Амели Нотомб в Бельгии — нечто вроде Бориса Акунина в России: автор, который из любой безделицы умеет сделать элегантную вещицу и сильно любит Японию. Нотомб родилась в Стране восходящего солнца, в семье бельгийского дипломата, до совершеннолетия путешествовала с родителями по всему миру, но всегда мечтала вернуться в Японию. Ей это удалось, когда она поехала туда изучать японский язык и устраиваться на работу. О службе в японской корпорации Нотомб написала потом книгу, что касается японского языка – к нему вернулась позже, написав романтическую повесть о взаимонепроникновении двух языков друг в друга, с элементами японо-французской дружбы, в которой было немного любви и много Фудзи в холодное время года.

Героиня и автор в книгах Нотомб находятся в полной гармонии и единении, поэтому не имеет особого смысла говорить о художественном замысле или о характерах персонажей; интереснее смотреть, как Амели Нотомб познает мир. Эта девушка – настоящее сокровище: широко открытые глаза, хороший аппетит, отменное здоровье и психика, достойные американского спецназовца. Она не умеет готовить, зато не жалуется, что японский язык сложен до умопомрачения, — нет-нет, совсем не так сложен, как французский. Она берется учить японского студента французскому и рассчитывает, что ее знание японского улучшится от общения с местным жителем. Догадаемся с трех раз, куда приведет обоих это знакомство. Нет. Нет. Ринри влюбляется в Амели, она не влюбляется, но очарована его стриженым затылком, непроницаемостью и умением готовить неописуемо вкусное японское блюдо онома-что-то-там. Какая разница, если это Роман?

Французы отличаются от всех других людей неподражаемой манерой проходить через любовь и войну как нож сквозь масло: покрываясь пороховой копотью и кровью друзей, раздирая рубашку и кожу о перстни любимой, внутри они остаются невредимы даже после смерти возлюбленного. Амели, конечно, урожденная бельгийка и совершенно не влюблена, но все же любовный роман преодолевает, как положено француженке: с восторгом и без единого сомнения. Мальчик-японец водит ее гулять в специальные места для влюбленных, знакомит с родителями и друзьями. Иногда это дикие способы знакомства: оставить девушку наедине с одиннадцатью своими друзьями, а самому запереться на кухне. (При этом Ринри – современный японец, фанат западной культуры, его тошнит от суси, а от салями с майонезом не тошнит). Амели взирает на все восхищенно, восторженно принимает лаконичность Ринри, почти не обижается на редкие злобные выпады его родителей и справляется с одиннадцатью друзьями при помощи элегантной застольной беседы. Унижения она старается переживать как настоящий самурай (если бы самурай был французской девушкой с длинными белыми ногами): достоинство прежде всего.

У нее есть кое-что еще, чего у самураев не бывает: тяга к независимости. Она согласна лазить на гору Фудзи, обедать с семейством Ринри, зубрить японские иероглифы и вкалывать по двенадцать часов в сутки, но почему-то не хочет поменять независимость на обеспеченную жизнь в особняке Ринри, полное довольствие и японское гражданство. Здесь у Романа случается Кризис.

Ничего удивительного: просто матрица Амели не совпадает с матрицей Ринри. Девушка бегом забирается на Фудзияму и представляет себя Заратустрой с крыльями на ногах. Юноше скучно на вершине постылой туристической горы, и вообще он хочет быть тамплиером. Он приносит ей плоды хурмы из занесенного снегом сада, очевидно имея в виду что-то очень японское: плоды завернуты специальным образом в платок, на дне платка лежит кольцо. Прекрасная дама съедает хурму, не замечает кольцо, и воображает, будто они с Ринри новые Адам и Ева: греховница все слопала сама, Адам остался не у дел. Совпадают они только в одном: она любит есть, он любит смотреть, как она ест.

По законам жанра им нужно пожениться. По законам жизни это тоже имело бы смысл. Амели так не думает и сбегает — как трус! Подлец! Предатель! Удирает как девчонка, оставляя за спиной Фудзи, мечты детства, год работы на японскую корпорацию и своего бритоголового любовника.
Лишь спустя годы она встретится с Ринри, и он подарит ей братские объятия, и вот здесь оно наконец-то случится: любовь. Братская, неправильно понятая любовь вернется на несколько секунд, чтобы попрощаться, прежде чем ее сердце, прежде чем его глаза…

Считается, что спасаться бегством постыдно. Жаль, ведь это так приятно. Бегство дает самое потрясающее ощущение свободы, какое только может быть. Убегая, чувствуешь себя свободнее, чем когда бежать не от чего. У беглеца мышцы ног наэлектризованы, по коже пробегает трепет, ноздри раздуваются, глаза расширены.

Понятие свободы – тема настолько избитая, что я сразу начинаю зевать. Но физическое ощущение свободы – совсем другое дело. Надо всегда иметь, от чего бежать, чтобы поддерживать в себе эту изумительную способность. Впрочем, у человека всегда есть от чего бежать. Хотя бы от самого себя.
Есть народы, которые давно никуда не бегают. Им покойно и мирно, и свобода для них выражается в возможности уйти куда-нибудь подальше отсюда. Есть другие, которые традиционно бегают много и далеко, для таких свобода остаться стоит не меньше, чем возможность убежать. Разница между первыми и вторыми, помимо прочих важных разниц, заключается в том, что первым так надоели они сами, что даже смотреть на себя они больше не могут. Зато часами могут глядеть на японцев, поднимающихся в гору. Что касается евреев, они от себя не устают никогда. Иногда утомляются от других, это правда. Но им всегда есть от чего бежать — и оттого мышцы ног у них наэлектризованы, по коже пробегает трепет, а глаза… Сами знаете.

Еще языков и Японии:

Шанхайский связной
Доминанта несовпадения
Словарь любовников