— Вот сейчас я тебя придушу, а товарищ лейтенант выступит в мою защиту на суде. Правда же?
Лейтенант милиции, стоявший перед нами в очереди к лотку с напитками, с самым серьезным лицом и весьма прочувствованно подтвердил мои слова. Младенец призадумался и заткнулся. Соседи по очереди облегченно выдохнули.
Это была очень порядочная и вежливая очередь. Только что закончилась Бородинская битва, и публика выстроилась в долгую линию за безалкогольными напитками и шашлыками в надежде подкрепиться перед дорогой домой (дело было еще задолго до пышного юбилея 2012 года, когда инфраструктура вокруг поля боя расширилась, а время работы киосков увеличилось).
Утомленный младенец — ему тогда было лет семь — не захотел сидеть на склоне плац-театра и идти искать на поле стреляные гильзы тоже не захотел. Он хотел стоять рядом со мной в длинной усталой очереди и гундосить. Тихие увещевания и мрачное игнорирование не помогали. А ребенок желал одновременно пить, шашлыка и домой — домой больше всего, но пить и шашлыка хотели еще и старший, собиравший гильзы, и я, и моя подруга, и подругина дочка. Нас было больше, и Малютка должен был с этим смириться. При этом вывести дитя из очереди, чтоб он не ездил по ушам окружающим, было уже невозможно.
Любители живой истории и служивые люди вокруг нас старательно делали вид, что происходящее их не касается. Вам ведь знакомо это неловкое чувство, когда чужой ребенок вынимает из всех окружающих мозг и нервы, а ты не знаешь, что делать, потому что своего давно б убила, а этот — чужой? А еще более неловкое чувство, когда этот отвратительный ребенок — никакой не чужой, а твой собственный? В общем, я сказала то, что сказала. Младенец заткнулся. Усталый милиционер улыбнулся, остальные невольные свидетели слегка расслабились.
Я же говорю, это была очень порядочная и вежливая очередь. За все долгие семь минут, что Малютка выносил всем мозг, никто не сделал замечания мне, и никто не сделал замечания моему ребенку. Никто не требовал, чтоб я немедленно заткнула этого засранца. Никто не подходил к малолетнему зануде и не угрожал тем, что «сейчас заберет и отведет в лес». Люди терпели, предоставив нам самим разрешить ситуацию так, как сумеем. И даже не пригрозили мне ювенальной юстицией, когда я произнесла фразу, выражающую в нашем семейном обиходе высокую степень материнского недовольства.
Они понимали, что как бы ни мучительно им было находиться рядом с чужим капризничающим ребенком, их страдания и близко не сравнятся с тем, что испытывают родители — с этой горькой смесью жалости, раздражения и стыда. И еще эти прекрасные люди понимали, что нельзя вот так вот просто лезть воспитывать чужих детей.
Я помню кошмарные сутки, которые мы с детьми провели в плацкартном вагоне, следующем из Новороссийска в Москву. У нас было одно место в «купе» и два боковых. Остальные три места занимала семья, увидев которую, проводница позеленела: «Опять вы?! Снова с нами?!» Три женщины — а эта семья состояла из трех женщин и мальчика лет трех — вымученно заулыбались, а младенец завопил. Он начал скандалить в Новороссийске и не терял запала до самой Рязани, где наконец покинул наш вагон вместе с юной мамой, молодой бабушкой и властной прабабушкой. Три часа до Москвы мы наслаждались счастьем и покоем. Нашим же тогдашним попутчикам, боюсь, покой даже и не снился — таков уж их семейный уклад. Прабабушка командовала всеми и давила на дочь и внучку. Бабушка уворачивалась, переводила стрелки и давила на свою дочь и ее сына. Мать терпела двойной пресс и даже пыталась защитить ребенка, но старшие женщины все время выхватывали сына у нее из рук и постоянно чего-то требовали-требовали-требовали. Мальчик нервничал и защищался, как мог. А мог он только капризничать. Сутки. Без перерыва. И никто, включая нас с детьми, никуда не мог в этой ситуации спрятаться. Оставалось лишь жаться друг к другу, читать книжки и играть в тихие игры, пытаясь абстрагироваться от происходящего. Мне многое хотелось сказать трем женщинам, с которыми мы делили пять квадратных метров вагонной площади. Но воспитанные люди так не поступают. Не вмешиваются. Не лезут. Страдают молча.
Мы и страдали. Вместе со всем вагоном, который за сутки непрерывного детского воя растерял все воспоминания об отдыхе на Черноморском побережье.
Будем честны. Ситуация, когда чужой ребенок капризничает, не имеет легкого и простого разрешения. Посторонние не могут вмешиваться в чужой семейный уклад и не могут — мы же воспитанные люди, да? — делать замечания родителям. Мы ни на что не можем повлиять. Разве что постараться сделать так, чтоб наши собственные дети доставляли окружающим как можно меньше неудобств.
Иногда получается.
