Темный, мифологический, хтонический мир, непрерывно порождающий и рождающийся одновременно. Человек кричит, надрывается, но что это –– первый младенческий крик или предсмертный вопль? Земля – в исконном ее значении –– почва и планета, источник жизни и последнее пристанище.
и долго зудел у нее живот
такой округленный тупой червивый
там кто-то живет и ее жует
хваталась за поясницу
жаловалась - несчастливая
опять залетела не на свои круги
сошла с орбиты
и покатилась
на вас только заглядись
только наклонись
уже убита
когда бы была жива
дала бы еще пожевать
Когда на семинаре премии «Дебют» 2006-го обсуждали стихи одного из финалистов –– Александра Авербуха –– в основном звучало два противоположных мнения. Одни говорили, какие это энергичные, по-хорошему брутальные и мужественные стихи. Другие удивлялись тому, как неожиданно и ярко в текстах израильского солдата, приехавшего на семинар во время армейского отпуска, представлено женское начало. И то, и другое –– правда.
Александр Авербух равнодушен к модной гендерной тематике. Женское для него –– это нечто докультурное, дословесное, всеобъемлющее. Главное действующее лицо «Встречного света» –– не рассказчик, не пресловутый «лирический герой», а воплощенный юнговский архетип Матери –– самой природы.
В ситуации непрерывного рождения, становления находится и человек. Из стихий –– воды, воздуха, огня и самой Земли –– возникает его живое одушевленное тело. Из пятой стихии –– речи –– лепета, говорения, бормотания –– рождается поэт.
когда ночь стекает по стенам напротив
моих окон,
кто укладывает меня в ложе-противень,
расправляя смирительный кокон?
освобождая плечи, поправляя края,
приговаривая: куколка ты моя,
разжигает тупой огонь,
прижигая бескрылую спину.
я ничего не говорю, кроме не тронь не тронь,
я ничего не чувствую, кроме огненной паутины,
липнущей к обугленной наготе.
и я, залипший в пламенной немоте,
фразу вяжу,
не зная, как ее опрокинуть
В какой-то момент персональный авербуховский миф о рождении поэта приобретает черты ветхозаветного сюжета, так что автор –– современным языком, новыми поэтическими средствами, но все-таки почти дословно –– вынужден повторять пушкинского «Пророка».
Кто вливает мне жгучую слизь в глазницы,
кварц дробленый кладет под сухой язык,
изнутри обжигает и копошится,
смолит бережно каждый стык
и горячее золото в горло прыснет,
мышцу кровью нальет, попуская жгут.
Александр начал писать стихи в 17 лет, сразу после репатриации в Израиль, но «Встречный свет» почти полностью составлен из более поздних текстов, написанных во время службы в армии. Армейская тематика в книге отражена, но только на уровне символов, трагических деталей. В целом война и армия –– лишь малая часть поэтической мифологии Авербуха. Мир для Александра Авербуха одухотворен во всех проявлениях. Такие стихи –– религиозные по сути, но не привязанные к определенной конфессии –– принято называть метафизическими.
всюду тобой пронизано, господи,
как же ты весь горчишь…
Говоря об истоках метафизической поэзии, прежде всего, конечно, стоит вспомнить Джона Донна, Уильяма Блейка, Готфрида Бенна. Но интонации Александра Авербуха восходят к классике опосредованно –– через авторов, более близких ему по возрасту и мировосприятию –– например, нашу современницу Ольгу Седакову, и поэтов, дебютировавших в начале XXI века. На мой взгляд, он близок к творческой манере Екатерины Боярских, Ксении Маренниковой и особенно Марианны Гейде –– это близость и на уровне взгляда на мир, основных ценностей, и на уровне построения фразы, поэтического дыхания.
кто сворачивает пласты не добытых никем пород,
не названных никем насекомых кто за крылья берет
и отпускает, не оставив клейма, —
кто видит город, когда его погребает тьма.
Марианна Гейде
Такие реминисценции, независимо от того, осознанны они или нет, –– не вторичность, а диалог, поиск собеседника, подобного себе другого и в конечном итоге –– себя в другом.
Александр Авербух –– ищущий поэт, он постоянно меняется и следить за этими изменениями очень интересно. Его ранние стихи были написаны в нарочито наивной, как бы детской манере, отчасти напоминающей Николая Олейникова, Николая Глазкова, Генриха Сапгира и других «взрослых» поэтов советской эпохи, которым по совместительству пришлось стать и детскими. Вот одно из таких стихотворений, вошедшее в книгу:
Синие сливы дождя.
Косточки плюхаются в компот.
Тетя Маня пухлая пустая туча
Посылает Димку в соседский сад.
Пошли, мол, господи, дождичка.
Батя-скотина усох,
Всю меня выжимает,
Слив просит.
Димка мигом - на, батя пей
Глотай те что помельче.
А сам руки в кулачки жмет -
Хоть бы все наладилось.
И хотя эти стихи тоже обращаются к метафизике и мифу, переход от них к предельно серьезной, лишенной иронии и полной надрыва интонации случается как-то вдруг, неожиданно для читателя.
Демобилизовавшись из армии и поступив в университет, Александр Авербух на время замолчал. И вот теперь в его Живом Журнале появляются рассказы – уже на иврите, и новые стихи. Они опять совсем не похожи на те, что были раньше –– эта поэзия жестче, четче, снова не «традиционная» и снова с ярко выраженным игровым началом, но теперь игра слов иногда оказывается важнее игры образов.
я больше не говорю
больше не ловлю себя на мысли
что говорю
никому не даю слова
схваченного налету
которое скрючилось что не могу
окаменело вовне
о том чего не было и нет
где тяжелый медный колокол
раскачивал немое сердце
но это все ничего
нет чьего
В последней четверти ХХ века сформировался круг авторов, работающих на стыке двух культур, двух литератур – русской и израильской. Это и строго русскоязычные литераторы, и поэты-билингвы – Михаил Генделев, Гали-Дана Зингер, Александр Бараш, переводчик-гебраист Шломо Крол, авторы журнала «Двоеточие». Двойная оптика взгляда на мир, пограничное существование языка, перенесенного с одной почвы в другую, придают новый смысл знакомым словам и явлениям, и «Встречный свет» Александра Авербуха – книга именно такой новой формации, часть одновременно и русской, и израильской культуры.
Еще поэты:
Борис Слуцкий
Александр Бараш
Гали-Дана Зингер
