Книга начинается с посвящения:
Маше, сказавшей мне:
«Единственный способ жить – это говорить свое».
«Говорить свое» – кредо Сергея Магида, но это не то же самое, чего каждый поэт и без того старается достичь: быть не похожим на других, особенным. «Свое» здесь не относится к технике, языку, даже взгляду на мир, при том, что все это у Сергея Магида глубоко индивидуально. «Говорить свое» – требование, предъявляемое автором книги «В долине Элах» прежде всего к этике, а не эстетике.
Говорить из себя, быть собой – слабым, грешным человеком, не бояться обыкновенности, посредственности, не стремиться к подвигу, навязанному извне, противному твоей природе.
Господи дай мне силу
вынести то чего нельзя вынести
и внести в себя то
без чего невозможно жить
дай мне силу не сопротивляться
не протестовать
не жаловаться
но молча проходить мимо
говорить нет
когда Иисус просит сказать да
дай мне силу, не чувствуя себя правым,
держаться своего…
Иудаизм и христианство, Баал Шем Тов и католические священники смотрят на мир по-разному, но, по мнению Сергея Магида, сходятся в одном – обыкновенный, не просветленный, не достигший святости человек и есть высшая ценность. Святой – лишь переходная ступень на пути к обыкновенному человеку.
сказал
все что происходит вокруг нас
все что мы видим
все что мы слышим
все это учит нас как служить Богу
авраама исаака и иакова
епископ сергий пражский (1881–1952)
сказал
обстоятельства нашей жизни
нужно воспринимать в виде старцев
которые обучают нас
как следовать Христу
сыну Бога авраама исаака и иакова
я думаю об этих двоих которых разделяет все
время страна национальность конфессия
и только одно объединяет
вера
в то что зверь может стать кроманьонцем
кроманьонец праведником
праведник святым
и святой наконец-то человеком
созданным по образу и подобию Божию.
Говорить свое – не значит говорить только о себе. «В долине Элах» – книга с очень сложной структурой и единым сквозным сюжетом, ее можно назвать модернистским романом в стихах. Сергей Магид переписывает Книгу Исхода с позиции ХХ века, добавляя другие ветхозаветные, евангельские, а также совсем уж неожиданные историко-литературные коннотации — например, из переписки Сталина с Демьяном Бедным или из монографии Владимира Хазана об эсере и сионисте Пинхасе Рутенберге. Египет в книге Сергея Магида – одновременно земля изгнания и потерянная родина, великая тоталитарная империя, топчущая своих подданных, Советский Союз и нацистская Германия одновременно.
а евреев согнали в трудармии чтобы они не превратились
в пятую колонну если начнется война
выселили из земли гесем в трудлагеря
<…>
и на воротах одних трудлагерей написали по-египетски
«труд освобождает»
а на воротах других
«труд наша доблесть слава и почет»
и «да здравствует партия фараона!»
Евреи в этом великом Исходе – не просто этнос, но любые изгнанники на пути в Пустыне: чеченцы, крымские татары и другие жертвы сталинского переселения народов, русские белоэмигранты, даже немцы – жители моравской земли Цлабингс, изгнанные из Чехии в 1946 году.
Моисей – вождь этих потерянных народов, обычный человек, иногда растерянный, порой страдающий от неблагодарности тех, кого он спас, порой – сияющий от радости, что долг его исполнен.
когда моисей сошел с горы синая
неся окончательный вариант
гражданского законодательства
а также уголовного и трудового кодексов
и прочих неописуемо новых декретов
общеизраильсконародной власти
в лице саваофа
то он и не подозревал
что его собственное лицо в этот миг
стало сиять лучами оттого
что Бог побеседовал с ним
так сияет лицо работяги
который на 91-м году жизни
рассказывает что видел ильича на субботнике
и даже нес с ним одно бревно
то есть вместе с ильичом занимался
осквернением дня отдыха
заповеданного Богом моисею на синае
Другие библейские персонажи у Магида тоже земные, понятные. Иаков – «сруль», русский еврей, отчаянно смелый, отказывается принимать отведенную ему роль человека второго сорта.
но если б вы знали как страшно болит левое бедро
как болит
особенно ночью
когда мы сходимся вновь
на берегу фонтанки мойки малой невки обводного канала
охты смоленки канонерки прочих местных потоков
где Он все пытается переспорить меня
а я говорю Ему я же сруль
в россии борющийся с Богом
И, как простой смертный, Иисус несет последнее утешение умирающему старику, мочась в "утку" в его палате. Это не посмодернистское ироническое снижение, напротив – все то же возведение святого, библейского персонажа в наивысший ранг обычного человека. В долине Элах встречаются обычный человек Давид и великан Голиаф-государство с его исторической силой, безапелляционной и бесчеловечной правотой.
Поэт в мировоззрении Сергея Магида – переводчик, но это не то же, что «толмач». Об этом Магит говорит в своем интервью Дмитрию Волчеку:
…поэт — своего рода странный переводчик, который переводит абсолютно все тексты этого мира, не важно, проза это, поэзия, реклама, какой-то приказ или объявление жилуправления. Поэт – это переводчик, который во всех этих текстах находит поэзию, неотъемлемо свойственную этому миру, и переводит эти странные, казалось бы, не поэтические тексты на сугубо поэтический язык.
Свою литературную деятельность Сергей Магид и начинал переводчиком – на этот раз в буквальном смысле слова. Диплом на филфаке ЛГУ писал по творчеству Т. С. Элиота, и в рамках этой работы перевел на русский стихи англо-американского поэта – католика и «ретрограда», неугодного советской власти. Позднее прибавились переводы Эзры Паунда и э.э. каммингса.
Но им предшествовала отроческая еще любовь к русскому верлибру Серебряного века – нерифмованным стихам Александра Блока, Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама.
«Двойной удар» белого стиха во многом и создал сегодняшнюю творческую манеру Сергея Магида, его удивительные верлибры, для которых равно возможны и западная повествовательная сдержанность, и традиционная для русской поэзии образная эмоциональность.
Рифмованных стихов в книге тоже немало, ярких и неканоничных. Верлибр у Сергея Магида отвечает за сюжет, за исторический обзор, за проговаривание общественно-важных смыслов, рифмованные стихи – за лирическое, личное, за полутона и оттенки. Поэтому самые яркие, знаковые рифмованные стихи помещены в главу «В середине между», где библейский сюжет отходит на второй план, а лирический герой, переводчик, повествователь остается один на один с Богом.
пергамент сгорает буквы летят на небо
сказал рабби ханина сжигаемый в свитке торы
на небе напишется кто был кто не был
пока Сущий дозором обходит горы
пока в красные чернила перо макая
со словами мира любви привета
бредут правнуки бен заккая
без земли но путем завета
мимо города элия капитолина
где прописки лишен иуда
где живет лишь буквы глина
с примесью чуда.
Самое интересное формальное решение книги «В долине Элах» – маленькая, всего из семи стихотворений, глава «Из чешского контекста». Поэтические миниатюры даны сразу на двух языках – чешском и русском. То, что языки родственны, и в незнакомом сперва только угадываются значения, которые через секунду станут ясны, создает удивительный стереоэффект остранения и отстранения, а затем – возникновение нового поэтического смысла.
realita je nedosažitelná
všechny znaky které o ní mluví
ji skryvaji
jakmile k ní vytvoří cestu
реальность недостижима
все знаки которые о ней говорят
ее скрывают
как только создают к ней путь
Сергей Магид живет в Чехии, далеко от русских литературных столиц, не ездит на фестивали, не ведет блог в Интернете. О себе говорит: "Я, в общем-то, всю жизнь был один, один в плане того, что не примыкал ни к какой школе, ни из какой школы не исходил… Я пытался искать то, что я искал, полагаясь только на свой внутренний голос и на тех мертвых поэтов, которых любил, — русских и англоязычных".
Голос его уникален. Но вопросы, которые его волнуют, – место человека в истории, религия как способ познания не только метафизического, но и человеческого – важны не только для него.
Самым близким Магиду по мировидению можно, пожалуй, назвать поэта одного с ним поколения, одессита Бориса Херсонского. То же внимание к библейской истории и событиям ХХ века, которые пересекаются, вливаются друг в друга в стихах; похожая «смешанная техника»: верлибр соседствует с рифмованным регулярным стихом, создавая объемную картину. Рядом с Магидом будет и Мария Галина, книгой «На двух ногах» заявившая о себе как удивительный поэт-историк, по сути закрывающий стихами советскую эпоху; и Федор Сваровский, чьи рифмованные рассказы об инопланетянах и роботах про ближайшем рассмотрении глубоко религиозны; и Сергей Круглов, который в своем цикле «Натан» пишет о человеке, которому ХХ век послал двойное испытание: как еврею и как православному священнику.
Наверное, есть смысл говорить об особом, метафизическом историческом мышлении, которое разрабатывает современная поэзия силами многих, иногда совершенно не похожих друг на друга авторов. Может быть, эти стихи – ответ на вопрос Теодора Адорно: «Как можно писать стихи после Освенцима?». Такая поэзия существует не просто после Освенцима, но во многом – именно из-за того, что были Освенцим и голодомор, репрессии и насильственное переселение народов. Когда поэт берет на себя смелость подвести итог самым страшным вещам, они наконец-то остаются в прошлом.
Еще поэты и поэзия:
Иногда они возвращаются
Что происходит, когда все заканчивается
Пятый восточноевропейский язык
Дембельский альбом
