Олег Куваев, художник и мультипликатор, ленинградец и израильтянин, — о детстве и о советской армии, о Масяне и персональных компьютерах, о здравомыслии и саморазрушении.

Мне не нравится мое детство

Говеное было детство. Не хочется про него рассказывать. Нормальное питерское детство в семье инженеров. Папа инженер, мама инженер, все стандартно: чешская стенка, богемское стекло, сервант, курильщик в серванте. Друзья семьи, Новый год, Первое мая. И на демонстрацию ходили, а как же. А что, кто-то не ходил?

Совершенно обычная интеллигентская питерская семья. Мне не нравится мое детство, я считаю, что оно загублено совершенно. Что хорошего в нем было? Я смотрю, как сейчас мои дети растут — счастливые люди. А что в моем детстве было? Ничего. Совсем ничего. Два черно-белых канала телевизора — на этом развлечения заканчивались. Дебильные игрушки, которые продавались в первом этаже хрущевского дома.

До пяти лет я жил в деревянном доме в Обухове — совершенно гнусная местность, зона сталкеровская, вообще кошмар. Правда, дед мой был зажиточным человеком, у него был свой двор, здоровенный сад… Но дела это не облегчало, все равно все было гнусно. Бабушка у меня была немка, поэтому дома у нас все было салфеточка к салфеточке. Часы были здоровенные с маятником, зеркало до потолка, все массивное. А дедушка такой простой, с паровозного завода. Приходил пьяный домой. Сохранилось общее ощущение пустоты и безнадеги. Еще до пяти лет все более или менее, хоть тритоны в канаве развлекали. А потом родители получили квартиру в Веселом поселке, уехали туда, в брежневский дом. Очень скучно.

Была английская спецшкола, потом закончил физматшколу, поэтому меня отправили на спецкурс в Институт авиационного приборостроения. Готовили из нас каких-то космических техников — узнать не успел толком , потому что ушел с третьего курса. Уже компьютеры были, все дела, программированием занимались — это были 80-е, мы уже все это знали.

Красная армия с полным набором услуг

А потом отменили бронь, и со второго курса ЛИАПа я полетел в советскую армию. Служил довольно хреново, по полной программе, на Дальнем Востоке, в жопе. В каких войсках? Да тогда все было стройбат. Имели разные вывески, а делали все одно и то же. Копали яму — на следующий день закапывали. Какие там войска — смешно. У нас «связь» была. Мы ездили на учения два раза за всю службу. Они состояли в том, что мы выгоняли машину, пытались ее завести, когда наконец заводили к вечеру, выезжали за ворота — тут время заканчивалось, мы ее загоняли обратно. Все остальное время мы что-нибудь строили, что-нибудь копали, резали свиней, на плацу вышагивали каждый божий день, чистили туалеты и прочие тюремные развлечения. Били друг друга. Дедовщина была по полной программе.

Тогда все рисовали Спас на Крови

Жизнь у меня хитроумная. Я даже всего не упомню. После армии вообще бардак начался.

Вернулся, поучился еще в двух-трех институтах, потому что мама настаивала, но ничего не закончил, мне не нравилось. Для меня как для такого тепличного ребенка попасть в Красную армию с полным набором услуг было достаточно шокирующим мероприятием. Поэтому вернулся я уже с совсем другим мировоззрением. Не хотел уже ничего общего иметь с системой, совсем ничего.

Что тогда делал? Ничего. Тогда же еще был «Сайгон», все дела, можно было жить в некоей параллельной реальности совершенно свободно, да еще и с большим кайфом. Я уж не работал и не учился достаточно долго, лет 15. Болтался где угодно. Мотались по Украинам, по Прибалтикам. Потом рисовать начал… Собственно, не то чтобы я начал — я рисовал еще в детском саду. Мама моя все время пыталась меня куда-нибудь с уклоном устроить каким-то особенным. Поэтому детский сад у меня был тоже особый — я там был первым художником, и я всю жизнь рисовал — это то, что я всегда хотел делать. Меня же никто не спрашивал, что я хочу. Музыкой я не собирался заниматься — тоже отправили, я музыкальную школу закончил. Играл на фoно.

Начал рисовать. В Питере у меня какие-то выставки были, продавал на улицах работы. Заработать на картинах ничего нельзя было толком, заработать можно было только рисованием всякой шняги и продаванием на улице с начала 90-х годов. Рисовал я преимущественно Спас на Крови. Все рисовали Спас на Крови. Туристы покупали. Тогда картинка стоила 10−15 баксов, это были хорошие деньги, на них можно было весь месяц жить. Так что, рисуя Спас на Крови, можно было особо не напрягаться.

Два года я работал в Театре комедии, замечательный был период, познакомился со многими довольно известными потом людьми, музыкантами, там была очень хорошая тусня, и вот одновременно я еще в Академии художеств поучился, пошел набраться, что называется, ума-разума. Не ради бумажек, бумажки меня никогда особо не интересовали. В Академии можно было набраться техники. В любом деле надо иметь технику — надо просто не очень углубляться, не стать профессионалом случайно, это очень опасно. В любом деле профессионал — это главное зло. Потому что они выходят из академии, которую закончили, — они уже всё, не художники. Они инженеры, у них уже всё — геометрия. Они уже ничего сами делать не могут, абсолютно. Я знал много таких художников профессиональных, очень классных, очень хорошо рисующих, абсолютно не обладающих никакой креативностью. В основном ходят и думают, что нарисовать. Но в любом произведении даже не искусства, а чего бы то ни было, главное — для чего это сделано и что это дает в результате.

Запрудил всю северную Рейн-Вестфалию своими картинами

В 1991 году я познакомился с немецкой галеристкой на улице, она пригласила меня в Германию. Заключил контракт с галереей и уехал. Гражданство я не менял, оставил российское, тогда был Собчак, можно было так: не имея никакой бумажки, там три месяца торчишь, потом продлеваешь еще на три месяца и через полгода едешь в Россию — толчешься там неделю и едешь обратно.

В Германии живописью занимался в течение шести лет. Я там очень хорошо жил, тоннами картины рисовал, запрудил всю северную Рейн-Вестфалию своими картинами. Каждый день по картине рисовал, это жуткое количество, просто тысячи, залежи этих картин. Акварели, масштабное масло — в общем, серьезно я этим занимался. Интересное занятие на самом деле, но совершенно не от мира сего, особенно когда тебе приходится разрываться между реальным занятием искусством и местом на арт-рынке. Но когда у меня был контракт с галереей, они этим бизнесом занимались — они снабжали меня абсолютно всем, начиная от материалов для мастерской и заканчивая социальными службами. Даже вино мне поставляли, какое я хотел, в любом количестве. Галерея была прямо в лесу — стеклянная такая коробочка, деревья прямо за стеклом. Занимался исключительно искусством, как монах такой. А потом возникло шенгенское соглашение, цены все были переписаны 1:3, экономика рухнула, арт-рынок рухнул страшно, галерея моя стала закрываться. Потом пытался работать в другой галерее, но там не сложилось уже. И я уехал в Россию.

Бодяга с компьютерами

В то время уже началась вся эта бодяга с компьютерами, которые меня интересовали с физматшколы и института, появились ПК. Я чисто из любопытства занялся компьютерами и очень глубоко ушел в это, забросил живопись — в тот момент это казалось намного интереснее. И углубился — работал дизайнером, в рекламных агентствах, во всяких игровых фирмах. Игрушки компьютерные вообще обожаю, поэтому ушел в игрухи очень сильно, начал их делать, устроился в Animation Magic — большую фирму, совместную российско-американскую: делали всякие гонки, стрелялки. Программисты сидели в США, а вся графика — в России, в Петербурге. Делали 3D-графику (я начинал 3D-графику с самого начала, то есть когда я начал компьютерами заниматься, это была еще вообще 3D-студия какая-то под досами, сейчас смешно вспоминать). Но было ужасно интересно — все эти поездки на рынок в Автово за дисками какими-то непонятными, CD-ромами, за пиратским софтом. Не знаю, меня почему-то захватила вся эта техногенная хрень. Я с детства и там и там — то есть гуманитарий и технарь, а тут как раз начался период, когда это совмещение стало цениться , чего в СССР вообще не было. В других странах такая же беда, но в СССР вообще была полная труба — там, как мальчики и девочки, технари и гуманитарии были полностью разделены. Я по 24 часа засиживался за компом, днями и ночами. Тем более, я из Германии привез какое-то количество денег, достаточное для того, чтобы обзавестись приличной техникой для того времени, поэтому перло несусветно.

В основном графикой занялся, хотя и с программированием тоже справлялся, поскольку занимался им еще в ЛИАПе с древних времен всяких Алголов и Фортранов.
Ну вот, собственно, дальше все это и пошло — я занимался игровой графикой, в Animation Magic, контора была игровая плюс анимация. Вот так я вылез на анимацию. Причем опять же обратным путем, потому что обычно через 2D идут к 3D, а я наоборот, через 3D пришел к 2D. Потому что появился флэш, новая технология, опять стало интересно. Ну и, где интересно, туда идешь. Но там еще у меня особенная удача получилась, совершенно неожиданно, с Масяней и со всей этой бодягой.

Масяня: я с самого начала ничего не делал

Само собой получилось, я никаких планов вообще никогда в жизни не строил. Я просто занимался своими художествами, появилась новая технология, которой стало интересно побаловаться, — побаловался, а это раскрутилось до каких-то совершенно ненормальных высот.

Интернет 90-х был жутким говном по сравнению с тем, что он сейчас. Фактически это было текстовое пространство, на котором ничего было нельзя делать со скоростью 14 Mbit в секунду. Даже обычные картинки там были достаточной редкостью, потому что грузились они хрен знает сколько.

Потом появился флэш — то есть флэш это была первая технология, которая оживила интернет, принесла туда звук. За счет того, что это векторная технология и очень маленькие файлы, появилась возможность для интернета делать анимацию, и даже со звуком, — это была по тем временам чума, а не технология, жуткий прорыв.

Естественно, я первым делом бросился этим баловаться. У меня был свой сайт, где все летало, и там же появились первые мульты: выходил какой-то персонажик и рассказывал анекдот.

По тем временам для интернета это уже было круто — что можно было посмотреть практически видео и практически хорошего качества — и звук был в MP3, то есть маленький был файл, — и, собственно, с этого все и началось. Потом этот персонаж стал не только уже анекдоты рассказывать, а еще что-то делать, потом все больше народу это стало качать. Я не знаю, за счет чего это стало популярным, — ну, то есть, была там и некоторая концепция, которую довольно долго расписывать, но в принципе дальше уже поперло само собой, я ничего не делал. Я с самого начала ничего не делал (смеется). Я экспериментировал, что называется, в свое удовольствие. Занятия живописью были гораздо более многозначительными.

Между зрителем и творцом не стало границы

Хотя мульты с Масяней — они были прикольные. Я делал мульты про каких-то своих друзей, своих знакомых: приколы обычные жизненные, на языке улицы. Совершенно с улицы, совсем. Это даже не мне плюс, это просто то, что интернет принес в жизнь. Всегда была граница между медиа-носителем и зрителем. Между читателем и писателем всегда был издатель, между зрителем и художником — галерист, вседа был бизнес, арт-рынок, всегда было какое-то организованное медиапространство типа телевидения, куда нужно было попасть, чтобы свое кино показать, или прокат — всегда что-то было. А тут, когда появился интернет, между зрителем и творцом не стало границы.

Это тоже была технология. Не то чтобы продуманная концепция. Мульты же делались как: там куча живого звука была, в ранних мультах особенно, записанного прямо с натуры: разговоры с таксистами, в трамвае. Поэтому тут тоже есть определенный концепт. Просто когда начинаешь называть это концептом, это уже звучит по-дурацки.

2002 год, начало. Самый первый мультфильм — это когда Масяня стоит и выкрикивает названия желтых газет, которые складываются во что-то несуразное: «Отдохни, не скучай, интим, кайф по выходным» (на метро «Чернышевская» стояли чуваки такие, газеты продавали и кричали: «Отдохни, не скучай» и потом названия газет). На мой сайт приходило 20 человек моих приятелей, для них это было сделано, в течение получаса мультфильм делался.

Где-то через два месяца пришлось открыть домен Mult.ru, меня выгнали с работы, потому что я уже занимался не работой, а хрен знает чем. И вот буквально за полгода это все раскрутилось. Пришлось каких-то людей взять, потому что появился Парфенов с телевизором, потом — один сериал, другой сериал, третий сериал, куча заказов.

Вообще все проблемы медиапроектов — в организации. Людей с идеями хватает везде, если поискать. А людей, которые умеют все толково организовать, нигде нет. Я все делаю сам: и сценарии пишу, и музыку, и озвучиваю, и актерствую — весь процесс от начала до конца. Так гораздо лучше, делаешь все в одиночку, все под контролем. Люди же они все балбесы. Когда у тебя какая-то группа, у тебя все силы уходят на организацию этой группы. Организовывать людей — нет хуже работы.

Шесть лет была студия. А потом — потом всё. Потом студию я распустил, уехал в Израиль.

Уехал я в Израиль потому, что женился. Это главная причина была. И Масяни какое-то время не было. Я решил на время вообще закрыть это дело. Я не железно закрывал — просто я занимался своими семейными делами. Кроме того, с Масяней было связано очень много не только хорошего, но и паршивого. Потому что это все-таки Россия. А в России, если ты делаешь хоть что-то заметное… Столько было отвратительных историй. Когда мы начинали сериал, совсем не было никакого копирайта в России. Жуткое количество пиратства, воровства, совершенно наглого. На телевидении государственном, диски, какие-то книги, какие-то блокноты. У нас было несколько судов, были жуткие совершенно разборки с какими-то бандитами. Поэтому, когда начались конфликты в студии, какой-то разлад, я сказал — все, я закрываю студию. Хлопнул дверью и ушел. Уехал — и очень хорошо, что так сделал.

Национальный вопрос

Я не верю в национальности вообще. Ну есть какие-то… но опираться на это в серьезных делах по-моему глупо. Брать двух людей одной национальности и выводить из этого общие вещи — настолько за уши притянуто, по-моему. А если на примере Израиля какие-то объединительные черты искать, это совсем неблагодарно. Если брать сефардов и ашкеназов — это пипец, насколько они разные. Я уж не говорю об эфиопских или новонайденных индийских евреях — это просто смешно. Здесь же государство основано на религиозном принципе, а не на национальном. Любой дурак в любой стране может себя объявить иудеем, и его возьмут сюда — неважно, кто он по крови, здесь на национальность на самом деле никто не опирается.
Я здесь шесть лет живу. Да, чувствую себя израильтянином. Я думаю, половина здешнего населения в России евреями не прокатили бы. Иудеем считается тот, кто прошел гиюр. То есть это смешно — прочитал книжку, сдал экзамен — и ты еврей. Вообще, сдача экзамена на то, чтобы стать какой-то национальности, — это смешно. Поэтому люди сюда приезжают, допустим, из России, рассчитывая здесь встретить евреев, — и очень обламываются.

Очень хорошая страна, мне нравится. Абсурда куча, очень весело. Но после России здесь отдыхаешь. К тому же абсурд такой, немножечко другого плана, еврейский абсурд. То есть допустим, нельзя жениться иноверцам. Но если ты женился в другой стране, то можно. И так всё. Нельзя лифт нажимать в шабат — но если у тебя есть специальный человек, то он может прийти и нажать. И так далее. На все есть свои выкрутасы, на все. Это очень по-еврейски.

Очень жалко, что европейское еврейство, его культура совершенно умирает, абсолютно. Здесь же не еврейская культура в Израиле, это чисто израильская культура. Со временем это станет государством не еврейским, а государством для израильтян. Потому что вполне уже сформировалась нормальная национальность — израильтянин: со своей культурой, со своим менталитетом, со своим языком, со своим кинематографом, со своей музыкой, со своей историей, в конце концов. Израиль очень бурно развивался и с культурной точки зрения, и с технической. Те 50 лет, которые прошли, — они зачитываются лет за 300−400 как минимум. Потому что пассионариев сюда приезжало очень много — людей, которые толкают культуру, толкают прогресс.

Виртуальная личность

Здесь я со временем понял, что без Масяни все равно не жизнь, потому что это мое дитя родное. Я что-то поделывал, я не то чтобы закрыл ее совсем. Делал мульты время от времени, рекламу, игрушки компьютерные. Но Масяня — это уже такой сформированный образ, который не хочет умирать. Он настолько оброс мясом, своей собственной индивидуальностью, что я его даже не контролирую отчасти. Очень легко мульты делать: только ставишь героя в какую-то ситуацию, дальше он сам выкручивается. Тут уже чисто метафизические вещи, которые так не опишешь. Виртуальная личность — это вещь вполне реальная. Она, конечно, не существует физически, но нынешнее виртуальное пространство просто позволяет герою существовать вполне себе независимо.

Масяня — абсолютно питерский персонаж, и ее оттуда утащить не удастся, к сожалению. Были у меня такие попытки — маленькие мульты, работы с местными мобильными операторами — так, ничего, но все равно персонаж-то питерский. Я-то уехал довольно успешно, а персонажу, я думаю, пытаться не стоит особенно.

Актуальненько

В 2004 году я еще делал мульты с политическим подтекстом, сейчас — упаси боже. Там были про Петербург какие-то у меня заносы… На тот момент еще зачатки политической свободы оставались, поэтому у меня, по крайней мере, была иллюзия, что можно делать все, что хочешь. Были у меня попытки в 1993−94 году делать актуалии, а потом я понял, что это совсем не мое, потому что актуальные вещи — они умирают очень быстро. Это можно сделать, что называется, только «в погоне за дешевой популярностью», «сегодня в газете, завтра в куплете», а потом уже через год не помнят, в чем здесь прикол, собственно. Это не наш подход. Я сейчас выкладывал старые серии, про Петербург (там Масяня ругалась, что что-то плохо) — и я уже сам с трудом, честно говоря, вспоминаю — что там? Черт его знает, что там было. У любого художника есть соблазн — сделать актуалию, нарисовать карикатуру на Путина или Нетаньягу и получить мгновенную популярность, особенно сейчас, когда все это в интернете, на лету. Какие бы ты ни делал аллегории, но если никто не помнит, про что шутка, — то ты уже проехал. Поэтому нельзя, это соблазн, которого нужно избегать. Я еще вначале, в 1993-м дал зарок — никогда никаких актуалий.

С Парфеновым, еще когда мы выходили в «Намедни», был этот спор постоянный, потому что он хотел, чтобы раз в неделю выходил мульт, в котором были бы актуалии за прошедшую. Его интерес был объективным и понятным. Мой — наоборот, и я на этом настаивал. Слава богу, что он довольно мягкий и демократичный человек и позволял мне этого не делать, за что я ему благодарен, потому что если бы не он, мы бы еще в 2004-м все закрыли, неизвестно, как бы все повернулось. Хороших людей на телевидении потом не стало. Теперь все, что связано с российским телевидением, только приносит неприятности.

Приходится быть апологетом совершенно скучных вещей

Саморазрушение — это для художника очень важный фактор, который преследует его с самого начала жизни. Для половины художников это логический финал, или логический итог, или логический результат. Я, например, считаю, что если бы я не уехал в Израиль, это все кончилось бы очень плохо. Потому что студия все равно шла к разрушению (и это нормально, шесть лет — это много в условиях российского бизнеса), и я сейчас не знаю, чем бы я в России занимался.

Мне всю жизнь приходится проповедовать вещи, мне совершенно не свойственные. Я всегда пытался делать авангардные вещи — в результате стал делать мейнстримовский сериал. Мне приходится рекламировать обычные человеческие ценности. Смешно! Вещи, которые мне кажутся очевидными, для большинства людей — что-то новенькое.

Я считаю, что, допустим, весь российский авангард не имеет никакой основы, потому что современный художник должен опираться на классические ценности и от них отталкиваться, чтобы двигаться. Художник — это экспериментатор, который исследует, куда должно пойти общество дальше. Он чаще всего суется не туда — это нормально, он как муравей со своей палкой — один из сотни муравьев пойдет куда надо. Так и художники. Они бьются лбом в неизвестном пространстве.

Но для этого в основе общества должны быть здравомыслие, цивилизованность, свобода личности — обычные какие-то, такие скучные вещи. А в России до сих пор обсуждают, что это такое, надо это или не надо. Если ты приедешь в Голландию, в любую европейскую страну — этому там учат в школе. Художнику это должно быть неинтересно вообще. Он как раз должен самоуничтожением заниматься, экспериментировать с веществами и художественными течениями. А так приходится скатываться и быть апологетом совершенно скучных вещей. Это очень большая российская проблема. Базиса нет, все плавают в космосе.