Год назад моя мама завершила свои земные дела.
Это не фигуральное выражение. Она доделала работу, проследила, чтобы все причастные получили свое вознаграждение, обсудила проект с заказчиком. Потом она позвонила мне и позвала в гости. Был вечер, я только что выпила стакан пива и пообещала приехать утром.
Утром и приехала, но она была уже без сознания. Неделя в реанимации, разговор с юным врачом (с дурной вестью к нам направили ординатора), похороны… И я оказалась главой семьи.
Всю жизнь моя мама крутила земную ось. И это тоже не фигуральное выражение. Мама крутила земную ось, делала разное невозможное, договаривалась со стихиями и железной рукой рулила градостроительной мастерской и семьей. Нет, домашним тираном она не была, наоборот. При ней, рядом с ней, мы чувствовали себя сильными и в то же время защищенными.
Иногда, конечно, это раздражало. Впрочем, я не верю в идеально безоблачные отношения в семье, особенно — в трехпоколенной семье. В любом случае дела сильно улучшились с тех пор, как мы четыре года назад разъехались. Мама с папой поселились отдельно, мы с детьми остались сами по себе (и наши с ними отношения тоже улучшились, да).
Довольно долго у моих детей был полный комплект бабушек и дедушек. Я им даже завидовала, потому что у меня-то была только одна бабушка, да и та нас покинула, когда у меня еще не отросли мозги. А у моих детей были все, и мой с их отцом развод ничего не менял в этом раскладе. Когда младшему исполнилось почти пятнадцать, не стало свекра. Впрочем, скажу честно и цинично, на нас это почти не отразилось. А потом мама решила завершить свои земные дела, и папа остался один в своей отдельной квартире. И как-то вдруг оказалось, что он немолод, нездоров и очень одинок. И что он, хоть и отказывается переезжать к нам, хочет верить в мою надежность и незыблемость. Папа решил, что теперь я — опора. Его это поддерживает. Но обычное папино беспокойство многократно усилилось, из-за чего с ним стало почти невозможно разговаривать.
Я где-то читала, что постоянные контролирующие звонки, повторяющиеся вопросы, повторение мантры «но я же беспокоюсь о тебе!» — все это формы психологического насилия. Но повернется ли язык назвать насильником родного и любимого человека, совершенно подкошенного тяжелейшим ударом? Человека, чей мир рухнул в тот момент, когда юный ординатор, запинаясь, произносил все положенные слова?
Моя жизнь весь этот год напоминает задачку о волке, козе и капусте. С одной стороны, я сочувствую папе и хочу его поддержать. С другой — я не должна позволять ему получать удовольствие от той жалости к себе, которую он испытывает, да и вообще позволять ему эту жалость испытывать. С третьей, мне надо прикрывать детей, двух половозрелых юношей (один из которых даже совершеннолетний), от всеобъемлющей дедушкиной любви и столь же всеобъемлющего беспокойства. Ну, и с четвертой — делать это надо так, чтобы не испортить отношений дедушки и внуков.
Они, конечно, взрослые и такие самостоятельные. Они умны, ироничны и независимы (мы же не говорим о деньгах, да?). Они поглощены своей жизнью, которая гораздо интереснее того, что происходит в семье. И они тоже переживают бабушкину смерть и дедушкино горе.
Вы знаете, как переживают мальчики-подростки?
Молчат. Или шутят. Или орут и ругаются. Или уходят.
Вы знаете, как переживают старики?
Говорят. Много раз говорят об одном и том же. Снова и снова проговаривают то, что нет уже никаких сил выслушивать.
Вы знаете, как переживаю я?
А вот это уже неважно.
