«Самые красивые песни у самых отвратительных народов. У тех, которые готовы вам перерезать глотку за какую-нибудь хрень. Например, за веру в бога. Или за кусок земли под маковый посев».
С этих слов начинается четвертая книга известного журналиста Игоря Мальцева. У него, как многие говорят, тоже скверный характер. Мальцев любит старую музыку, играет блюз, коллекционирует гитары. Знаток выпивки и порнографии. Раньше делал журналы — «Медведь», «Водка», «Другой»: в них было что почитать. И возил в Москву музыкальные коллективы из шотландских пабов. Нет, вы не поняли — это не группы, которые там начинали и стали знаменитыми. Это реально группы из пабов. За свои, в общем, деньги возил. Не знаю, как вас, а меня такое к человеку вообще располагает.
Но и это не вся преамбула. Книга Мальцева вышла в криптоиздательстве «Вольный стрелок» Сергея Юрьенена — писателя с такой биографией, что мало не покажется. Те, кто читал его прозу, тоже могут заключить, что человек он не розово-пушистый. Ну и самиздатская платформа «Lulu.com» подсказывает, что в овощных ларьках России «Sinä» вряд ли появится. Тем лучше — ее прочтут те, кому это действительно зачем-то нужно, и коллективный разум российского читательства избавит нас от своих спазмов и метастаз.
О книге своей Игорь Мальцев в самом начале говорит буквально следующее:
Иногда надо просто извиниться. Перед человеком, перед народом. Если ни у кого не хватило совести извиниться перед народом, придется это сделать мне.
Удивительное дело — но вот точно так же относятся к своему времени в Ленинграде. Много разговоров о чем-то гениальном, что предстоит сделать. Потом многие часы за бутылкой. Потом посылаем еще. Потом ребята приехали и поехали к Коле. Там еще купили выпить. Потом Алекс Оголтелый приехал, свернули папиросу и еще выпили. На следующий день все то же самое. Это они называли рок-н-ролл. Я выдержал всего месяц и слинял в неродную Москву.
И такие вот рассказы о вещах как раз по мне:
…Вообще-то у него еще есть старая неглаженая майка с портретом Боба Дилана. И расписанием его концертов за 1992 год.
— Ты знаешь, Боб Дилан никогда не знал, что он будет делать в студии. И музыканты у него не знали ничего до последней минуты, пока он не начинал играть и петь. «One More Cup of Coffee» потому так звучит раздолбайски, что она — Эммилу Хэррис — или Джони Митчелл просто повторяет за ним только что услышанный текст. Про последнюю чашку кофе, перед тем как он уйдет вниз, в долину. И, конечно, еще девочка скрипачка, которую они просто пригласили с улицы.
Вот прикол — еврейский мальчик сделал американскую народную музыку. Городской ковбой.
Такой безбашенный постмодерн многие пытались писать, но по-настоящему получается у единиц. Я бы сказал — у людей подлинно свободных, как снаружи, так и внутри. И Финляндия здесь — лишь точка приложения творческих сил. Страна может быть любой. Igorrr — «человек от музыки, а не от России» — мог бы написать о чем угодно, да и список народов, у которых другим народам стоило бы сейчас попросить прощения, был бы длинен. У евреев, русских, немцев, американцев… Немцам, русским, американцам… Евреям тоже наверняка, если поискать, найдется, перед кем извиниться.
Сейчас, казалось бы, извиняться русскому перед финнами как-то неактуально. Это ведь даже не «Двести лет вместе» — нет того накала страстей, да и история, пожалуй, не так длинна и не настолько подла и кровава. Империи каюк, и больше не нанесет она никакого ответного удара. Однако есть все же в идее массового покаяния нечто постыдное, свойственное пресловутой «соборности» рад, сеч и коммунизма. Мы вот, мол, сейчас встанем на коленки, постучим челами в пол все дружно, мы пожалеем, нас пожалеют, а потом опять можно грешить и делать пакости сопредельным народам… А то и не все дружно постучим, тут же как в групповом изнасиловании, знаете, — в толпе сачкануть легче.
Нет, Мальцев явно выбирает «путь самурая» и остается с историей и совестью наедине. Так уже не будет обратной дороги, и мы, читатели его книги, можем быть уверены: по крайней мере еще один человек не пойдет жечь и убивать, не побежит с погромом, не полетит бомбить Хельсинки… Потому что свое личное прощение у народа просит он, наверное, единственно верным способом, возможным для порядочного человека. Он просто рассказывает нам о своих знакомых финнах — неизвестных гениальных музыкантах и конструкторах винтажных усилков, коллекционерах порнографии, битых жизнью официантках, медсестрах и учительницах начальных классов. О фриках, чудаках, выродках, маргиналах. А в этом котле варятся не только финны и русские, но и арабский студент Одесской мореходки по имени Джихад, и черные швейцары, и сириец, отзывающийся на ветхозаветную кличку Моисей, и депрессивные венгры — создатели Знаменитой Суицидальной Песни «Gloomy Sunday», ну и евреи, конечно…
Евреи? Где евреи? Джихад оживляется. Он затягивается косяком, от которого осталась одна только пяточка. Да. Точно. Во всем виноваты евреи. Если бы не евреи я бы сейчас… да я бы…
Джихад, сидел бы ты в своей Сирии как цуцик и помалкивал, вот что бы ты делал. Так что не болтай лишнего.
И надо сказать, что варево это обильно приправлено музыкой, едой, историей, бухлом, гитарами и клавишными, архитектурой, порнухой и любовью. Любовью не только к стране, которая едва бибикает на экранах российских массовых радаров, войдя в анекдоты и довольно низкопробные кинокомедии, но и ко всем ее людям. К каждому в отдельности — в том числе.
Знаешь, чему меня научила Ритва? Нет, не минету. Я вас каждого могу научить отсосу и без Ритвы. Однажды я стоял на краю питерской мостовой и провожал группу «Tarot», которая только что дала просраться местным питерским легендарным музыкантам. Рядом со мной стояла баба, которая привезла в Питер финские провинциальные команды. Провинциальные настолько, что выглядели рядом с легендами питерского рок-клуба словно натуральный Давид, мать его, Ковердейл. Мы ждали автобус. Тут она встала раком и начала собирать стекла от битых бутылок, которые были рассыпаны вдоль улицы Рубинштейна. Русскому человеку эта картина кажется дикой. Потому что каждый из нас знает, что в битье стекол мы обретаем наше русское национальное сознание с детства. И никому в кошмарном сне не придет в голову собирать осколки с тротуара или с проезжей части. Потому что, раз начав, он может посвятить этому всю оставшуюся жизнь. Зачем ты собираешь осколки? И она сказала фразу, которая глубоко чужда русскому национальному характеру: А вдруг сейчас подъедет машина и распорет об осколки шину?
Ты знаешь, в чем дело — в России всем глубоко наплевать, подъедет или не подъедет машина и распорет ли она себе шину о разбитую пивную бутылку или нет.
Ритва мне преподнесла урок лютеранского отношения к жизни…
А потом в какой-то миг таинственным вывертом авторской логики все становится уже не так весело. Потому что вдруг понимаешь, зачем перед трагическим, страшным концом автор вставил в свой вроде бы исповедально-автобиографический разухабистый текст новеллу о дозоре — о нескольких финских долбоебах с уже знакомыми нам именами, которые во время Зимней войны случайно берут в плен отбившегося от своих войск русского долбоеба Игоря и несколько дней порываются расстрелять у озера, но так почему-то и не расстреливают, а, наоборот, ловят и коптят с ним рыбу, допивают остатки спирта, играют в шеш-беш, парятся в сауне и прячут от проверяющих… Общаясь при помощи всего двух слов: minä — я, и sinä — ты… Sinä - от слова «грех».
Это не русофобская, не финнофильская и не мизантропическая книга, что бы вам ни говорили о ее авторе. Это взгляд на всех нас и на нашу общую историю — трезвый взгляд честного и здравого человека, пропущенный через призму, троекратно промытую чистейшим «Синебрюховым». Взгляд автора, много повидавшего в человеческой жизни, однако не упустившего из виду самую большую ценность этой самой жизни — ее саму. Вне зависимости от акцента, цвета кожи и волос на лобке… Ну и отличный способ даже не попросить прощения у народа — это было бы слишком просто и по-детски, но — принять его, Принять Другого. Просто бухнуть с человеком, покурить, переспать, поездить с ним на поезде без билета. А потом рассказать — о разных фриках и выродках. Из других русских писателей так когда-то умел, пожалуй, один Аксенов, только это было давно.
Еще рок-н-ролл:
Не ля-мажор, не соль-мажор, не фа-мажор
А в глазах тоска
«Очко» русской поп-музыки
