То есть, если еврей пишет про еврея, но при этом с описанным евреем ничего особенно еврейского не происходит – это какая проза? Еврейская или всего лишь проеврейская (в смысле, про евреев)? Конечно, глубокий семантический анализ понятия «еврейская литература» не входит ни в полномочия набивающего эти строки, ни в размеры книжной рецензии. Но не оговориться не позволяет совесть, поскольку содержимое сборника не вполне соответствует названию серии, в которой сборник вышел. Чисто еврейской жизни в этой книжице - от силы процентов 30. Но, с другой стороны, давать серии название с оговорками вроде: «Проза, возможно, еврейская и, может быть, еврейской жизни» – как-то глуповато. Посему оставим концептуальные придирки и обратимся к комплектующим.
Комплектующие таковы:
Андрей Битов со своим старым, уже недостаточно для современного Битова затейливым, но очень хорошим рассказом «Похороны доктора» (ни на секундочку не еврейским, кстати, а точнее - опять же, некстати).
«…Какими способами обходится профессионал со своим опытом, знанием и мастерством в том случае, когда может их обратить к самому себе? Как писатель пишет письма любимой? Как гинеколог ложится с женою?.. Как Господь видит венец своего Творения?»
Этот рассказ сам по себе очень «битовский» – и всё. Еврейства в нем - ни грана (за исключением пару раз упомянутой национальности героини рассказа).
Михаил Веллер написал (не для этого сборника, взято из «Легенд Невского проспекта») краткую повесть-сплетню «Легенда о родоначальнике фарцовки Фиме Бляйшице». Повесть то ли о бесславной, то ли, наоборот, – о героической судьбе полумифического полнокриминального персонажа. И кто его знает (кроме Веллера, конечно), как повернулась бы судьба Фимы Бляйшица, не будь он евреем? Впрочем, оставим досужие вымыслы за рамками помыслов и не поверим в сугубость еврейскости главного героя, чье еврейство отражено только в его предприимчивости. Ведь еврейская монополия на предприимчивость – это не аксиоматично.
Александр Кабаков в коротком, но емком рассказе «Странник» высказывает спорную донельзя, но тем и интересную гипотезу (хотя, может, это всего лишь описание частного случая?): оказывается, русскому еврею хорошо отнюдь не везде, где он есть, а только там, где он народился. Трогательно. Не согласен. Потому что у Кабакова герой – не еврей, не Вечный Жид, а банальный люмпен-интеллигент, хоть и жалостливый. Люмпена жаль, евреи опять же - ни при чем. Но, возможно, я просто чрезмерно заобобщался и ничего такого Кабаков сказать не хотел.
«– Я тебе так скажу, – сказал он, – если б у меня партнер еврей был, так я бы сейчас не на Кипре гребаном копейки сшибал, а жил бы здесь и в полном шоколаде… Эх, батя, какой у меня проект начинался! Выше только звезды, понял, круче только яйца… Короче, я до неба дом строил, понял? И все накрылось, а почему?
–Потому что нельзя выстроить дом до неба, – автоматически ответил Кузнецов. – Давным-давно пробовали, не получилось…
–Вот, – нелогично обрадовался Иван Эдуардович, – видишь, нельзя. Ты сразу сечешь, а мне тогда кто-нибудь сказал? Потому что таджики были, азеры были, молдавы были, хохлы были, только вас не было…»
Афанасий Мамедов («Обрезание Британика») рассказывает в том числе и об обрезании. Как ни странно. Но обрезание, на которое нанизан рассказ – лишь повод к беллетризированной реминисценции, в которой еврею - с его мятущейся крайней плотью - отведена роль катализатора фабулы и не более того:
«– Нина, Ниночка!.. Чем я тебя обидел? Ты действительно думаешь, что я собираюсь в Израиль, но я не собираюсь в Израиль, я собираюсь в Баку, а это, поверь мне, не одно и то же».
Александр Мелихов явно пожертвовал для сборника добрый кусок большого опуса. Что очень чувствуется – прямо так и хочется ушлому читателю досочинить все, что было до, и присочинить все, что стало после. Потому как у истории нет начала и нет конца, несмотря на то, что она, эта история, хороша, исповедальна и как раз таки - донельзя еврейская. Причем без некорректного педалирования.
«Его квартирная хозяйка, простая из простых тетка, в каленый мороз добрела до Лапина, чтобы спросить у дяди Сюни, по какому обряду хоронить новопреставленного еврея: мож, вы хочете как-то по-своему? У нас нет ничего своего, ответил дядя Сюня».
«Что делает нас счастливыми и что ввергает нас в отчаяние? Слова, слова, слова…»
Марина Палей отдала микроантологии жуткую историю «Спасибо Гагарину!», характерную все же, скорее, для русско-советской беспросветности, нежели для советско-еврейской бесперспективности. Впрочем, от этого история не потеряла ни миллилитра своей дурной и вязкой крови, явно исторгнутой из сердца автора (без иронии, без иронии!..).
Наталья Ривкина с наикратчайшим рассказом «Давид» – наверное, самая наиеврейская среди прочих. И лично я - к своему стыду - совершенно не знаю, где еще (кроме Интернета) почитать Наталью Ривкину, до слез грустную и феерически комичную – эдакий литературный клезмер.
Виктор Славкин. «Письмо». Фельетон в тель-авивской газете, не более. Малым тиражом. Да простят меня поклонники Славкина (и составитель сборника Асар Эппель), но общественно-политический юмор не встал в ряд с литературно-художественными произведениями, хоть и разновеликими, но все-таки - литературно-художественными.
Очень грустный (как писатель, только как писатель) Александр Хургин с двумя рассказами «Иллюзия» и «Дурацкий случай». Повторюсь: грусть его сугубо литературна и нужна лишь для того, чтобы донести как беспричинную, так и совершенно оправданную многовековую печаль еврейского народа до сочувствующего читателя.
«– Ой, Раиса Натановна, вы такая хорошая, ну совсем на еврейку не похожи. И что б мы без вас делали?»
И под занавес, под закрытие обложки – безапелляционно поэтичный Асар Эппель с рассказом «Исчезание» о еврейской смерти в не очень еврейской среде, который, кстати, тоже совершенно не рассказ, а кусок из эпопеи.
«– Что? Что? Что?! Дети, что вы так кричите?! – мечется при свете поминальной свечи мать. И сама, поскольку дремала и выдернулась из сна, не может ничего понять – эти большие, длинные дети – неужели она родила их?»
У Эппеля очень получается совместить красоту слова с красотой сюжета, то есть читать его и красиво, и не скучно.
Ну, а добивающий эти строки может лишь - в свое оправдание - достучать на клавиатуре одно: хоть назови этот сборник геологическим словом «срез» (что неоправданно, по мнению добивающего), хоть никак не называй, однако полноты картины нет (хотя кто ее полностью, эту саму картину, смотрел?). Однако и нерепрезентативным этот томик не обозвать. К тому же (к чести составителя) следует заметить, что композиционный ландшафт книжки не изобилует кавернами и кратерами (опять геология, пардон!), а вовсе наоборот – гармоничен в своей среднеравнинной недоустроенности.
И уже издайте кто-нибудь отдельной книгой Наталью Ривкину!
