//Фото Натальи Тимошенко//

― Честно говоря, никто не верил, что вы получите «Русскую премию», вернее, первое место в своей ― поэтической ― номинации, ведь вместе с вами в финал вышли Алексей Цветков и Феликс Чечик. Многие были уверены, что первое место дадут Цветкову. Как вы думаете, почему оно все же досталось вам?

― В этом абстрактном, по философскому смыслу слова, вопросе, подобно тому конкретному, т. е. всеобщему, на который «по жизни» даeт ответ наша несовершенная справедливость, для меня вот именно истина дороже дешeвой сенсационности, в духе которой модно-удобно изъясняться общему мнению. Что вы хотите услышать из этой заведомо постановочной, двойной субъективности, что провоцируете, тянете из меня ― похвальбу? уничижение? Если уж отвечать, так нет, верили в мою «звезду» многие ― и в Харькове, и в Москве (где я выступал накануне, с немалой радостью), и в Израиле, и в Европе, и в Америке... Поверьте и моему слову, без называния свидетелей и других континентов (ради личного спокойствия, следуя обретeнному опыту). Доказательства? Вот. Уже сам по себе столь авторитетный шорт-лист «голосовал» списком в пользу объективного, истинно высокого жюри, внушая живую надежду, и соприсутствие замечательных поэтов Цветкова и Чечика облагораживало труд выбора. Всe-таки дело здесь ― в присутствии святых имeн (у Хайдеггера, помните, есть работа, наоборот: «Отсутствие...»). В радости ― о Едином, ибо обращена была просьба. А за Ним ― готовые к ответной радости верные всей душой и духом друзья, в том числе культурно-историческая героиня-68.

― ?

― Наталья Горбаневская, пророческая ― на то и Поэт, да Лауреат ― поздравительная телеграмма которой явилась для меня волнующим тождеством Премии. И уж точно души родные в покое небесном... А что до книжки, получившей высшую награду, «Третий из двух», ― надеюсь, мой гениальный конкурент (нет, таким другом можно гордиться!), даже он, именно он, второй, нет, первый!, жмeт на «мне понравилось». И, если всерьeз, думаю, чувствую ― не напрасны усилия, много труда, взятого из жизни, у неe безвозмездно занятого, вложено, и мои воздыхания из теснин обители душевной услышаны, и Свыше, по обыкновению псалмопевческого чуда, ответил Простор. И опять же ― о справедливости. Духопоэтически, в глубине души укрыт от недобрых да нескромных глаз тайный свет Справедливости. Раскрывает его в путеводной б-годанной свободе выбора первообраз человека как цель и средство стихоТворения. Веруя в здесь-бытие справедливости, полное торжество которой в этом мире ещe не заслужено, ибо ― в пути Возвращения, я-народ всей про-исходящей жизни веду себя путeм самопознающего ожидания. Не ждать (или ждать с бездной уныния и отчаяния) значит не верить ничему и ниКому. Знал Псалмопевец, спасает не человек, а Господь Бог, именно поэтому ― не стоять на месте (хорошо ещe, если своeм), а идти навстречу грядущему Высшему Суду, делая всe, что можно, не ради воздаяния, но ради добра.

― После присуждения вам «Русской премии» началось… И обычное в таких случаях брюзжание, и какие-то сплетни, и даже антисемитские выпады. Думаете ли на всe это отвечать? Или пусть собака лает, караван идeт?

― Не стоит преувеличивать. Мелкая зависть и недомыслие, подменяющие одеяние истины своим изношенным хламом, не умеют спорить, зато упоeнно стыдят и гадят. Значит, «посрамлены будут» (Талмуд, «Поучения отцов»). А вот (невольная игра слов: авот ― на иврите отцы) некий выстрадавший себя лауреат, на староязе советской критики «новоиспечeнный», посмевший нарушить конвенцию раз навсегда процарапанных круглолицых морщин. Попробуйте испечь меня обратно!? Вот только знайте: взаправду испекло меня не ваше, блин комом, злоязычники, бесплодное тление, а воспламенeнное воспоминание о Первослове. Эта Духовка, этот негасимый, но и рискованный, очаг и светоч внутри Храма души ― словно Святая святых. И служение, что берeт на себя небесным ярмом я-зык-народ, вынашивая смыслы Немыслимого, просвещая омрачeнную толщу, пророчествуя Первоначало, исцеляя Единством ― поэтизируя! Мировая душа и избравшая еe самоотверженная поэтическая работа ― стихоТворение мира в пути образного самопознания духовного существа ― суть Б-жественная мысль, принявшая форму Человека. Поэтическая Святыня доступна жизнеутверждению лишь языка в чистом виде; в противном случае и в низкопредельном проступке тех, кто, нарушая всеобщеграмматический, святописьменный закон истории и культуры, прячет от Г-споднего вопрошания своe непрерывно-ответственное «вот я», ― в таком противосвете Высший Предел не оживляет, исцеляет, милует, но казнит душу. И в еe геенне созвучны без удержу лишь гордость и гнев.

Это зло противу добра в душе народа законоязыка ― евреев ― и есть корень антисемитизма. У одного злобствующего в адрес русско-еврейской литературной одарeнности (отмеченной в т. ч. «Русской премией»), «беспричинная ненависть», погубившая наш Храм, породившая и длящая изгнание, актуализируется как неистребимо-топорный садомазохистский комплекс. Как же так позорить героическое имя своей еврейской матери, защитницы советских узников совести (его память глуха к юношеским непосредственным впечатлениям от процесса над Бродским)?! А иной «любящий ближнего» предъявляет «Русской премии» свой счeт, тасуя три карты шорт-листа. Можно бы и так, вольному воля, да не злая ли? Ведь из «Поучений отцов»: кто берeт на себя самоуверенно роль судьи ― глупец, злодей и гордец... Вот я в кипе ― перед ликом Г-сподним ― мысленно, подобно хокинговой стреле времени, направляя в будущее человекопоэтическую наработку прошлого как исход и возвращение, вопрос и ответ, вновь и вновь восхожу к Премии имени Руси. И эта моя личная, особенная алия держит в каждом слове имя языка, где мир как заселeнное пространство и мир как благодать гармонической жизни ― один знак высокого идеала. И на святом языке «олам» и «шалом» тоже очень близко созвучны. Вот к какому миру, а не к «топору», следует звать великую Русь. И вот, наши «спецэксперты», к каким бытийно-сущностным обобщениям восходит феномен русско-еврейского литературного (а духовного, исторического, культурного?) совмещения и сотрудничества! А вовсе не к поверхностному перечню (найдите соотв. текст) и тем более не к тусовочно-загромождающему активизму.

В этой своекорыстной суете да незабвенно и неусыпно будет цветаевское гениальное горестное прозревание всех поэтов как жидов. Испытанных промыслом Б-жьим. Жертвенных избранников первопоэтического Слова, выносимого в образе ноши небесной из онтологических бездонных теснин «египта» к обетованной святоисторической свободе Завета. Мой вывод внутренний и внешний, испытанный эмпирически: самоотречение в заблуждениях нашей б-жественной души куда опаснее, в целостном смысле, чем животный, алчный, злоязычный эгоизм тех или реликтовая радиация из ― процитирую себя ― «капища советчины» иных, когда уже «серпом и молотом знамeн мой лоб, краснея, заклеймeн». Но, вопреки опасностям, Поэзия Человека отстаивает свой суверенитет, как часть мыслеБога участвуя в деяниях мирового духа тем, что освобождает Его Речения от всего чуждого, наносного, безобразного, и таким образом осуществлeнное в б-годанной, многотрудной свободе выбора Слово правды ставится в центр революции чистого Первоединства. Так в духовной и культурной истории центростремительно-центробежно воссоздаeтся Сфера Света. И это неизбежно. И наше воинство ― в безмерном, необоримом большинстве... А тому духовно-малодушному меньшинству отвечать, нет ли?.. Безответность может предстать безответственностью. Некрасовская этическая максима «поэт-гражданин» близка мне. Разделяю ответственность за культурные императивы: истину, добро, красоту. И за справедливость нужно бороться ― не просто революционный лозунг. Примеры Горбаневской, Цветкова, Юрьева ― имя им легион ― вживую звучат во мне.

― Илья, вам в этом году шестьдесят пять, вы печатаетесь, наверное, лет пятнадцать, а пишете стихи всю жизнь — у вас их две или три тысячи, а ваш первый сборник стихов вышел только в прошлом году. Скажите, в советское, в перестроечное время и после вы предпринимали какие-то действия, чтобы опубликоваться?

― Тот объективированный культурный продукт, который принято называть стихами, производится мною вовсе не в течение жизни. Но намного дольше, таки да, чем издаeтся (хуже, когда ― наоборот, в случае трудоспособного автора). О давно подготовленных мною сборниках речь уже шла. И даже эти рукописи снова ещe буду редактировать. Не углубляясь в автобиографическое русло, скажу лишь, что был сам по себе, «шeл своим путeм». Главные предпринимаемые мною действия ― и сейчас, и ранее ― это моя работа: поэзия в мыслях ― первым делом ― и стихах. Но стихи пишутся не предшествующими стихами же ― возражаю Бродскому, ― а самим-по-себе человеком, во всей полноте его духовных и душевных содержаний, чтобы в творимой им знаковой форме хотя бы частично, в вышеобъяснeнном смысле и как бродская часть речений, вернуть Дар, не остаться в долгу неизбывном. Скорее, чем я сам, время ждало меня, да, скорее! И я спешил. «И это будет вечно начинаться». Найти себя в истинно хорошем деле, пробудиться в достопамятном Первослове «Хорошо», которым ― с моим участием ― обновляется мир. Ни времени, ни сил, ни замаха, чтобы размениваться на другое, вроде: вот оно, всe моe, с собой, принимайте ― не оставалось. Да, пожалуй, и природная стеснительность мешала, некая внутренняя брезгливость. Но пришла пора предъявления накопленного тезауруса, зрелыми плодами восполнить потребное триединство: автор, текст и ― читатель! Не довольствуясь уже тем, что поэзия сама читает в наших душах (подробнее эти теории ― в моей книжке).

Главным же всe равно осталось сакральное, чуть ли не банальное: быть, а не слыть. Сейчас вот кое-чему по опыту обучился, хотя по-прежнему столь ходовая ныне чрезмерно, самоцельно, эгоистически мотивированная экспансия в культурном этосе мне претит. Ну ясно ― быть, но... кем? Мудрецы Талмуда, передавшие новому времени вечный вопрос о Человеке, подхваченный, к примеру, Кантом, Гогеном: что нужно знать, какими полномочиями обладать, чтобы предметно думать, делать, надеяться; откуда мы, кто мы, куда мы идeм. В этих вопросах понятийная сущность человека дана в его конечном вот-бытии последовательно как время: прошлое, настоящее, будущее. Здесь мысль буксует, измерений для самопостижения миров недостаточно. Современная наука предлагает умопомрачительные горизонты, попасть в которые так же немыслимо, как и выбраться из них. Согласно Бродскому, в поэзии мысль кратчайшим путeм покрывает гигантские расстояния. Что же мне думать? То, как быть мыслью, словом, действием ― человеком. Временем ― заглядывать в... прошлое. Одно заглядение! Грех жаловаться.

― Так и хочется сравнить вас с Хлебниковым, Ваши стихи ― с хлебниковскими; но критики говорят, да и вы сами говорите, что идeте от Мандельштама. А в какую сторону?

― Вы от меня хотите слишком многого. Выдающийся литератор-многоборец Олег Юрьев назвал мой поэтический язык новокнаанским, а мою работу ― одиноким горообразованием. Последний тезис ― дополнение к предыдущему вопросу в части остранения, долгого отшельничества, существенно не нарушаемого и сейчас: ну да, стиль это человек. В моeм самоучителе поэзии раздел «Мандельштам» занимает исключительное место. Его просодическая чистая прелесть, трансцендентная и вместе с тем предметно обмирщeнная метафорика, архитектурно-пластическая, деликатно-изощрeнная сигнификация «смысловика» сумели путeм иррационального приращения, имманентного самому великому учителю, как бы внезапно расширить и возвысить, уловить душой пробивающийся зелeный, неискушeнный горизонт начинающего. вы помните: «И это будет вечно начинаться». И сейчас начинающий, смею надеяться, нахожусь в своeм «начале пути до конца без конца». Сопровождает меня мандельштамовское понимание поэзии: «первообраз органического мышления».

А как мог не повлиять титанический порыв Хлебникова к поэтическому переустройству мира, художественному управлению космической метаморфозой, попытка могучего ума именем будущего побуквенно постичь тайные смыслы языка и тем гармонизировать своевольную алгебру сфер. Не ждут ли в далeких туманах зауми наш недреманный разум умопомрачительные открытия по хлебниковским наволочным черновикам... «Улица Мандельштама» подсказывает направление стреле интимного, духовного времени: «обмирщение»... Впрочем, не лучше ли обратиться к литературоведам, если я того заслуживаю, ― что мне сей самосамосуд?

― Илья, Ваши стихи невероятно сложны для восприятия: и синтаксисом, и словообразованием, и даже пунктуацией ― она у вас своя, ― всем тем, что упомянутый вами Олег Юрьев назвал «новокнаанским языком». Поэтому многие думают, что вы их не пишете, а «конструируете», что это результат инженерной работы, а не вдохновения; усидчивости, а не полeта души. Что вы на это ответите?

― Сложность ― нужно объяснить, что имеется в виду. Если это некая величина, число, то ― с каким знаком? Если речь о восприятии, то об этом можно узнать из моей вышеупомянутой книжки, в работе «Вступление». Добавлю, что «невероятная сложность» свойственна праматерии, элементарным частицам, и значит, она любезна и Замыслу миров, и Поэзии ― их благословению. Только сложность должна соответствовать мандельштамовскому «первообразу органического мышления», а не быть массово-безобразной. И кому-чему ещe, как не существу истинной, правдолюбивой сложности, брать на себя уникальную ответственность в противостоянии ложной простоте и обманному нищенству, прислужникам смертному греху воровства! Вызывает возражение и до-прос об инженерной работе стихотворца, Ибо я инженер и сын инженера (так в древности говорили, к примеру, о пророках)! А если по существу вопроса, то математический расчeт и ритмическая речь искони взаимопринадлежны.

И поэт, и математик черпают жизнь из общего первоисточника гармонии и мудрости; у их природы ― Единый Учитель. Антиномия: вдохновение и/или инженерия ― здесь представляет собой псевдопроблематику (во всяком случае, если не оглядываться на вульгарный авангардизм то ли верхоглядную профанацию). Снимает еe человекопоэтическая, в первообразном единстве природы и разума, идея культуры, в духе которой взаимопринадлежны, и нераздельны, и со-бытийны знание, умение, воображение. В том же духе в себе и для себя со-поставляю форму и содержание. Ещe раз, подробнее. И поэзия ― история духа, ― и техника ― история вещей ― восходят, хотя по-разному, к месту неотменимой встречи, где сияет Точка Человека. Она трансцендентальна, ибо умозрительна, как недостижимая звезда, она же и Точка Поэзии, субстанциальный центр Сферы Света. Таков математический закон, пред-по-ложенный мыслеТворцом для всеобщей грамматики человекоязыка: материально-технические вещи на вершине идейно-истинного самоосуществления становятся духовно-поэтическими (здесь вещь, по священному лексикону, равнозначна слову). Б-жественный коррелят по своему поэтико-техническому Закону, по образу и подобию вечного Первоначала вос-про-изводит многомерную мирочеловеческую Сферу Света.

― Вы украинский поэт еврейской традиции, пишущий на русском языке? Или еврейский поэт, пишущий на русском и живущий в Украине? Или?

― Подойдeм сперва к более общей теме; может быть, в форме ответа дедуктивно прояснится содержание вопроса. Поэт, не без сомнений и угрызений совести полагая им себя всякий раз заново, я-как-народ берусь лично сказанным и сделанным послужить общему Слову и Делу. Моe место-в-жизни принадлежит Свободе, воля которой в своe Время и Присутствие силой возвращения себе самой как Первоначалу ранее дарованных мне бытия и времени воссоздаeт в миросозидании этико-эстетическое единство человекопоэтической идеи. Что же я мог бы и должен был обдумать, сказать, сделать ради этой возвращeнной к своему ― и моему ― первообразу идеи? Что она такое? Красота, являющая гармоническое взаимодействие двух качественных модусов духовного учения: Милосердия и Строгости, а в моей приученной к самоопределению рецепции ― в образе Красоты символически устрояется встреча Любви и Скромности.

Повторю доступное моей мыслеречи: любовь даeт слово, принимая после уже его эхо; скромность сдерживает слово, ограничивая интенцию речи и храня верность моему мыслеязыку, в толщу коего дотла сущих вещей погружено Имя имeн, оно же ждущее своего, вечного мгновения Имя Поэзии. В нeм скромно дышит ― как Песнь Песней ― Красота Красоты, Возвращение (Тшува) святых имeн. А теперь и вопрос как-то отошeл; пусть меня определяет что-то внешнее. Подам подсказку из языка: русский поэт, пока ― Украины, а тем более с учeтом моего теоретического и практического согласия с Цветаевой, что все поэты ― жиды, добавим: еврейских корней.

***

памяти реб Якова

Множь одиночество народпесок
На радость Божью удели в наследство
Высококровному кропить висок
Стекает пасока впадая в детство

Дворцы навёрстывают Храм Ускорь
Страду отверстую казнить проказу
Пусть порознь судят за инстинкт людской
Пустопорожнего сосуда фразу

Поймущий к недру подниму корабль
Из родуплемени секунда терпит
Подобье гробу ли теперь скорбя ль
Над морем чермным колыбельный трепет

Вспорхнул над парком на семи ветрах
Свидетель Господу что слышно дышишь
В нисан подохши полыхает прах
Костьми повыхолен внешкольный идиш

Премирен ночью и воинствен днём
Король педалей велогонок деда
Дитя помазанья во сне твоём
И в доску памятна его победа

Не книжным тернием скажи клеймён
Накожной клятвою душой подскажешь
Хозяин тенора взамен имён
Хазан изъязвленный на каждый кадиш

И да святится Заповедал Ной
Мирам голубку и не твердь стихийна
А смерть седмична и жива виной
Что недолюбливает людь Шехина

Ловить и нету социальный клик
Солицедействуя природе хлипкой
И да долюбливать библейский лик
И в полной памяти страдать с улыбкой

Весна Расстанемся Синайгорой
За совесть выходца в нисан из ситца
Виссона странствуя ль во сне Король
Мессия слушает И да святится

Несёт нелёгкую могильных плит
Пустыню место в небосвет как влито
Скамья скуфейка голова болит
И голубиное крыло талита

Вверхвниз творимя коли врёт вину
Мальчонка Яков на дворе не речь но
С листка молитвенник в молчок верну
Где время каменно мгновенье вечно

***
По асфальту небес Ишайяу раскат.
Акватрели в оконнице пташек
В одиночку чишать рисковала тоска ―
Биоритмы хрустящих костяшек.

Между Тем, чья мереча лучится мечом,
И леченьем без шаткого шанса ―
Перемирья дуга: ничего, ни при чём
Не угодны, миры не лишатся.

Верой-правдой бороться, и бодрствовать ведь,
И приснился прародине Яша
Вертикалью победной, подводную твердь
Прорекала древесная няша.

Морекаспиявкамемуаров старик,
Кровеносных речений рисунок,
Сыну поисковых опоясок ― чирик! ―
Умерла, преступая рассудок.

― Лишь бы устья певцов успевали доспеть, ―
Просторечные шепчут устои.
По престолу ослеп достославный аспект ―
Межпланетных пустынь плоскостопье:
Гонит в спину не песенный велосипед,
А тоска по Господней Субботе.
В черепашью распетую смерть... лесостепь...
Расширяется время пустое.

***
Наступилизадворкиалтарь третьехрамовый
Двохает кровью за милую душу букварь
За двоих переходную скорость прихрамывай
Громче ракеты рокочет каретный бунтарь

Вырываются с корнем как ветр прародители
Бродит авоською всклень и треньбрень забытьё
Надрывая конверт ради вечной обители
Первое слово до света его обойдёт

Встрепенётся тетрадка учительской галочкой
Время пространству войну объявило весной
Карандашную васнь из галактики галечной
Няча кончины ничейной цветочек свечной

На пернатый клинок переписчика бывшего
Оплечь печали очнулся обидчик и лжец
Научил бичевать и умолк перебивчиво
Речью прямой нежильца об упрямом жильце

Безупречный собор и пыльцу карандашную
Даже сибирская чистка в рекламной руке
Не грешит шаровою напраслиной страшную
Искру Всевышнего сжать на стожар волоске
Жрать косматому ветру твердыню витражную
Исповедь дальнего брега по ближней реке
Безуспешная речь о в печню рукопашную
Райского риска в соку трёхгрошовом броске
Обречённом исполнить разрушенной башнею
Заповедь дольнего воска о горнем виске

***
Асфальтоплаватели, постники помятые ―
Ведёт и видит их Б-жественного света близь.
Чело и век являют ствол в портале памяти.
Телесных слёз песок, и воск, и лес, и летопись.

Чем ниже хмарит широту вершина Мория
Устами марева и письменными тайнами,
Тем, что ни остров, обитаемей история,
Где Храм потерянный и паче обретаемый.

Грозой, подавливая гроздь ко гневу-рокошу,
Играют первенцев пивнушки европыщные
Разрыв-травинкам понедавно грудь с горошину,
Заветы храмовые звёздочке вдругвспыхнувшей.

Ко гробу вполгреха сверхструны загребущие.
На страх рабочих мест за десятины учится
Спиральная душа у патриархов будущих ―
Замрёт, сжимая смерть, от жизненного ужаса.

На колесницы след напраслина поличная
Искрит ручную кладь куриной слепоте ночной,
На судорожный суд сослалась власть плесничная,
И летошний исход ― что палестинец лестничный.

Адам вожатый лжетрамвая мессианского,
Старушка Пушкинская, что за осторожности!
Ми-Темзы-раж туман: спортивная гимнастика ―
И множит ветхие одежды всевозможности.

― Путину топит лес, ― поют целиннополые
Зерцалу лебеди без цели, оба белые.
Рывок вначале был не гол, любовь, не более.
Причалу отданы концы, какие не были.

Ретина терево лохтает из половника.
Скорлупок имяречь искуплена заранее.
Промешкав посолонь, ромашками поповника
Израиль мира возвратится в Дом собрания.

***
Помогает ли Б-г имяреку бегущему?,
В настовый след настоящему лету бульвар
Промокает: правь реквием по Вс-могущему
Кровью неистовой, семинебесный бювар!

Сквозь галактики сырную голову буковка
Мглой от испуга с гомолу; о Боже, не я ль
На скрижальном раздрае глухарькова пуговка
Перлом, праматерью, горлом, что бомж от жилья?!

Да не смеркну брезгливою миной молитвенной
Взрыву первинок ― слоновую мерку с рабов ―
Раскрошить пересмотр карандашный и бритвенный:
Твёрдо-трёхсмертный прибор на пробор да Собор.

Звездопад избиратель народу Израиля
Веки жестоким ярмом задирать подустал.
Из-за нерва незримое недро задраило
Пуговку, впалой ступеньки под ней пьедестал.

Материнская бровь марафонской замены есмь,
Кромка с обочиной в сумме скромна, возвели
В наднебесный обрат двоеточье семейное
Страшных орбит ― арбитраж подсудимой Земли.

***
До появленья темечка злопамятно
За сном в погоню пуля невпопад
Ударила в слепое поле папино
О в изголовье дремлющий приклад.

Резня. Гангрены грань. Субботний день нести
Награда по стопам спасённым, сын
Спасённого способностью из бедности
Зернить Писанью огненные сны.

Откроется у грешных да неряшливых
Тот бор, где взрыв грибницу распирал,
Жёг авраамов архетип боярышник
И гадов аравийская спираль.

Кричали «Танки!» и учили «Танию».
Рассказчик снов преступных Исачок
Средь лучиков, огню поклонных, ― «Татэню!»
Покладистый, как спутник, ишачок.

Вменяю: жизнь в депо беспаровозные,
Виновный миокард в аккорд сверхструн,
Сыновним раменам вязанки поздние,
Седьмого неба смертную мездру,
Сквозь терниев обманы хладнозвёздные ―
Родного гласа русского костру.

***
Стон тишины по контуру стола
Листала ночь дневное пораженье
Тончайших тоскователей тела
В лежачее входили положенье
Где ширь искусств и темень материнская порой
Сжимаются тоскующей душою мировой

Ждала и выживала между тем
Домашняя и смежная истома
Чей в одиночку веждила мятеж
Темница силуэтного фантома
Ещё бы не вместилище займёт заговорит
Губами именующих забытый габарит

Всю прелесть перехода прахом дух
Похерить рельсы самоизбеганья
На вточь застенчив холостом ходу
Остаточного целеполаганья
Ну полноте последуйте совету полутень
Последствий предоставить светоносной полноте

Пожертвовала вспышкой на века
Минутерминологию катушка
Так выюшка жестокого витка
От всей души тюремная клетушка
От крови декабриста подоконный гастроном
Избавлены безвольными и сердцем и умом

Про пеший праотеческий песок
Не пишется лежачего тоскливей
Пакилочелобокий шепоток
Столь Исааку памятную с Лией
Летучесть что не против Каббала и Аггада
В Ничто телепортировать Нигде и Никогда

***
Смерть не стерпело дитя и запрет отнимать
Времена отомрут настоящим от прежних упрятаны
В свет породив Парадиз материнская тьма
Усмиряет молчаньем ресничных речений продряпины

Сила прозренья молочного личит семью
Небесами отсель зазмеилась история гречника
Грозный потопный вопрос моросит кисею
Мысль кисельную парочку птенчит масличная реченька

Требует ребе Треньбренер иной стороне
Где бы ночь обрадясь ни ребрилась обочина отчая
Тернием троном отребьем обрадовать не
Обинуясь на спор о Заветах Суббота рабочая

Еще о Риссенберге на Букнике — "Гость синагоги, татарин Европы"//