Гилель Галкин – писатель, переводчик и колумнист. Широкую известность ему принесла публицистическая книга «Письма еврейскому другу в Америке (Letters to an American Jewish Friend, 1977), в которой автор заявляет радикально сионистскую позицию. В сентябре Гилель Галкин побывал в Москве по приглашению проекта «Эшколот». Наташа Галкина побеседовала со своим не-родственником и даже не-однофамильцем.
ГГ: Прежде всего, мне кажется, что слово "идеологический" тут не очень подходит: ведь идеология — не личная система ценностей. Идеология — это набор политических и социальных воззрений, разделяемых многими людьми. Каждый отдельный человек волен быть или не быть причастным к любой идеологии. У меня часто есть свое определенное мнение, свои воззрения. Но я считаю, что они — именно мои, а не часть чьей-то еще идеологии или общепринятой системы взглядов. И с этим связана одна из моих проблем в Израиле! Большинство людей во всем мире мыслят стереотипами. Они задают тебе вопрос "Что Вы думаете об этом?", а когда получают ответ, пытаются вписать тебя в систему. И таким людям трудно со мной. Они спрашивают, я отвечаю, и они говорят: "О! А он — правый!". Потом задают другой вопрос, я отвечаю, а они говорят: "Да нет! Он — левый!". А я – ни то, ни другое. Как я уже сказал, я считаю, что мои представления — именно мои. И дело не в том, что я уникален в своих воззрениях. Но я сформировал их сам, и мне не так уж важно, разделяет их кто-нибудь еще или нет.
НГ: Еврей и американец. Вы писали, что быть тем и другим одновременно невозможно. Что вы имели в виду?
«Вот, — сказал кто-то с веселым израильским цинизмом, который сходит здесь за юмор, — когда все мы тут умрем от арабского нервнопаралитического газа, ты будешь счастлив, что евреи еще остались в других местах». Это вывело меня из себя: «Если мы умрем здесь, то пусть и они там тоже умрут».
По дороге домой моя жена заметила: «Это прозвучало ужасно. Надеюсь, ты не имел это в виду».
Я задумался: «Имел ли я ЭТО в виду?» — «Да, именно это».
Гилель Галкин. После сионизма: Размышления об Израиле и диаспоре
НГ: Когда вы приехали в Израиль, не почувствовали ли вы, что «быть евреем» значит «быть религиозным»?
ГГ: Я не религиозен, и в религиозной среде чувствую себя не очень-то комфортно, как и большинство моих израильских друзей. Я, конечно, имею представление об иудаизме, знаю, как ведут себя религиозные люди, знаю обычаи. И если меня привести в синагогу — я знаю, что делать. Но сам я не живу религиозной жизнью. У меня есть убеждения и чувства, которые можно было бы отнести к религиозным, но в традиционно еврейском смысле слова это не так.
Я вырос в умеренно ортодоксальной еврейской семье. Мой папа был университетским профессором и преподавал иудаику в Колумбийском университете. Он был очень соблюдающим человеком. Причем с годами становился все более и более щепетильным в этом вопросе.
Помню наш разговор, когда мне было около 20 лет, — он сказал, что не верит в Бога. Я поразился: "Зачем же ты тогда делаешь все это?". Он ответил: "Потому что это то, что должен делать еврей".
НГ: А ваша мама?
ГГ: У мамы веры было не больше. Мне кажется, она делала все ради отца. Это стало одним из важнейших прозрений моего детства. Мне было 9 или10 лет. Была суббота, утро. Обычно по субботам я ходил в синагогу с отцом. Но в тот раз я, видимо, болел и остался дома. И вот стою я у кухонной двери и вижу, что у матери погас огонь на плите, а она не видела, что я смотрю. К моему удивлению, она зажгла спичку — чего делать нельзя, конечно, и чего она никогда не сделала бы при отце. Тут я все и понял.
Вот в такой семье я рос. Однако в 12 или 13 лет я на какое-то время стал очень религиозным. Мне кажется, что это типично в таком возрасте. Я стал более религиозным, чем мой отец. В 16 лет я прошел через период большой внутренней борьбы: в первый раз я задумался над интеллектуальным обоснованием своей веры. И мало-помалу моя вера стала рассеиваться. Я отчаянно пытался сохранить ее, но в какой-то момент ничего больше не мог поделать. И вот лет в 16 я быстренько забросил религию.
НГ: И начали писать?
Я всегда немного стеснялся заниматься журналистикой. Никогда не воспринимал ее всерьез. Хотя уверен, журналистика очень помогла мне как писателю. Особенно в годы, когда я работал в The Forward, писал еженедельную колонку "Израильский дневник". Раз в неделю я вникал в события страны — будь то демонстрация, стачка, что угодно. Я любил влезть в самую гущу, был колумнистом-эмпириком: писал и о том, что произошло в стране, и о том, что произошло со мной. Но не в этом суть. Суть в том, что каждая колонка не могла быть длиннее 14 сотен слов. А я то и дело был свидетелем таких интересных событий, что не мог представить себе, как вписаться в этот формат. Однако постепенно, сокращая тексты вдвое и втрое, я понял, что нужно писать, используя простые, но необходимые слова. Теперь я стараюсь так же подходить к созданию серьезных произведений.
Вот только что я написал свой первый в жизни роман. Он скоро будет опубликован. Это любовная история, действие которой происходит в Америке 1950—1970-х. Главные герои — двое мужчин и женщина. Там есть некоторые автобиографические моменты, но их немного. Название ничего не скажет тому, кто не читал роман, — это цитата из Гейне: «Мелисанда! Что есть сны?».
НГ: Если бы вам довелось рассказывать правнукам о своей жизни, на чем бы вы остановились в первую очередь?
ГГ: Главное в моей жизни, то, чему я в определенном смысле свою жизнь посвятил, —– это Израиль, сам факт существования еврейского государства. По-моему, это просто потрясающе. Я прекрасно знаю обо всех ошибках и огрехах Израиля, о том, что нужно было сделать и сделано не было, и наоборот. Но для меня это не так важно. Для меня Израиль не только самая невероятная еврейская авантюра всех времен, но и самая невероятная авантюра всех времен и народов. Подумать только — люди возвращаются в страну спустя 2000 лет, заново учат язык, который все это время был мертвым! Фантастика! Но очень немногие израильтяне думают об этом. Люди в целом не часто задумываются о своей жизни в "исторических категориях". Вы же не просыпаетесь утром с мыслью: "О, Господи! Как увлекательно – я в постсоветской России!". О’кей, может, вы и просыпаетесь, но большинство ваших знакомых — нет. Они думают: "Ой, четверть девятого, в девять у меня пара, пора бежать". Вот и большинство израильтян не проводят дни в раздумьях о жизни в Израиле. Они просто живут.
Но я-то провожу дни в раздумьях. Я очень осознанно подхожу к участию в этом приключении и очень за него благодарен. Не многие поколения евреев могли позволить себе это. Мое поколение — может. Это как раз мой аргумент против американских или неамериканских евреев, живущих в рассеянии, для которых еврейство — не пустой звук. Я просто не могу этого понять! Тут происходят такие удивительные события — неужели вы не хотите стать их частью? Как вы можете не участвовать? Ведь это все равно, что, будучи ребенком, сидеть дома и слышать, что по соседней улице марширует уличный оркестр, — как можно не рвануть туда тут же?! Вот на этом детском уровне я и говорю: "Я не могу этого понять ". И дело тут не в том, конечно, что в Израиле — сладкая жизнь. Жизнь, конечно, тяжелая, и в экономике не все так просто, но как увлекательно! Так увлекательно, что для еврея не может быть никакой другой страны.
Если вы скажете: "Мне плевать на мое еврейство", – ну и ладно. Я не собираюсь никого убеждать в том, как важно быть евреем. В мире полно важных вещей: "быть русским", или "быть рок-звездой", или Бог знает что еще — ничем не хуже. Не мое дело, что важно для вас. Но если уж вы скажете, что «быть евреем» для вас важно, я спрошу: "Почему вы не в Израиле?"
Мне в Израиле нравится, но я понимаю тех, кому — нет. Они приезжают, живут и видят, что это не совсем то, о чем они мечтали. Как только начинаешь воплощать мечты в жизнь, они перестают быть мечтами. Поэтому некоторым из них лучше бы оставаться нереализованными. Я никогда не разочаровывался в Израиле, потому что никогда не питал иллюзий, не думал, что Израиль будет лучше любой другой страны. Евреи совершают те же хорошие и плохие поступки, что и все остальные. Разумеется, я не думаю, что евреи лучше других людей — я живу в Израиле не поэтому. Но и что они хуже других, я тоже не думаю.
НГ: Как вы выбираете темы для своих книг?
НГ: И последний вопрос: о чем же вы думаете, когда просыпаетесь поутру?
ГГ: Правда хотите услышать? Первая мысль – что мне нужно в туалет. И вторая — что я хочу чашку кофе.
НГ: Очень хорошо понимаю. Ну а третья? О чем-нибудь возвышенном, наконец?
ГГ: Третья? Смотрю в окошко и думаю: "Какой прекрасный вид из этого окна!"
Свои чувства каких вы никогда не чувствовали к Израилю не скрывают и другие наши авторы -- Линор Горалик и Анна Исакова
