Некогда харьковский, а ныне мюнхенский житель Александр Мильштейн дебютировал сборником рассказов «Школа кибернетики», вышедшим в 2002-м в яркой, но, увы, недолговечной серии «Оригинал». В новом романе Мильштейна тоже есть «научно-техническая» линия, связанная, кстати, с биографией автора: он закончил мехмат харьковского университета, а затем «долгое время был пленником различных НИИ с трудными названиями».

Один из героев романа – «прикладной математик» лет примерно сорока по фамилии Линецкий, типичный постсоветский интеллигент-технарь. Другие персонажи куда колоритнее. Стареющий режиссер Петр Доплер, мастер интеллектуального кино, кумир кухонных диссидентов и синефилов, эксцентричный и в меру занудный мизантроп-каламбурист. Крепко сложенный, угрюмый, «грубоотесанный» бизнесмен Манко – бывший боксер, бывший налоговик, мощным бритым затылком кое-кому напоминающий бандита. Переверзин – спортсмен и «кандидат физкультурных наук», ходячая гора мышц, жизнелюб и неисправимый романтик. И есть еще как бы ничем не примечательная девушка Лена, образующая со своим «воландообразным» спутником Доплером «странноватую, прямо скажем, парочку»…

«Точка сборки» для всей этой разнокалиберной публики – Крым. Как в заправском детективе старой выделки, Мильштейн начинает «издалека», показывая героев, неумолимо приближающихся к вожделенному черноморскому побережью. Там, словно предупреждает он, их пути-дороги пересекутся, всплывут старые связи (засекреченные автором до поры), заплетутся хитроумными петлями новые интриги и случится, быть может, преступление… Убийство на модном курорте – давняя литературная традиция.

Но, в отличие от канонических детективов, у Мильштейна интрига раскручивается как-то «не так»: неформатно, медленно, затейливо. Сновиденчески. Два «дикаря»-одиночки, Линецкий с Переверзиным – еврейский интеллигент и русский богатырь – познакомились случайно, уцепились друг за друга и устроили дикое в своей красочности путешествие по Крымскому побережью. Не вглубь бухты – вглубь себя. Бывший торпедный завод в прибрежной пещере, запретная полувоенная зона, ночные заплывы, лагерь хиппи, любвеобильная женщина в искрящейся кострами ночи – вот что ждет героев в необычном странствии. Мираж, резко усиленный крымским воздухом, крымским вином, плеском волн…

«Прежде чем уснуть, Линецкий забрался поглубже в некое подобие грота. В отличие от Южного берега здесь, на востоке ночью было прохладно. Он почувствовал, как малахитовая бездна прогибается, образуя воронку, и втягивает его…»
В крымском мороке изменяется восприятие не только настоящего, но и прошлого, и даже осознание себя. Линецкий, с его типовыми признаками технической интеллигенции позднесоветской выучки - Крым, палатка, Кастанеда, - начинает рассматривать свое еврейство в эротическом ключе. Сначала думает о жене, с которой расстался: «Стоило уходить от Инны? Ну и что, что она окружила себя нэпманами и полюбила русский шансон... Остальные ведь ещё хуже».
А затем они с Переверзевым встречают двух подружек, с которыми у обоих ничего не получается, и после этого эпизода Линецкий начинает перебирать в памяти свои любовные связи.

«Как-то привёл в свой номер девушку - с высоты его теперешнего холма почти что неотличимую от милиционерши, и, когда она уже сидела у него на коленях... На неё почему-то напала говорливость... И она расшептала ему на ушко самую большую для неё загадку: "Знаешь, я всё могу понять. Своих подружек. Всех. Даже тех, что с неграми. Но тех, что с евреями... Этого я никогда не смогу понять, нет..."
Линецкий ничего на это не сказал и не прогнал девушку с колен... И всё было так хорошо, что он даже слегка испугался. Перед этим у него был какой-то облом с совсем ещё юной и вполне даже симпатичной еврейкой... Всё было как-то не так... Не так, как надо... И он подумал: а не является ли для него такой вот животный антисемитизм возбуждающим фактором?»
У боксера-бизнесмена – свои отношения с ирреальным миром. Для него Крым – территория воспоминаний: о харьковской молодости и наездах «на юга» в 80-х. Манко пребывает во власти каких-то странных видений. Они преследовали его на ночном шоссе, по дороге на полуостров. И на побережье он не в силах избавиться от галлюцинаций… Или это просто переутомление?...

Микросюжет «Лена и Доплер» – кинематографического качества. Режиссер словно прокручивает в памяти нарезку из своих фильмов, снимавшихся в Крыму. Он давно уже не снимает, он – почтенный классик на покое, но как знать, может, именно эта поездка к морю в приятном обществе снова пробудит в нем художника? Лене же, как единственной девушке в этой компании, придется стать своего рода ключом, отмычкой (хоть и не единственной) к этой прихотливой истории.
Ближе к середине книги пути героев начинают пересекаться. Сюжет приобретает маркесовско-кортасаровский, «магический» оттенок. Целебный крымский воздух расширяет сознание и выпускает на волю всевозможных бестий. Читатель начинает ощущать себя «внутри» нового, еще не снятого доплеровского фильма с крымским сюжетом…

Здесь нет четких портретов, характеров, подробно прописанных сюжетных линий. Мильштейн работает штрихами, намеками, нелинейными ходами. Его роман – притча, мистерия. Книга с извилистой, словно лента серпантина, композицией, со смещениями реальности, одновременно «магическая» и очень «земная», витальная книга, реалистическая фантазия о рассеявшихся туманах. Роман о власти случая, о природе творчества, о затмениях и химерах, иллюзиях и миражах. О том, что всякий эффектный сюжет чреват подменой, каждый собеседник и каждое сказанное им слово – потенциальный оборотень.

Еще горы:

Тридцать пять и один в толще горы
В глубокой теснине Дарьяла
Горбатый город в залитой солнцем впадине