Эту рецензию можно было назвать «Гематрия и имяславие». Или «Львовские шифры». На худой конец, «Смертельные буквы» (иврита, конечно). И любое из этих названий вполне четко отразило бы те или иные темы нового детектива Марека Краевского — книги, которую польский писатель называет «самым еврейским» из своих романов.

«Числа Харона» вышли на родине Краевского весной и появились в сентябре на полках украинских книжных магазинов. Все произошло размеренно и согласно плану, потому что Марек Краевский – человек весьма и весьма упорядоченный. Классическая филология не терпит суеты, а он, как-никак, все же доктор филологии, латинист и бывший университетский лектор. Сегодня за его плечами десяток книг, переводы на два десятка языков, титул одного из самых известных польских писателей и звание посла города Вроцлава. Почему Вроцлава – об этом чуть ниже. Писать новую книгу педантичный пан Марек начинает обычно зимой, в январе, летом ее заканчивает, осенью наводит окончательный глянец и проверяет, выражаясь языком филологии, реалии фона.

На улицах Львова — а именно там происходит действие трех последних ретро-детективов Краевского — он давно стал знакомой и даже знаковой фигурой. Точность в изображении ушедшего быта — неизменная черта прозы Краевского, и по старинным улочкам, среди барокко, югендштиля и обшарпанных доходных домов он бродит не иначе как с фотоаппаратом и диктофоном: «Замечу интересный дом и сразу себе надиктовываю: дом такой-то, здесь живет убийца», — говорит писатель.

В размеренный цикл втянулось и львовское издательство «Урбино», выпускающее уже третий подряд роман Краевского (удивительно, но переводы Божены Антоняк, отлично владеющей языком вплоть до бандитского «батярского» жаргона старого Львова, от такой скорости не страдают). Вначале это были романы о Вроцлаве-Бреслау и брутальном комиссаре полиции Эберхарде Мокке, теперь их место заняли книги о его двойнике, полицейском комиссаре Эдуарде Попельском. Книги о Львове и той же обреченной на смерть эпохе, что втиснулась между двумя мировыми войнами.

Улицы, прохожие, автомобили, подозрительные забегаловки и изящные кондитерские, халаты и воротнички, дворники и чиновники, запах и вкус становятся у Краевского такими же равноправными элементами повествования, что и сыщики с латинскими изречениями, шахматами, мордобоем и кровавыми интеллектуальными загадками, которые им приходится разгадывать. В общем-то, Краевский пишет не только и не столько о них, сколько об эпохе и городах, и совсем неспроста именует Львов, как раньше Бреслау, «главным героем» своих детективов.

Прибавим к урбанистическому нуару («детективу большого города», по определению автора) театрализованные убийства и потоки крови, перехлестывающее через край насилие, убийц с маниакальными идеями и палачей-детективов, одержимых поэтической справедливостью, местью и страстью к выпивке и женской плоти – получим рецепт книг Краевского.

Если вспомнить о регулярности появления, может показаться, что перед нами всего лишь польский вариант скороспелых детективных «пирожков» московского литературного рынка, но если Краевский что и печет, то со знаком качества (возможно, поэтому российские издатели его упорно не переводят).

Читателя «Чисел Харона», впрочем, ждут некоторые неожиданности, поскольку рецептуру свою Краевский постепенно меняет. В сравнении с прежними книгами здесь меньше быта, хотя без описаний запотевших графинчиков и фаршированных жареными грибами яиц не обходится. Меньше привычной авторской речи — на протяжении многих страниц ее вытесняет аккуратно и старательно стилизованный газетный отчет. Зато больше собственно загадки, математики, зашифрованных надписей и попыток разгадать их смысл, что сближает книгу с классическим детективом: на память приходят «Пляшущие человечки» Конан Дойля или «Золотой жук» Эдгара По.

Загадка написана еврейскими буквами, надписи оставляет на местах зверских преступлений таинственный убийца под полицейской кличкой «Гебраист», чьи злодеяния, похоже, связывают воедино только невнятные записки и география. Для Попельского это шанс — заработать денег, восстановиться в полиции, вернуться к жизни: на дворе Великая и малая депрессия, блестящего комиссара вышибли с работы, он опустился, пьет, перебивается частными уроками и тратит последние злотые. Тем временем на горизонте Попельского появляется его бывшая ученица, роковая еврейская красавица Рената Шперлинг — она втягивает детектива в дело об исчезновении графини-помещицы. Сам себе не веря, циник и тонкий ценитель проституток Попельский начинает понимать, что влюбился в Ренату…

Расположив фигуры на доске, Краевский стремительно разворачивает действие, но шифры и головоломки явно представляются ему занятней телодвижений героев — в этом романе они порой подчеркнуто неуклюжи и схематичны.

Как расшифровать набор букв, вытянутых в сплошную строку? Знаток древнееврейского профессор Курилович и раввин Пинхас Шацкер раскладывают шифр на отдельные слова, получая высокопарные речения с туманными намеками на «сына утренней зари» и прочие сатанинские силы. Что все это значит? Путь к решению подсказывает Попельскому Ицхак Яффо, молодой гомосексуалист с нежными ортодоксальными пейсами — он рассказывает сыщику о гематрии и числовых значениях еврейских букв.

Да, Краевский не шутил: «Числа Харона» действительно «самая еврейская» его книга. Еврейского было много и в предыдущем львовском романе Краевского, «Эриниях» — улицы, убийство, замаскированное под «ритуальное», атмосфера подступающего погрома и бабелевская стать короля львовских бандитов Моше Кичалеса.

В «Числах Харона» евреи — от распутной скромницы Ренаты до следователя Кацнельсона, жертвы-проститутки и зловещих выкрестов-антисемитов — выходят на авансцену и чуть ли не толкаются локтями.

Итак, путь сыщику подсказан, и смертоносные надписи складываются в магические квадраты — матрицы, на которых проступают грехи убитых и орудия преступления. Краевский откровенно наслаждается, совершая все эти буквенно-числовые манипуляции, и в самом деле выполненные весьма элегантно (правда, с точки зрения тонкостей иудейской гематрии, задействованы лишь самые базисные операции). С псевдокаббалистическими волхвованиями следователей сплетается ряд математических идей и даже имяславие: о взаимоотношениях его с Каббалой и математикой можно говорить долго, а можно — вслед за автором — вовсе умолчать, надеясь на эрудицию или любопытство читателя.

«В этой части львовского цикла математика играет большую роль, — поясняет Краевский. – Ведь в свое время Львов был не только городом веселых питейных заведений и отчаянных батяров, но и математиков мирового уровня».

Роман, как обычно у Краевского, мрачный и жестокий. Каждому из героев щедро отпущена доля физических и духовных страданий. В определенном смысле зло — вроде бы наказанное — торжествует. Трудно отделаться от впечатления, что эти излишества и эксцессы продиктованы не столько законами нуара, сколько мироощущением автора. Достаточно очевидно и то, что Краевский пытается нащупать какие-то новые пути, уходя от своего кровавого гиньоля в сторону собственно интеллектуального детектива. Но пока что он дописывает новую книгу львовского цикла с ничуть не менее мрачным и мифологическим названием «Реки Аида». И можно не сомневаться, она выйдет в мае будущего года. Марек Краевский — человек очень упорядоченный.