— Мама, возьми себя в руки, — ржет Малюточка. Я подхватываю свой гипсовый портрет, и мы входим в выставочный зал. Настало наше время выполнять семейный долг.

Когда новый человек приходит к нам в дом, он сначала шалеет, потом восхищается: «Надо же! Сколько картин! Сколько скульптур!» Я вежливо отвечаю: «Да, бабушка была скульптором, дедушка рисовал». Обыденно так отвечаю, но чтоб чувствовались скрытая гордость, глубокие корни и прочие радости тайного сноба.

На самом деле жизнь со скульптурами — это отдельное испытание. Над моей девичьей кроватью висели посмертные маски Пушкина и Маяковского. Над супружеской постелью держала свечку гипсовая отливка фонтанной скульптуры «Девочка с чашкой» в человеческий рост; она же теперь держит провода и бусы, сидя над моим диваном самостоятельной женщины. В книжных шкафах нет места для книг, потому что там стоят гипсовые головы и гипсовые же фигуры разных животных и людей, по большей части незнакомых. Рядом с развешенными по стенам картинами глупо смотрятся плакаты, которыми любят украшать свой быт подростки, так что из комнат сыновей я картины убрала: там со стен смотрят далеки, Дарт Вейдер и виды Лучшего города Земли.

Картины и скульптуры — это ответственность. На протяжении десятилетий после бабушкиной смерти мама только и делала, что отливала сохранившиеся работы в бронзе («переводила в материал» это называется) и пристраивала в музеи. Я бурчала. Требовала перевезти гипсы на дачу, освободить жизненное пространство.

Хорошо, что «оно все» не стало моим в решительные двадцать или в тридцать, когда я очень поддавалась влиянию людей, которым моя семейная история не была близка.

А в сорок мне невероятно повезло: я познакомилась с Еленой Цезаревной Чуковской и имела возможность на протяжении нескольких лет слушать ее и понимать. Елена Цезаревна, наследница и публикатор архивов Корнея Ивановича и Лидии Корнеевны Чуковских, демонстрировала потрясающее отношение к своему наследству. Нынешние законы об авторском праве дают наследникам возможность распоряжаться интеллектуальной собственностью предков на протяжении семидесяти лет после смерти автора. Не все дети и внуки используют эти права честно. Сын одного поэта, писавшего на идиш, дважды отказывал желающим опубликовать стихи его отца с формулировкой «Пусть все забудут эту сволочь!». Внук известного детского писателя и сын другого известного детского писателя не позволяли печатать книги, если в них не включалось собственное творчество потомков по мотивам ставших уже классическими произведений. Причем сын пошел дальше внука: теперь он представляется как автор персонажей, прославивших его отца.

А тем временем Елена Цезаревна Чуковская скрупулезно разбирала архивы деда и матери и ежегодно выпускала по большому комментированному тому заметок, исследований, дневников, писем, черновиков. Она, уже тяжело больная, не позволяла себе уйти до тех пор, пока не подготовила к печати последний том. Для Елены Цезаревны главным было дать деду и матери «закончить мысль», не оставив повода для лжи и кривотолков, и, что особенно важно, не оставить Корнея Ивановича и Лидию Корнеевну заложниками стереотипов, которых в их отношении скопилось изрядно. Своей работой Елена Цезаревна продлевала жизнь своих родных. Для меня она стала образцом, идеалом наследника. И, что уж греха таить, переменила мое отношение к моему собственному наследству. Впервые я посмотрела на все эти скульптуры и картины не как на лишнее бремя, а как на возможность продолжить разговор с бабушкой, ушедшей, когда мне было тринадцать, и с дедушкой, которого я никогда не знала. А потом и с мамой, которая ушла очень не вовремя.

«Оно все» стало теперь моим. «Что будем с этим делать?» — спросили дети с подростковой надеждой. «Мы в ответе, за тех, кого…» — вздохнула я и пошла звонить человеку, несколько лет назад предложившему маме сделать в симпатичном зале на Садовом кольце семейную выставку. Мама тогда заинтересовалась, но ей некогда было возиться. Она постоянно откладывала. Получилось — переложила на меня.

Мы назначили дату, довольно отдаленную дату, эфемерную. Но она становилась все реальнее. Вот выставка включена в годовой план. Вот уже пора начинать развешивать. Последние две недели я вожу из дома картины и скульптуры, пишу тексты и этикетки и думаю только о том, что выставка будет. Что дети, которым приходится таскать семейную историю вместе со мной, тоже видят, что в выставочном зале работы смотрятся совсем не так, как в квартире. Уходит быт, остается искусство, извините за пафос.

Приводи, Крошка, приводи. Это твоя история, которая станет однажды твоей ответственностью.