Поздоровавшись, как обычно, с дружелюбным химиком-писателем, консьержка передала ему корреспонденцию и зашла обратно в лифт. Но едва она ступила на первый этаж, на лестничную клетку упало что-то тяжелое. Тело шагнувшего в лестничный пролет доктора Леви. Дантист, который выскочил из соседней квартиры на вопль консьержки, констатировал мгновенную смерть из-за размозженного черепа, а приехавшая полиция зафиксировала отсутствие на теле признаков насильственных действий и квалифицировала случай как самоубийство.
Это оказалось полной неожиданностью для близких Леви — все они говорили, что, несмотря на приступы депрессии, Примо был самым спокойным и оптимистичным человеком в мире. Высказывались различные предположения о том, что подтолкнуло его к такому шагу — творческая опустошенность, семейные проблемы (Леви приходилось жить в одной квартире с матерью и тещей, обеим было за девяносто, и они нуждались в постоянном уходе сиделки); наконец, он мог вспомнить о Ромене Гари, застрелившемся в 1980 году, в 66 лет, из страха стать беспомощным стариком — двадцать дней назад Леви перенес операцию на простате. По уверениям врача, речь шла о рутинной процедуре, она никак не повлияла на функции организма, но, возможно, подействовала на психическое состояние.
Как бы там ни было, Примо Леви решил завершить свой жизненный путь самостоятельно — в том самом доме, где он шестьюдесятью семью годами ранее появился на свет. Но еще в 1975 году он выпустил книгу под названием «Периодическая система», и этот сборник рассказов, воспоминаний и научно-популярных эссе как нельзя лучше подытоживает его опыт писателя, химика и еврея, пережившего Холокост.
В книге двадцать одна главка. Как уже знают читатели «Букника», каждая повествует о каком-то одном химическом элементе и о том, с чем он ассоциируется у автора. Первым появляется аргон — инертный газ, который предпочитает ни с чем не вступать во взаимодействие, пока его очень сильно не потревожат. Именно так, рассказывает Леви, вели себя его предки — испанские евреи, давным-давно пустившие корни в пьемонтской почве и говорившие на причудливом пьемонтско-идишском диалекте. Леви с мягким юмором описывает своих многочисленных дядюшек, тетушек и двоюродных дедушек. На наш взгляд, они разительно похожи на шолом-алейхемовских героев, потому что во многом живут такой же местечковой жизнью, — и столь же разительно от них отличаются, потому что они все-таки итальянцы.
Кстати, читая рассказ о золоте (точнее, о золотодобытчике, с которым автор оказался в одной камере), невозможно не отметить несколько опереточную природу итальянского фашизма, несмотря на официально принятые расовые законы и прочие мерзкие атрибуты.
«Мы — пишет Леви про себя и своих друзей, молодых интеллектуалов, — были другими: не принимали участия в глупых и жестоких играх арийцев, обсуждали пьесы О’Нила и Торнтона Уайлдера, карабкались на вершины горной гряды Гринье, влюблялись друг в друга, упражнялись в интеллектуальных спорах и пели прекрасные песни, которым Сильвио научился у своих друзей из Валь д’Аоста».
Не правда ли, больше напоминает невинное «кухонное» диссидентство советских 70-х, чем тоталитаризм 40-х?
«О кошмаре, происходившем в те месяцы в оккупированной немцами Европе… у нас не было точных сведений; в смутные зловещие слухи, доходившие до нас от военных, вернувшихся с русского фронта, нам не хотелось верить; наше нежелание знать объяснялось жизненным инстинктом».
Положение резко переменилось в 1943 году, когда Италия официально капитулировала перед Союзниками и север страны оккупировали немцы.
«По дорогам Милана и Турина поползла серо-зеленая змея немецкой армии, и наступило безжалостное пробуждение. Спектакль закончился; теперь и Италия оказалась оккупированной страной — как Польша, как Югославия, как Норвегия».
Тогда-то расовые законы стали действовать с немецкой пунктуальностью, и неопытный партизан Леви быстро оказался в «лагере смерти».
Вспоминая о том, как ему удалось украсть в лагерной шарашке-лаборатории стержни из церия — очень горючего металла, из которого можно было наделать зажигалок и обменять на еду, Леви предпочитает не вдаваться в подробности страшной лагерной жизни, но воспеть хвалу Всевышнему, представляя его первым химиком:
«Проблема упаковки и хранения жидкостей — серьезная проблема, она знакома любому химику, в том числе и самому Творцу, который, столкнувшись с ней, разрешил ее блестяще, поместив каждую клетку в отдельную камеру, яйцо — в скорлупу, апельсин — в многослойную кожуру, а на нас натянув кожу, потому что мы, в сущности, тоже жидкость. В то время еще не существовало полиэтилена, который очень бы мне пригодился, поскольку он мягкий, легкий и совершенно не промокает. Правда, он еще и плохо разлагается, из-за чего крупнейший специалист в области полимеризации уклонился от лицензирования этого материала: Он, Творец, не любит ничего нетленного».
Но, словно опровергая самого себя, Леви завершает книгу микророманом об одном-единственном атоме углерода, что непрерывно переходит из одного химического соединения в другое и при этом неизменно остается самим собой.
Пожалуй, эту историю, почти притчу, можно считать жизненным кредо самого Примо Леви. Что же касается необъяснимого шага в лестничный пролет — дело все-таки было не в семейных хлопотах и не в проблемах со здоровьем. Проницательнее всего о самоубийстве Леви сказал его друг, писатель-католик Фердинандо Камон:
«Это самоубийство должно быть отнесено к 1945 году. Тогда оно не произошло, потому что Примо хотел (и должен был) писать. Теперь, завершив свою работу («Утонувшие и спасенные» знаменовали собой конец цикла), он мог убить себя. И он сделал это».
Другой писатель, свидетельствовавший о Холокосте, Эли Визель, сказал более сжато и резко: «Примо Леви умер в Освенциме сорок лет назад». История не так легко отпускает тех, кто попался ей в зубы. Даже «преобразователей материи», как называл себя химик Примо Леви.
Еще Примо Леви:
Примо Леви. Периодическая система (препринт)
Еще о Холокосте:
Дневник Элен Берр: моральная казнь перед физической
См. статью «Ниоткуда»
Детство в полосатой пижаме
Оставляя меня моим мертвым
Катастрофа и современная религиозная мысль
Детям о Холокосте: оно им надо?
