Пианистка Полина Осетинская первый раз выступила перед публикой в шесть лет, была настоящим вундеркиндом, юной звездой академической музыки. Затем выросла, закончила Петербургскую консерваторию, продолжила выступать. Написала книгу «Прощай, грусть», где в том числе рассказала о том, как над ней издевался отец, пока обучал ее музыке. Тогда книга стала сенсацией. С тех пор Полина Осетинская родила двоих детей, много выступает, в том числе с программами современных композиторов, участвовала в концертах в поддержку узников Болотной, занимается благотворительностью. Сегодня вечером состоится премьера совместной программы Осетинской и пианиста и композитора Антона Батагова — она называется «Контрапункт 7». За несколько часов до премьеры мы поговорили о музыке, коллективных письмах и теории малых дел.
Концерт состоится 14 марта, в 20:00, в Камерном зале Московского международного дома музыки.
Мария Шубина: Сегодня вечером вы выступаете в Доме музыки вместе с Антоном Батаговым. Как и когда вы решили делать совместную программу?
МШ: В чем суть новизны?
ПО: В первую очередь это музыкальный материал. Мы не пытаемся никого удивить виртуозностью, слаженностью, мы хотим показать другой взгляд на музыку и на самореализацию в ней. Это скорее сеанс медитации, процесс, в который ты погружаешься сам и погружаешь других. Мы выходим на поле, которое до нас никто не топтал (повторюсь, имею в виду саму музыку), и это здорово облегчает полет. Я с чистой совестью заявляю, что это то, чего не делал и не слышал никто.
МШ: Ты стала больше выступать в последнее время, а до этого был перерыв?
ПО: Я родила двоих детей подряд. Последние шесть лет я вынашивала и выкармливала. Сейчас дети частично отпущены в мир, а мне пора вернуться к выступлениям, чтобы не превратиться в домашнюю клушу, а значит, в мать-мегеру. Я определила себе норму концертов, чтобы не страдала ни я, ни мои дети — не больше 50 концертов в год. Хотя совсем я не останавливалась — более того, именно за эти годы произошел большой прогресс. Я стала иначе относиться к программам. Поменялись музыкальные приоритеты, ценности, привычки. В целом я люблю, когда работы много, а не мало.
МШ: А что изменилось?
ПО: Я поняла, что причины для личных страданий совсем не играют основополагающую роль в жизни. Я по-настоящему начала ценить, когда все живы, здоровы, свободны, когда ты можешь делать то, что ты любишь, не в ущерб себе и не в угоду другим. С появлением ребенка ты понимаешь, что у тебя совсем небольшой лимит времени в принципе, в этой жизни. Потому что смещается центр вселенной, ты сам перестаешь им быть, ты чувствуешь, как скоротечно время, «настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли», как ты приблизился к бездне, в которую уже ушли твои предки. И ты понимаешь, что должен успеть сделать что-то хорошее, достойное, за что не будет стыдно ни тебе, ни твоим детям.
МШ: Вот только что многие деятели культуры подписали письмо о поддержке действий президента Путина на Украине. Это коллективное письмо поддержки линии партии — возвращение советских времен, которые, казалось бы, ушли навсегда...
ПО: Да, это абсолютное возвращение эпохи. Я во всей этой ситуации с Украиной думаю только об одном. Так получилось, что последние несколько месяцев я рассказывала своим детям про холокост и про блокаду. Я им рассказывала, как мы счастливы и что мы можем считать свою жизнь удавшейся, потому что повторение этого невозможно. И сейчас я молюсь только о том, чтобы третья мировая война не наступила. Чтобы то, что я сказала детям, оказалось правдой. Остается только сжаться и ждать, я могу только молиться, чтобы мои дети, не дай бог, этого не пережили. Каждый решает сам, что подписывать и как поступать — и с чем идти в вечность. Я не сторонник топтать ногами и вымарывать имена. Тем более что нас, тех, кто воспринимает вторжение как личную боль, так мало, нас ведь кот наплакал — а большинство поддерживает начало войны. Среди моих близких друзей есть люди, которые считают, что Крым наш и его надо забрать, с ними надо же разговаривать, а не бойкотировать. Читаешь список тех, кто подписал это письмо, и видишь и ожидаемые, очевидные фамилии — и фамилии, которые как удар под дых. Что мешало просто промолчать и заниматься своим делом? Но я никогда не смогу сказать — я вас не знаю. Вообще, возможно это разделение людей — и есть третья мировая война. В которой друг на друга, а брат на брата.
МШ: А есть также письмо, опубликованное в «Новой газете», где ряд известных людей призывает объединяться против войны, против агрессивной государственной политики... Есть ли в них смысл?
ПО: Все эти письма настолько, к сожалению, бессмысленные — это разве что очистка коллективной совести, но есть же еще и личная совесть. Помимо участия в коллективных акциях важна теория малых дел. Нужно вместо перепоста встать однажды и что-то сделать.
Я уповаю на то, что уроки истории не повторятся в ухудшенном варианте. Нельзя было не усвоить их после ХХ века. Но это наши интеллигентские стенания. А могут быть другие, просто прагматичные интересы, могут быть деньги — ведь когда рубль упал, многие сыграли на бирже и очень много заработали, триллиончик-другой положили в бюджет. И в этом смысле я уповаю на наше консюмеристское время, на то, что именно из-за жажды потребления совсем ужаса не случится.
МШ: Сейчас очень часто в разных компаниях люди разговаривают об эмиграции, а ты думала об этом?
ПО: Я думаю, но гипотетически. Мои жизненные и профессиональные планы связаны с Россией. Я очень люблю свою дачную жизнь за городом — хотя и понимаю, что мы существуем в резервации, это обман зрения, дауншифтинг, эскапизм, но мне очень нравится. И потом, если ты чего-то боишься, оно все равно настигнет тебя. В не знавшей ни войн, ни терактов Норвегии объявился Брейвик. А если переехать в рай — в Италию, надо будет платить 52 % налогов. С нашим всеобщим халявным отношением к жизни это будет большим ударом. И я совсем не уверена, что меня ждут в Италии (а это, пожалуй, единственное место, где я готова была бы жить) так, как в Костроме, в Челябинске, в Боровске.
МШ: В эти сложные, тяжелые времена в чем твоя опора?
ПО: В религии, в музыке и в детях.
