Когда мы в первый раз собирались в Израиль, все было сложно — приглашение, поход в посольство, обязательное личное присутствие, живая очередь на вход, суровые охранники, рамка, с собой можно проносить только документы и ручку, все. А Данечке полтора года, он в коляске бубнит и негодует.
Когда подошла наша очередь, охранник-израильтянин сообщил, что коляску придется «просветить», там рядом с рамкой стояла специальная машина.
— А давайте вместе с ребенком, — сказала я.

— Может, мы заодно узнаем, куда исчезли наши чайные ложечки.
Охранник помрачнел и надвинулся на нас, как туча:
— Ребенок проглотил ложку и вы не отвезли его к врачу?
— Да не глотал он ничего, — быстро сказала я.— Честное слово.
— А почему вы хотите «просветить» ребенка, вы знаете, что это опасно?
— Я не хочу, я пошутила, — из полуобморока пролепетала я.
— Дети — это вам не шутка, — строго сообщил охранник. — Дети — это очень серьезно.
Нас, конечно, пропустили. Но все три часа в очереди я затылком ощущала неодобрительный взгляд охранника. Данечке, кстати, он вручил леденец. А ложечки так и не нашлись.

В Израиле детей любят неистово. Любых. Своих и посторонних. Всегда и везде.
Когда мы в первый раз пошли к морю с Данечкой — огромные красные щеки, насупленные брови, страдание в глазах и совершенное неприятие этого жаркого солнечного мира, — к нам бросилась женщина с криком «Мотэк, мотэк!»⁽¹⁾×(1) Ласковое обращение в иврите; дословно «сладкий»..
— Что это она? — тревожно спросила я мужа Костика.
Костик не отвечал, потому что женщина, подхватив нашего мальчика на руки, уже целовала его в диатезные щеки, мальчик благосклонно кивал, а мы стояли вокруг растерянные.
— Кажется, он ей понравился, — неуверенно сказал Костик.

И так потом было каждый день. Данечку брали на руки, им восхищались, ему дарили еду и всякие приятные мелочи — например, однажды на пляже, увидев, как Данечка копает песок руками (лопатку съело море), одна дама подарила ему большую и красивую столовую ложку с вензелями. Где она ее взяла и зачем несла с собой — неизвестно.
В кафе официанты приносили Данечке комплимент — какой-нибудь сложносочиненный десерт. Данечка рыдал, потому что не ел незнакомое и сложное. Официанты пугались и тоже чуть не рыдали, приносили другой десерт. Данечка рыдал еще сильнее. Костик ел десерты.

Сначала мне с непривычки все время было неловко — за себя и за капризного мальчика.

Особенно когда он, например, решает в магазине, что стащить с вешалки кружевные трусы, надеть их на голову и ускакать от тебя — это смешно. Ты бежишь за ним, с багровыми ушами и вспотевшим носом, а продавщица останавливает тебя и говорит — да пусть уже мальчик поиграет, что ты колотишься.

И я успокоилась. Когда Данечку кормили с рук незнакомые люди, я уже не мчалась к нему с заломленными бровями. Я разрешила ему самому залезать на горку, — я, тревожнейшая из тревожных, готовая сама лезть в эту горячую трубу и позорно в ней застревать попой, — когда увидела на площадке в Леуми одного израильского папу, который два часа стоял у горки и страховал всех детей подряд, а не только свою двухлетнюю козявочку. Я даже разрешила себе читать книжку, пока Данечка дружил и воевал с другими детьми, и не пыталась на каждый его возмущенный рев вроде «А-а-а, это моя песочница» бежать и немедленно спасать.

Недавно мы улетали ночью «Эль-Алем» из Домодедово. Кто летал, знает, что перед самой посадкой всех пассажиров еще раз проверяют и загоняют в такой небольшой стеклянный кубик. Там душно, шумно и все сиденья обычно заняты. В самолет нас не пускали минут сорок. Данечка бледнел и сдувался, как воздушный шарик, но мужественно стоял и держал меня за руку, чтобы я не сбежала, терзаемая дурными предчувствиями.
Когда нас запустили в самолет, мальчик был совсем плох. Мы прошли на свои места в самом хвосте и уже садились, но тут к нам протиснулся стюард, сказал мне строго “Don’t worry, this boy will soon return back!”⁽²⁾×(2) «Не волнуйтесь, этот мальчик скоро вернется», — на не очень хорошем английском и увел мальчика с собой. Запаниковать я не успела. Этот мальчик действительно скоро вернулся — с вытаращенными глазами. В руках у мальчика была маленькая модель «Боинга». И яблоко.
— Куда тебя водили? — спросила я.
— В кабину пилотов, — гордо сказал Данечка.
— Не может быть. Туда никого не пускают. Это же «Эль-Аль», тут правила безопасности с ума сойти какие и вообще нельзя!
— Ты просто завидуешь, — ответил Данечка. — А капитан мне руку пожал.

Как сказала мне на пляже одна бабушка, выпасавшая громкую стаю внуков (один хотел мороженое, другой купаться, а третий целенаправленно уползал в сторону Яффо): «Детям можно все и еще немножко больше. Знаешь, почему? Потому что “нельзя” — это уже про нас. А про них — только “можно”».