Однажды, пытаясь улететь в Крым на заштатный детский кинофестиваль, молодой сценарист Сергей Свиридов сталкивается с неожиданной проблемой. Вместо дежурной улыбки и формальной простановки штампа девушка на паспортном контроле забирает его документы, звонит по телефону и грубо просит отойти в сторону. Так Свиридов узнает, что его фамилия внесена в какой-то список.
В курортном поселке ему почти удается выкинуть из головы воспоминание об этом инциденте. Но сценариста ждет очередное потрясение: оказывается, ему настоятельно не рекомендовано выходить на сцену на финальной церемонии награждения. Сами понимаете, список. От отчаяния и злости Свиридов среди ночи отправляется купаться и в довершение всего едва не захлебывается в разбушевавшихся волнах. Тут он понимает, что жизнь его круто изменилась.
И вновь, как в «Эвакуаторе», Быков берется снять отпечаток с актуальной действительности — на этот раз во всей ее двусмысленности. Живет себе человек спокойно, работает в меру творчески, строит планы и вдруг понимает, что его жизнь ему больше не подвластна и отныне движима чужой волей к неизвестному финалу. И виной — какой-то абсурдный список, неизвестно кем составленный. Впрочем, осознание того, что это может быть, приходит и к читателю, и к герою довольно быстро.
Загадочные списки, тревожные предчувствия, препятствия в поездках за границу, потеря работы по неизвестной причине, холодность друзей, опасающихся знакомства, — в чистом виде годы советских репрессий. Донельзя прозрачная историческая аналогия наталкивает Свиридова на печальные размышления:
«Заносить себя в список, даже на бронь в кинотеатре, всегда страшновато: клик — и на тебя начали распространяться чужие закономерности. Бодровский список больше всего напоминал жуткие расстрельные перечни, публиковавшиеся в «Вечерке» обществом «Мемориал» в начале девяностых, или отчеты о немецких карательных операциях, — но в любом списке есть обреченность: узнан, вычислен, учтен».
Вернувшись в Москву, Свиридов немедленно теряет один из проектов, над которым работал последние несколько лет. Второй проект удается отстоять путем откровенной лжи и беспочвенных намеков на вышестоящие инстанции. Вскоре герой узнает, что он не один такой на белом свете, и находит в Интернете сайт, где отмечаются все жертвы загадочного списка. Здесь немедленно появляется своя дама-активистка, которая организовывает шашлыки, поездки за город и прочие встречи коллег по несчастью.
На одном из первых пикников участники решают поделиться своими соображениями относительно того, что это за список. И Свиридов, к своему удивлению, обнаруживает, что многие и не думают воспринимать сложившуюся ситуацию в таком уж мрачном свете. Одни предполагают, что это список представленных к правительственной награде, другие надеются, что им предстоит улучшение жилищных условий. А кто-то и вовсе считает, что именно таким образом власть решила структурировать общество:
«Сама идея элегантная, почему я думаю, что это не единичный случай. Объединить людей не по изначальному признаку, а по тем, которые выявятся в процессе. Скажем, мог быть список блондинов, или кавказцев, или евреев. <…> А можно так: выявим тех, кто готов подключаться к списку в Интернете».
С этого момента становится понятно, что роман в принципе исключает единственную трактовку событий. Каждый герой склонен воспринимать историю со списком в меру своей образованности, социальной принадлежности и политических предчувствий. Если ты еврей, ты, разумеется, сочтешь, что в список занесены евреи (даже если там нет евреев, кроме тебя). Или супруги евреев. Или латентные евреи. Или, скажем, будущие евреи, которые уже подумывают о гиюре (о чем им самим не известно, однако известно составителям списка). В общем, всякий наблюдатель волен счесть скелетом списка тот фактор, который важен для его, наблюдателя, идентичности.
Как только весть о списке достигает западной прессы, Свиридову тут же предлагают в формате еженедельных колонок подробно описывать все, что с ним происходит. Более того, прагматичная немецкая журналистка настоятельно просит, чтобы в текстах этих было побольше предположений и известного рода рефлексии, — тоталитаризм ведь надвигается, неужели не очевидно?
Сам Свиридов и вовсе затрудняется определить, что происходит, и с готовностью выслушивает многочисленные версии. Свой выбор предстоит совершить и читателю. И если с первых страниц появляется стойкое ощущение, что с героем явно происходит что-то в духе репрессивного советского прошлого, это, скорее, говорит о личных качествах читателя, чем о романе, в котором разом присутствуют сразу все возможности и не способна преобладать ни одна.
Самого же Быкова ближе к середине книги начинает откровенно нести. Появляются длиннейшие диалоги героев о текущем положении дел в стране, о той ситуации, в которой оказались «списанные», об исторических аналогиях и далеко идущих последствиях. По этому поводу писатель — в коротеньком эпиграфе из самого себя — даже предвкушает, как его будут обвинять в журнализме и желании высказаться на злобу дня. Однако, заявляет Быков, это действительно «самое легкое последствие».
Как-то вечером на Свиридова снисходит озарение. Списка нет. И существует он лишь в его голове. А значит, на все воля самого Свиридова, который с легкостью может вычеркнуть из памяти это заблуждение, отказаться от засасывающего общества «списанных» и начать жить свободно.
Здесь-то и случается самый неприятный для Быкова казус. По ходу повествования автор смело разбрасывает многообразные зацепки для любителей все воспринимать в историческом ракурсе — вплоть до эпиграфа из Абрама Терца и упоминания правозащитного общества «Мемориал», которое много лет занимается делами жертв репрессий. И после всех тщательно прописанных аналогий утверждение, что списка в реальности нет и не было, а человек — свободная личность, которая вольна послать всех предельно далеко, звучит в лучшем случае двусмысленно. Даже если допустить, что эта точка зрения не преобладает.
Если герой «Списанных» может выбрать себе судьбу и не позволить обстоятельствам определять ход жизни, то у жертв советских репрессий вряд ли такой выбор был. Хотя под конец писатель и старается актуализировать побольше дополнительных смыслов: дескать, речь идет не столько о тех самых списках, сколько о социальных сетях и организации общества, и каждый может воспринимать роман в силу собственной испорченности.
Тем не менее, рассказ о злоключениях сценариста Сергея Свиридова оставляет исключительно неприятное ощущение. Поскольку допустить, что известный конъюнктурщик Дмитрий Быков не смог свести воедино все сюжетные линии, практически невозможно.
Кое-что о теориях заговора и не только:
И в сведенных подагрой пальцах…
Coomunication Tube
Антарктическая клюква
Хазарская парадигма Сталина
