Книгу Юлии Винер делает простая и сильная оппозиция — внутреннего мира человека и необъятного холодного мира вокруг него. Центром пересечения этих двух миров становится дом — «место для жизни». Живая, многоголосая книга Винер — о том, что значит дом для десятков ее героев…

Квартирный вопрос испортил не только москвичей. Булочник Жожо мечтает о смерти старухи, квадратные метры которой мешают ему построить кафе, русская эмигрантка Юля стремится оформить на себя квартиру старика-художника, у которого работает, а торговец Ами отсуживает жилье у братьев и сестер. Для них квартира — средство: «…всего лишь место для жизни. Не все ли равно, где жить».

Но совсем рядом с этими обычными — расчетливыми, мягкосердечными, жадными, чувствительными — людьми в прозе Винер живут и другие, «ненормальные»: не умеющие думать впрок, суетиться и получать выгоду. Для таких «место для жизни» — прочный и теплый панцирь, надежная защита от «холода внешнего мира», подтачивающего душевное тепло. Герой одноименной повести Соломон Исакович обкладывает полученную московскую квартиру плиткой и устраивает в ней бассейн, затопив соседей. Поля из рассказа «Алоха-оэ» превращает свою комнату в тропический остров, к которому с детства стремится в мечтах. А Элла («Дом на территориях») просто мечтает о закрытой двери, за которой воцаряется безопасность.

В маленький идеальный мир, который строят эти герои, неизбежно вторгается большой мир с неписаными, но известными, как надпись в подъезде, правилами и законами. Из бассейна мечтателя отправляют прямо в психиатрическую лечебницу. «Вы считаете, что так и положено? Так и надо?» — будет задавать один и тот же вопрос Соломону Исаковичу равнодушная врач. Той же нищенской жизненной тревогой полны размышления других героев: «Но я ведь должна что-то есть… и где-то жить…» — объясняет туземцу на воображаемом острове беззащитная перед «так надо» Поля. Попытки что-то изменить в этом космически равнодушном укладе часто завершаются трагически (с переездом сына, разрушившего тропический сад в комнате, путь на воображаемый остров потерян). Светлая нота звучит только в проявлении скрытой человечности — грубой русской продавщицы, вдруг вступившейся за одинокую старуху («Шопинг — это все»), или мужа, в котором при виде обезображенной жены просыпается — через 20 лет после разлуки — чувство сострадания и любви («Моя красавица»).

Несмотря на внешнюю простоту, рассказы Винер отнюдь не односложны. Авторское определение жанра («квартирный сюжет в рассказах») не передает метафизической полноты, которая открывается в бытовых историях. Одна из постоянных тем израильской писательницы — тема свободы. Упорство личности в противостоянии законам человеческого мира вознаграждается моментом полного и абсолютного счастья: «Мир замкнулся, стал мал, дружелюбен и безопасен» («Соломон Исакович»). Но в одиночку пересилить законы мира человек не способен. Оградиться от оглушающего одиночества он может лишь с помощью другого человека. Рассказы Винер объединяет мотив катастрофической нехватки любви в мире, где люди думают о квартирах. Порой они не ощущают счастья любви, пока не лишаются его (как Хана в рассказе «Переезд», потерявшая кошку Зельду), порой — неосознанно мучительно страдают без него, а порой ищут — целенаправленно и безрезультатно: «И ищут себя, и ищут, и нигде найти не могут» («Поиск»). Отношение человека нормального к подобным поискам афористически запечатлено в рассказе «Поэт и врач»: «Я описываю акт любви между мужчиной и женщиной» — «Надо же, жить в такой квартире и заниматься таким вздором!» Но эти поиски, если верить Винер, не прекратятся никогда: «Вы меня не поняли, постойте, я все вам объясню еще другими словами…»

Другие книги серий "Чейсовская коллекция" и "Проза еврейской жизни":

Йозеф Рот. Дороги еврейских скитаний
Диспут растерянных. Межкультурный семинар в тель-авивской школе «Шевах-Мофет»
Вера Инбер. Смерть Луны
Давид Бергельсон. Отступление
Сара Шило. Гномы к нам на помощь не придут
Элиза Ожешко. Миртала
Исроэл-Иешуа Зингер. Станция Бахмач