Сборник рассказов Асара Эппеля «Латунная луна» еще не издан, но рукопись уже номинирована на премию «Большая книга». Один фрагмент книги – «Дурочка и грех» – в 2007-м году уже был в финале престижной литературной премии имени Юрия Казакова, которая дается за лучший рассказ. Имя Асара Эппеля вообще не раз появлялось в различных премиальных списках. В 2002-м году он был лауреатом той же «казаковки» и финалистом премии Ивана Белкина за лучшую повесть; среди его наград – премии журналов «Знамя» и «Иностранная литература». Эппель-переводчик известен не менее, чем Эппель-писатель. С его помощью зазвучали по-новому «русские» Брехт и Петрарка, Боккаччо и Башевис Зингер. А за переводы польской литературы Асар Эппель, можно сказать награжден польским офицерским крестом ордена Заслуги, а также медалью «За заслуги перед польской культурой».
«Латунная луна» – книга густонаселенная, среди ее персонажей нет случайных. Даже те, кому досталось не больше абзаца, незабываемы и притягательны.
Юная «барелина» целыми днями разучивает позиции в заброшенной беседке и становится настоящим олицетворением женственности для подглядывающих за ней мальчишек. Пожилая женщина дарит зятю подруги безделушку – старинную монету, а тот обращает ее в целое состояние – 25 рублей, и все до копейки благородно отдает дарительнице. Сын летчика играет в таможенный досмотр и не позволит пронести на борт запрещенный груз, неважно, наркотик это или «воркотик».
Вами, гражданка Сникерс, указано…
– Я не Сникерс, я Веруся…
– Не прикидывайтесь… Мы вас все равно выведем на чистую воду. Имейте в виду – существует личный досмотр тоже… В декларации вы указали, что не везете наркотиков. А это что по-вашему? Не наркотик?
Верка держала взятого под живот кота, покладистого и свойского, у которого в данный момент свисали лапы, а к хвосту была привязана бумажка на веревочке. Кот был зеленоглазый и против таможенных строгостей не возражал.
– Это не наркотик… Это котик-воркотик… И вот его паспорт привязан.
(«Голодающие кошки Намибии»).
В мире Асара Эппеля живут маленькие люди, мещане, обыватели, и радости их маленькие – дочка в училище поступила или на юг путевку дали, и потери не вселенского масштаба, а вполне себе частные, хотя от этого не менее болезненные.
Бухгалтер М. уходил в отпуск, вознамерившись наконец навестить могилу незабвенного своего дяди, каковой, когда М. в детстве потерял родителей, утешал его в сиротстве, старательно воспитал и, будучи сам бездетным, привязался к мальчику, как к родному.
(«Кладем петунии»).
Словом, как в стихотворении поэта-конкретиста, основателя «лианозовской школы» Евгения Кропивницкого:
Я поэт окраины
И мещанских домиков
Сколько, сколько тайного
В этом малом томике:
Тусклые окошечки
С красными геранями,
Дремлют Мурки-кошечки,
Тани ходят с Ванями.
Поэзия «лианозовцев» ближе всего к творчеству Асара Эппеля параллель в отечественной литературе. О мещанстве писали и раньше, ценность мира «бедных людей» была отчетливо проговорена уже в русской классике. Но именно «лианозовцы» впервые заговорили о том, что вселенная «маленького человека» полна редкостной, хрупкой и подчас невыразимой красоты.
Этот мир выписан у Асара Эппеля подробно и любовно и в сборнике рассказов «Латунная луна», и в предшествующих книгах. Перед нами все те же «травяные улицы» на задворках Москвы, но пышная и гордая столицы империи трудно узнаваема. Скорее, это какой-то южный городишко, солнечный и зеленый, местечко – не в смысле «еврейское», а просто – место для людей. Но и евреев здесь достаточно – в «Латунной луне» действуют же персонажи, что и в других книгах Эппеля – «Дробленом Сатане», «Травяной улице» – носящие необычные имена и говорящие то ли с одесским, то ли с литовским акцентом.
Узнав о государцевской попытке самоубийства, к нему по-соседски, а заодно полуофициально заглянул Самуил Акибович. «Что ты себе позволяешь? – сказал он. – Что подумают заграницей? Это же позор на всю Евройпу! Ты же значкист!.. Я пришлю к тебе человека из газэты!»
(«В облупленную эпоху»).
А в другой день на травяной улице праздник – проводят газ. Вместе с радостью это вызывает и опасения:
На газе все подгорает.
А ухваты выдадут?
А драники можно будет жарить?
(«В облупленную эпоху»).
Как в хасидской притче, все сомнения разрешит настоящий праведник, странствующий мудрец:
Спрошенный совета по поводу подгорания на газовой плите гречневой каши некий полесский мудрец, занесенный новыми временами в наши края – старенький-старенький и благолепный, какое-то время думал, потом возвел выцветшие глаза к доброму небу и сообщил принятое решение:
– Я буду делать маленький огонечекл.
(«В облупленную эпоху»).
Это жизнь вне времени, трогательная, умилительная. Казалось бы, страшная эпоха пощадила этот мирок, катаклизмы ХХ века прошли стороной. Но только на первый взгляд. А на самом деле даже радостные события вызывают у здешних обитателей самые страшные воспоминания.
Отказались проводить газ польские муж и жена, тихие, гулявшие по вечерам под руку, незаметные беженцы-евреи, проживавшие на углу. Эти неясно почему.
Во всяком случае какие-то свои соображения у них безусловно были.
Не менее страшными, чем фашизм, тоталитаризм и террор, оказываются пошлость, повседневное убожество существования, бытовая неустроенность. Они не просто доставляют неудобства, а калечат души людей.
Театральная компания вырвалась на южный курорт. Они молоды, веселы, счастливы, смеются и подшучивают друг над другом. Только шутки их подчас чересчур жестоки. Особенно достается художнику Кадыкову – безвольному мямле, увальню, не умеющему постоять за себя.
Уже в поезде была задумана по его поводу каверза. Сговорить хозяина, что соглашаться на вселение тот будет неохотно, а когда, наконец, согласится на сдачу койки, станет не соглашаться на кормежку по причине излишней дородности приехавшего. А когда согласится и на кормежку, запросит за столование несусветные деньги.
(«Из жизни инфузорий»).
Остальные шутки еще хуже – вплоть до подкладывания бедняге в постель полуразложившихся ослиных останков. Герои мнят себя людьми искусства, но они даже не люди. Им доступны примитивный юмор и упоение собственной богемностью, а живые человеческие чувства неведомы. И даже внезапная смерть одного из них никого не потрясает – пока брат погибшего и двое случайных людей пытаются сдвинуть с места забарахлившую машину с разлагающимся на жаре трупом, остальные продолжают веселиться.
Люди, может быть, и не так плохи. Черствыми, бездушными обывателями их делает «облупленная эпоха», в которую они должны выживать, теряя самоуважение и доверие к миру. Бедность уравнивает всех и вынуждает идти на трагикомические преступления, вызывающие не столько гнев, сколько брезгливость. Например, воровать крупу у лабораторных белых мышей, а несчастных животных кормить сорванными обоями. Сколько ни пропагандируй « прекрасного, гордо звучащего» человека, а в условиях, когда ежедневно приходится выкручиваться ради тарелки каши и обустройства своего угла, оставаться человеком все сложнее.
Коты! Мыши! Люди! Вонючий снизу человек! Это, штоль, звучит гордо?!
И здесь уместнее вспомнить другое стихотворение Евгения Кропивницкого:
У забора проститутка,
Девка белобрысая.
В доме 9 — ели утку
и капусту кислую.
Засыпала на постели
Пара новобрачная.
В 112-й артели
Жизнь была невзрачная.
Шел трамвай, киоск косился,
Болт торчал подвешенный.
Самолет, гудя, носился
В небе, словно бешеный.
– или «барачную» поэзию другого лианозовца – Игоря Холина
Даже сама природа восстает против убогости. Все радостное, светлое, хорошее происходит в рассказах Асара Эппеля поздней весной и летом – во «время без пальто», а мерзость существования отдана бесконечному марту, где вязкий, утягивающий в себя, снежный наст, голая мокрая земля – «плесень жизни». Отторжение этого происходит даже неосознанно, на физиологическом уровне:
Все серо. Серое в яблоках. С осени погнивших. В белых прыщах. А из птиц – только оловянный соловей в кармане.
(«Дурочка и грех»).
Олово, покрытое отвратительным налетом, – еще один символ «жизни невзрачной».
Тарелки эти во множестве появились после войны. Были они тусклые, как все равно илюминиевые, хотя в отличие от тех на них заводилась какая-то белая, как все равно перхоть, парша. Утильщик их не брал.
(«Латунная луна»).
Олову противостоит латунь – ее и в утиль охотно принимают, и вообще она красивая, сияющая, – настоящая драгоценность бедняков. Герой рассказа «Голодающие кошки Намибии», едва выбившись из нищеты, обшивает латунью стены своей комнаты – «молодой, холостой и ошарашенный обретенным счастьем», он чувствует, что живет «в золотом ларце» и полон надежд на будущее.
Олово и латунь в книге Асара Эппеля связаны и с сексуальной символикой. Латунный церковный колокол, «похожий на красивый кулич», стоит в доме героини рассказа «Латунная луна» – студентки «неглинного училища» Мали, юной и невинной, ничего не знающей о тайнах плоти. Оловянный соловей, свистулька, принадлежит герою рассказа «Дурочка и грех». Мальчик-подросток, он тоже не очень осведомлен об отношениях полов, но в отличие от Мали, полон смутных желаний, которые, как он чувствует, придают какую-то нечистоту и ему, и окружающему миру.
Подобные смысловые рифмы, символические совпадения в несвязанных сюжетно рассказах вообще характерны для Асара Эппеля. Это касается не только скрытого эротизма, но и других потайных, особым образом мерцающих сторон жизни. При безусловной реалистичности большинства сюжетов, Эппель – писатель-модернист, поэт в прозе, художник мелочей и интуитивных озарений, также, как открытый им для русского читателя Бруно Шульц.
Действие рассказов Асара Эппеля происходит в разные годы – после Второй мировой войны, в начале XXI века и даже в далеком космическом будущем. Но в центре внимания всегда обычные люди, которые могут cтать и жертвами, и героями, и палачами – в зависимости от того, как повернет жизнь. Слово «мещанин» изначально обозначало только сословную принадлежность и фактически было синонимом слова «гражданин». Для кого-то, например, для «московского мещанина» А. С. Пушкина такое происхождение служило предметом особой гордости. К началу XX века мещанами стали называть людей ограниченных, пошляков, филистеров. Асар Эппель рассказывает о том, как подчас тонка грань между этими двумя значениями одного слова. И как во все времена нуждается в уважении и защите хрупкий и бесконечно ценный мир маленького человека, вне зависимости от того, как его зовут – Акакий Акиевич или Самуил Акибыч.
Еще Асар Эппель:
