Новая книга Александра Гениса называется «Фантики». Обложка соответствующая: «Утро в сосновом бору» Шишкина. Знакомая с детства, примелькавшаяся картинка с обертки шоколадных конфет «Мишка косолапый». Работу Шишкина привыкли в просторечии называть «Три медведя», хотя мишек не три, а четыре. Но картина так прочно вошла в национальное подсознание, что склеилась со сказкой «Три медведя» – не разорвешь, не расцепишь. Три – число правильное: тут тебе и «Три богатыря», и «три девицы под окном», и бутылка водки, которую принято употреблять на троих... Было, правда, у шишкинской картины в народе и еще одно прозвание – «Мишки на лесоповале». Но и это из области подсознательного — травматическое. Вот об этом национальном подсознательном и народном живописном каноне и пишет Генис.
Потом была еще «Русская кухня в изгнании» – о национальных гастрономических архетипах. И как после «Родной речи» хотелось перечитать книги из школьной программы по литературе, так после «Русской кухни…» хотелось выпить и закусить.
«Фантики» – книга о русской классической живописи. Здесь Репин, Айвазовский, Саврасов – весь «костяк» Третьяковки, который большинству населения знаком по цветным вкладкам в школьных учебниках литературы, картинкам на папиросных пачках, плакатам и оберткам. «Фантики» – продолжение темы ревизии общеизвестного, еще одна часть проекта, начатого двадцать лет назад Генисом вместе с Вайлем, но законченного уже в одиночку, без друга и соавтора. Петр Вайль умер в этом году, после долгой болезни. «Фантики» Гениса – это еще и своего рода оммаж Петру Вайлю. Заметно, что написаны «Фантики» с оглядкой на вайлевскую книжку «Стихи про меня» (2007), где почти каждое стихотворение из набора «великой русской классики» (от Введенского до Бродского) описано как часть биографии самого Вайля, когда чтение становится опытом жизни и сплетается с историями из собственной биографии, веселыми и горькими воспоминаниями, портретами друзей. В «Фантиках» похожая схема построения, разве что меньше текста и он сопровождается иллюстрациями. Репродукции известных полотен, рядом – их увеличенные фрагменты, — добавьте к этому крупный шрифт и в сумме создается ощущение детской книги, вроде Азбуки. Всего десяток картин. Кажется, они были всегда, и мы вроде бы всё о них знаем: «Бурлаки на Волге» Репина, «Грачи прилетели» Саврасова, «Три богатыря» Васнецова… Картины выстроены не по алфавиту и не по хронологии: Александр Генис исходил из собственной системы.
Генис начинает свое путешествие по русской живописи с Брюллова, с его работы «Последний день Помпеи». Уже само название картины вошло в разговорный русский язык афоризмом. Вот только появлением этого названия Брюллов, немец по происхождению, обязан итальянской опере. А, как пишет Генис:
«требовать жизненности от брюлловского полотна — все равно, что ждать ее от оперы. Одна их них с тем же названием «L’ultimo giorno di Pompei» послужила Брюллову моделью. У образца художник позаимствовал главный соблазн и непременную условность оперы – арию. <…> Сочиняя свою арию, Брюллов тоже остановил мгновение, чтобы запечатлеть его во всех антикварных подробностях».
Включение этой картины в советские учебники по истории древнего мира – своего рода фантомная память о гимназическом курсе древней истории, эдакий советский реверанс в сторону «буржуазных» пережитков, «честных капиталистов» и дореволюционной интеллигенции, которую порядком повымело после 1917 года с территории бывшей Российской Империи. Брюллов и его «Последний день Помпеи» остался о них немым напоминанием.
Следующая остановка – Алексей Саврасов, «Грачи прилетели». Многие ли с ходу вспомнят какую-нибудь другую работу художника? А эта – прижилась, и мало того, пустила корни на странноватой русской почве.
«Я встречался с этой картиной в букваре и в детской комнате милиции, в депо пожарной охраны и в кабинете университетского ректора. Она висела (рядом с иконкой) в избе пасечника, делившегося со мной фольклором, и в квартире участкового, за дочкой которого я безуспешно ухаживал. Избавиться от «Грачей», как и предупреждал Брем, невозможно. Остается их полюбить…»
Особенно эта картина пришлась ко двору в шестидесятые годы, во время «оттепели»: дожили, наконец!
А вот «Три богатыря» Васнецова: верхом охраняют границы. Защищают непонятно кого непонятно от чего, но так, на всякий случай: враг не дремлет. И ежели что – пусть не суется на бескрайние русские просторы. Ключевое слово – бескрайние. Тяжко в России с географией: она бесконечна и запутана. Пространство в ней заведомо измеряется временем. В этом отношении русская география сродни Синайской пустыне, по которой Моисей сорок лет водил избранный народ. Пустыня маленькая, но из нее не выйти, как будто границы все время отодвигаются от людей. В России границы также недосягаемы, правда, по другой причине. Их сложно обрести. Еще Гоголь писал: «отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь». Есть в этих отношениях нечто взаимодополняющее. И в Синайской пустыне, и на просторах русской истории важнее всего – обещания будущего. А настоящее, словно песок, уходит сквозь пальцы.
Следом за васнецовскими богатырями – «Пан» Врубеля, своеобразный итог всей книги. На картине Врубеля Пан – симпатяга, местный дух леса, обычная мелкая нечисть. Это леший, который, по выражению Синявского, больше всего «любит играть в карты с сибирскими, причем на зайцев». Пан в древнегреческой мифологии – бог, наводящий ужас. Вот она, разница смысловых потенциалов.
Фрагмент за фрагментом складывается из «Фантиков» портрет русского бессознательного: ожидания вечны, границы призрачны, сквозь советскую эпоху просвечивает гимназический курс, и в сибирских лесах леший режется в карты на зайцев.
И другие изображения:
Холодная красота и обжигающее уродство
Одна частная коллекция
Иерусалим в картинках: проверьте свою эрудицию
Интервью с арт-критиком
Художник Пикассо без понтов
Художник Левитан – грустный и левитанистый
И еще два изображенья
