого сделать — нет настоящего, тонкого восприятия музыки. Ведь что такое талант? Это повышенная чувствительность ко всему происходящему в конкретной области. Вы это выражаете посредством инструмента, через музыкальные звуки. Играть быстро и точно — еще не повод для знакомства. Я когда выхожу на сцену, моментально вхожу в другое состояние. Было бы странно, если бы я за кулисами ощущал себя так же, как на сцене. Это другой градус. Я другой, как настоящие актеры. Мне иногда в одном концерте приходится играть произведения совершенно разных композиторов, разных эпох, разных стилей. Я это обожаю, потому что для меня как для актера было бы скучно играть одну и ту же роль.

ЕП: Что, по вашему мнению, отличает исполнение талантливого музыканта? Ноты ведь те же…

ДС: Если вы правильно играете все ноты, все штрихи, это еще не значит, что вас будет интересно слушать. Вообще, основные моменты, самое главное в музыке — между нот, паузы. Вот то, что вы будете делать с этими паузами, решает все. Человек, который знает, как обращаться с паузами, владеет временем. Его можно растянуть или сжать. Это каждый чувствует изнутри. Все дело в том, как актер чувствует паузу, в ее наполнении. И если музыкант это умело делает, тогда есть повод пообщаться. У многих абсолютный слух, но мало у кого абсолютный ритм. А ноты — их и так все знают.

ЕП: Когда вы поняли, что неизбежно станете музыкантом?

ДС: Первый звонок был, вероятно, когда я выиграл конкурс в Праге, мне тогда было 12 лет, появилась страшная зависть друзей и коллег по Центральной музыкальной школе. C того момента я стал, как говорят англичане, «the man to beat». То есть человеком, выиграть у которого, превзойти которого почетно и престижно. Все, переводящиеся в ЦМШ из других школ СССР, просили показать им Диму Ситковецкого. Знаете, это не самая завидная ноша.

ЕП: А вы считаете, что в музыке соревнования вообще возможны? Как вы относитесь к конкурсам?

ДС: Это, конечно, совершенно неестественная штука. Я вообще против конкурсов, считаю, что они не оказывают никакой настоящей помощи молодым артистам,
потому что победители очень часто не удерживаются на сцене. Я помню многих очень хороших скрипачей, прекрасно игравших в мое время, но где они? Где они все? Я вижу лауреатов конкурсов и понимаю, что многие из них карьеру не сделают. Для того чтобы стать солистом, помимо колоссального таланта и невероятного труда, надо еще быть сделанным из гранита. Кроме того, конкурсы в основном абсолютно коррумпированные. Это я знаю по своему опыту работы в жюри.
С другой стороны, в нас ведь заложено чувство соревновательности. И древние греки определяли, кто лучший, не только на Олимпийских играх. Хотя тут, конечно, все субъективно — «А судьи кто?».

ЕП: Какова была основная причина вашего отъезда из страны?

ДС: Их было две. У меня очень развито чувство независимости, я считал, что имею право на собственные ошибки. Я никогда не соглашался с большинством и никогда в жизни не принадлежал к большинству... И даже на Западе я кот, который гуляет сам по себе. А второй причиной, не менее важной, было то, что здесь я навсегда бы остался сыном Юлиана Ситковецкого и Беллы Давидович. Что бы я ни сделал! Останься я здесь, мне никогда бы не удалось почувствовать, что я чего-то добился сам. А там не знали ни папу, ни маму. Когда я приехал в Нью-Йорк в 1977 году, я сразу пошел в Джульярд, сдал все экзамены и меня взял к себе в класс Галамян. Когда я сказал, что я сын Юлиана Ситковецкого, он сказал: «Да, что-то слышал…» И это было то, чего я хотел. Там я начинал с нуля. И все, что я получил на Западе, я сделал своими собственными руками.

Я уже два года жил в США, когда мама приехала в Нью-Йорк и сыграла концерт в Карнеги-холле. В газетах поначалу писали, что Белла Давидович — мать знаменитого скрипача Дмитрия Ситковецкого. Вскоре после маминого приезда в Штаты я переехал в Европу.

ЕП: Ваш двоюродный брат — известный рок-музыкант Александр Ситковецкий, группа «Автограф», а до того — «Високосное лето»…

ДС: А вы знаете, что название «Високосное лето» придумал я? Это были мои первые студенческие каникулы в консерватории, а Саша, он меня на полгода моложе, учился на первом курсе университета. И вот в феврале 1973 года он приехал ко мне в Рузу в Дом творчества композиторов и говорит: «Мы тут думаем, как назвать нашу группу». Я спросил: «Когда вы организовались?» Саша ответил: «Прошлым летом». И тут я сказал: «Високосное лето». Им понравилось.

ЕП: Вы играли вместе?

ДС: Да, конечно. Я — на скрипке, Саша — на гитаре. Когда мой дядя — альтист оркестра Московской филармонии, Сашин папа, уходил на репетицию, мы тут же начинали играть песни «Битлз». В YouTube есть фрагмент фильма, который о нас делали в 1992 году, и там я играю на скрипке, а Саша на гитаре — на пляже в Юрмале.

ЕП: Скрипка не только классический инструмент, но и непременная составляющая клезмерского ансамбля. Был ли у вас опыт работы в этом жанре?

ДС: Нет, хотя я знаю, что это очень успешно делал, например, Ицхак Перлман. Цыганские, венгерские, румынские, одесские, еврейские интонации, музыка Бессарабии, Румынии, Трансильвании, Венгрии — все это чернозем скрипичного искусства конца XIX — начала ХХ века. Вот откуда, в общем-то, скрипачи великие вышли. Поэтому все это в нас бродит. Я скрипач в третьем поколении, и, конечно, это мне близко. Но нельзя так просто войти в другой жанр, им нужно овладевать. Я помню, когда-то мне предложили сделать на Эдинбургском фестивале проект вместе с двумя музыкантами из квинтета Пьяццоллы, которые играли с ним 50 лет. Сначала я сопротивлялся — другой жанр, но шотландский аккордеонист меня убедил, и получилось замечательно.

ЕП: И последний вопрос. Если бы вам предложили сыграть только один концерт, состоящий из трех произведений, что бы вы выбрали?

ДС: Ох, какую тяжелую задачку вы передо мной поставили... Вне конкурса, конечно, «Гольдберг-вариации» Баха. Из скрипичных концертов — либо оба концерта Прокофьева — 1-й и 2-й, либо 1-й Шостаковича — это большая «шекспировская» роль. И октет Мендельсона я обожаю. Но я не знаю, куда бы делись Равель, Стравинский, Дебюсси. А как без Брамса и Бетховена прожить?