Тарусская больница сегодня известнее многих московских. Максим Осипов, кардиолог этой больницы, в 2007 году опубликовал очерки о своей работе, рассказал о «провинциальном городе Н.», о его жителях – классические записки современного врача, без особых литературных кружев. Из Сети текст разошелся по городам и весям, создав Осипову славу «нового Чехова» и став косвенным поводом для чиновничьих разбирательств с Тарусской больницей. Врач, понимаете ли, должен лечить, а не рассказывать о том, как он это делает, особенно если он лечит хорошо. В марте прошлого года больницу едва не закрыли, но все-таки, к счастью, не закрыли. Нынешней осенью появилась на свет первая книжка Максима Осипова.
Лирический герой Осипова, давно решив гамлетовскую дилемму в пользу «быть», пытается теперь понять, что же сделать, чтобы пациенты (Россия) могли быть тоже. Разбирается, почему не могут.
Первое и самое ужасное: у больных, да и у многих врачей сильнее всего выражены два чувства — страх смерти и нелюбовь к жизни. Обдумывать будущее не хотят: пусть все остается по-старому. Не жизнь, а доживание. По праздникам веселятся, пьют, поют песни, но если заглянуть им в глаза, то никакого веселья вы там не найдете. <…>
Второе: власть поделена между деньгами и алкоголем, то есть между двумя воплощениями Ничего, пустоты, смерти. <…>
Четвертое. Почти не видел людей, увлеченных работой, вообще делом, а от этой расслабленности и невозможность сосредоточиться на собственном лечении. <…>
Пятое: оказалось, что дружба — интеллигентский феномен. Так называемые простые люди друзей не имеют: ни разу меня не спрашивал о состоянии больных кто-нибудь, кроме родственников. Отсутствует взаимопомощь, мы самые большие индивидуалисты, каких себе можно представить. Кажется, у нации нет инстинкта самосохранения. <…>
Нет его; а откуда ему взяться, когда ни один правитель никогда этого инстинкта не признавал, напротив – культивировал в нации самопожертвование: на кол по воле государя, на штыки за царя, на танки за Сталина. Русские – профессиональные камикадзе, которым новомодная культура потребления – пятая нога, от нее одни проблемы. Нет ничего – и не надо, меньше будем плакать, потеряв.
Осипов показывает зарисовки провинциальной российской жизни, с которой столичные и заграничные жители вряд ли когда столкнутся. В этой жизни нет ничего, кроме смерти. Но от смерти доктор Осипов своих пациентов пытается спасать, а от жизни их спасти некому. «Роль Церкви в жизни больных и больницы ничтожна. Нет даже внешних атрибутов благочестия, вроде иконок на тумбочках. Все, однако, крещеные, у всех на шее крестики…» И вроде бы ксенофобии нет, и зависти нет к тем, кто выбился в люди, но ведь и всего остального тоже – нет. Никто и ничто не движет русскими (пациентами), и, вероятно, поэтому в повестях Осипов словно бы прикидывает, какая сила может сдвинуть их с места.
В повести «Встреча» герои перебирают как четки «Долг», «Любовь», «Веру», не чувствуя в себе ни тепла любви, ни благости смирения. Наташа, потерявшая мужа, о котором и не знала, что любит его, читает Библию: «про Иакова и Рахиль, и про Лию, и про их детей, про изнасилованную Дину и бесчинства старших сыновей, и про Иосифа, и про фараона. И взял Иуда жену Иру, первенцу своему; имя ей Фамарь. Ир, первенец Иудин, был неугоден пред очами Господа, и умертвил его Господь», в поисках ответа «что сделать хорошего для Жени». Хорошего. Для Жени. А Женя умер, понимаете? И Наташа находит, что сделать: родить ребенка. Для Жени.
Автор будто пытается реанимировать обоих – и живую еще Наташу, и мертвого Женю. Рассказывает историю их отношений, вспоминает Женину компанию:
«Все были евреями и все хотели уехать, оттого и жили, словно школьники, оставленные на второй год. Или как в поезде — просыпались, засыпали, вступали в интрижки, ссорились, мирились, ждали. Милые ребята, самые милые из всех, кого он знал. <…> Женя был по антисоветской части не очень развит, но хотел нравиться. Выручала музыка, он хорошо играл по слуху. «Опять блямкать на пианине, — ныл Женя, когда все собирались. — Я у вас как жидок Лямшин». — «Скорее, как еврей на мехмате, — улыбался Марк, у него были белые зубы. Марк учился в мединституте, думал получить диплом и отвалить. — Должен же быть среди нас хоть один гой»»..
Гой Женя в итоге не прижился в компании: не понимал, почему надо быть против попыток возрождения страны, почему не порадоваться? (Время действия – начало перестройки.)
В дверях появился Владимир Маркович: «Женя, вы только что сделали единственное разумное антисемитское заявление, — он помолчал. — Так и есть. Но вы же знаете, чем оборачивается для евреев национальное возрождение».
И вообще не прижился – умер случайно, бессмысленно, как, по мнению Осипова, умирают люди едва ли не в каждой провинциальной семье: убит на улице. (Варианты: напился, подрался, ограблен, все равно – убит.) Наташа после смерти Жени впервые остается наедине с жизнью и не понимает, что теперь делать.
В повести «Камень, ножницы, бумага» сталкиваются две культуры: православная и мусульманская, провинциальные русские и гастарбайтеры-таджики. У главной героини Ксении в анамнезе железный характер, погибшая глупо и бессмысленно дочь, свой бизнес, любовник в областной администрации, желание мести, желание делать дело. В городке ей не то чтобы тесно; она как ядро, летящее без цели, сила без направления. Православный священник ей не подмога:
«Батюшка — мямля. Толком ни на один вопрос ответить не может. «Мы исповедуем Бога распятого…». Еще это любит: «Сила Моя в немощи совершается», — и что, расслабиться и получать удовольствие? Проще всего ничего не делать, разговоры разговаривать. Не на таких, как он, держится жизнь, и не на соседе-учителе — на ней, на Ксении. Все на ней: и город, и дом, и бизнес».
Трагический случай сводит ее с мусульманкой Роксаной (Рухшоной) – таджичкой, с отличием закончившей филфак МГУ, но в водовороте перестройки потерявшей работу, гражданство, семью. С помощью Роксаны Ксения и находит недостающий смысл: «ежедневное, ежечасное угадывание Его воли. Истинное Единобожие — Ислам, по-арабски — покорность».
«— Да, — отвечает Рухшона, — я знаю, зачем пришла в мир и что меня ждет после смерти. Никаких там: у Бога обителей много. Их две: рай и ад.
Это вам не отец Александр, здесь — ответы так уж ответы! Прикосновение к правде, высшей правде. Ксения собирается с силами. Пока что она задавала вопросы на десять копеек, теперь спросит на рубль. Рассказывает: дочь у нее была, Верочка. Книжки любила, мать не слушала. За что Он ее… умертвил?
Рухшона отводит взгляд, потом возвращает его на Ксению.
— За своеволие, — говорит почти шепотом. — Любой грех простится, любой, но за ослушание, за своеволие — смерть. И Джаханнам, ад».
Осипов никому не предлагает обратиться в ислам или уехать за границу, он сам прожил год в Америке и вернулся. Он предпочитает проверенные, испытанные средства: «Труда, как и любви, не бывает слишком много», — сказал как-то отец Илья Шмаин, герой очерка «Грех жаловаться». Про труд у доктора Осипова получается хорошо, с любовью несколько сложнее, но долг спасет всех:
…просыпаешься в пять утра, лежишь без сна, оттого, вероятно, что у самого серотонин кончился (чтобы радоваться, надо быть), и тут — очень кстати — звонок из больницы — ехать! Холод, туман, через десять минут уже вбегаешь в кабинет, суешь вилку в розетку, все шумит, надеваешь халат, смотришь на холщовый сумрак за окном и говоришь себе: 1) лучше не будет, 2) это и есть счастье.
Другие варианты лечения:
Проект всемирной истории
Симптомы духовности у интеллигентов
Заглянуть в лицо внутренней отчизне
