В издательстве «Мосты культуры / Гешарим» вышел фантасмагорический роман Анджея Барта, где вымысел переплетен с реальностью и где вершат суд над Хаимом Румковским, известным также под именами Хаим Грозный и король Хаим, который в годы Второй мировой войны возглавлял юденрат гетто в Лодзи.
Параллельно с судебным разбирательством в книге происходит путешествие некоего писателя в Лодзь, оплаченное загадочным и неприятным субъектом. Писатель попадает на международную конференцию, «организованную согласно с правилами столь популярного нынче тотального участия. Интерактивность, обогащение самосознания, женщины, играющие роль мужчин, жертва, становящаяся палачом».
В книге Барта Хаим Румковский с женой и сыном приезжает на заброшенную фабрику, где над ним проходит суд — суд посмертный, инфернальный и вполне кафкианский, где в качестве присяжных — люди из лодзинского гетто, свидетелем выступает, например, Януш Корчак, подаривший Хаиму Грозному свою книгу, где адвокат Борнштайн сравнивает Румковского с Моисеем, а судья его же — с царем Иродом.
«Вот этот убеленный сединами старик мог стать героем, прославляемым грядущими поколениями, а стал едва ли не самым противоречивым персонажем всемирной истории, перед которым меркнет другой небезызвестный правитель, царь Ирод. <…> Мордехай Хаим Румковский создал в лодзинском гетто невольничье государство, поставлявшее немцам множество разных изделий, в том числе для военных целей. Он был абсолютным монархом и действовал только так, как сам считал справедливым. Он возвышал одних за счет других. Лично подписывал приговоры тем, кто отказывался подчиняться немцам и нарушал установленные им правила. Мало того! Когда фашисты приступили к окончательному решению еврейского вопроса, он позволил отправить на смерть своих подданных. И не только позволил, но еще своим авторитетом и патетическими речами усыплял их бдительность», — говорит прокурор.
« — Да, только гений способен понять, что выжить в неволе может лишь тот, кто приносит пользу. Что делает господин председатель? В тщательно продуманной докладной записке немецким властям он предлагает организовать в гетто мастерские, благодаря чему оно станет самоокупаемым. И, получив согласие, создает безупречно функционирующую общественную структуру. Кто-то может сказать: несправедливо управляемую. Да во всей истории не найдется более справедливой! Это — государственный капитализм: прибыль идет на содержание всего общества. Богач и бедняк работают на равных. Где, как не в лодзинском гетто, были больницы и сиротские приюты, царил порядок и была еда, тогда как в Варшаве от голода люди умирали на улицах? У нас имеется достаточно тому доказательств. А также не составит труда доказать, что именно благодаря гениальным идеям господина председателя наше гетто продолжало существовать, когда от всех прочих уже ничего не осталось. Если всякая война — смертоносная трясина, то я осмелюсь еще раз сравнить господина председателя с Моисеем, ведущим евреев через Красное море…», — отвечает адвокат.
Защита выстроена на том, что если бы ход войны сложился иначе, Румковский спас бы всех европейских евреев. Но «если бы» не случилось, и он погиб вместе с остальными в Освенциме.
Барт в своей книге использует, кажется, все современные средства для включения читателя в судебный процесс. Он, условно говоря, при помощи текста создает впечатление то театральной постановки, то видеоарта, сбивает фокус, рассуждает о вкладе европейского еврейства в культуру Германии или пишет о сыне Кафки — Германе, а под конец отменяет все им сказанное коротким диагнозом:
Всю книгу можно было бы считать странным бредом, наведенным кошмаром, если бы не черепаховое перо, появляющееся в финале (которое писателю принес в начале книги загадочный и неприятный субъект) — вечное перо Pramen&Soh». Пан Прамен, создатель первых в мире чешских авторучек, собирался превратить свою фирму в мощный концерн, но вместе с сыном был отправлен в Терезин.
Если можно говорить о морали и памяти, учитывая все, что случилось после Катастрофы, — умолчание, покаяние, суды и постмодернизм, спекуляции на тему, психоаналитические трактовки и даже версии истории, согласно которым вообще никакой Катастрофы не было, — то это, пожалуй, книга, в которой автору все удалось. Книга непроста и неоднозначна и порой кажется даже излишне многоуровневой. Но она включает одновременно разум и эмоции и заставляет думать о немыслимом и жить там, где невозможно выжить.
