На фоне позднейших произведений советского писателя Давида Бергельсона «Отступление» кажется приятным сюрпризом: это качественная, хотя и весьма своеобразная проза. Проза, равно далекая и от Касриловки Шолом-Алейхема с ее говорливыми местечковыми философами, и от написанной уже в тридцатые годы соцреалистической эпопеи самого Бергельсона «Над Днепром» — о борьбе народных масс за свободу.
Бергельсона считают зачинателем «еврейского импрессионизма». Его ранняя проза — это мир эмоций, настроений, психологических нюансов, лаконичных фраз и описаний, работающих на одной детали:
Она опустила голову и нюхает маленький желтый цветок, аж пятнышко на кончике носа. Измученное, загорелое личико сильно напудрено, но в маленьких глазках сверкает голодный огонек, и есть в ней что-то живое, дрожит и не дает покоя какая-то странная жилка.
В 1909 году Бергельсон за свои деньги опубликовал в Варшаве повесть «Вокруг вокзала». Следующее же крупное произведение, повесть «Все кончено» (1913), принесло ему широкое признание. В год выхода повести было начато «Отступление», роман эпохи «между двух революций» (как назвал одну из книг своих мемуаров Андрей Белый). Роман смутного времени – неслучайно другую книгу, начатую в те же годы, Бергельсон озаглавил «Сумеречное время». Роман с отстраненными, погруженными в переживания героями, которые будто проходят по миру стороной и вглядываются в него, рассеянно улыбаясь, с туманными, расплывчатыми образами, мерцающими, как крыши под солнцем:
Хаим-Мойше без трости в руке расхаживал по длинной центральной улице. У него был такой вид, словно он не помнил, ни когда вышел из леса, ни когда приехал в город… Было очень жарко, люди на улице попадались редко. Раскаленные крыши сверкали на солнце обманчиво-праздничным огнем, весь город был погружен в нескончаемую летнюю дремоту.
Хаим-Мойше, бывший революционер и одаренный математик, зарабатывающий на жизнь уроками, приезжает в родной городок Ракитное после смерти своего друга Мейлаха (тот был аптекарем и неожиданно умер — покончил с собой, якобы страдая сердечной болезнью и потихоньку принимая малыми дозами яд). Без особой цели Хаим-Мойше бродит по городу, наблюдает жизнь обывателей, влюбляется поочередно то в роковую местечковую красавицу-вамп Хаву Пойзнер, то в очаровательную юную Ханку.
Мерцают и расплываются образы, и Хаим-Мойше превращается в двойника друга: мельком и почти между строк выясняется, что важное «дело», ради которого он приехал в Ракитное, — растянутое во времени убийство самого себя:
Есть и другой выход, другой способ… странно, ведь он прекрасно об этом помнит… Однажды, роясь в столе Мейлаха, среди бумаг он нашел маленький пакетик с черным черепом и двумя перекрещенными костями на этикетке. Тогда он положил пакетик в карман брюк, но забыл, куда дел его потом. Он никак не может вспомнить, куда его спрятал.
Спасает героя появление Ханки, но будет ли он в конечном итоге спасен? Оборванный на полуслове роман не дает ответа.
О подобных героях Бергельсона проницательно, пусть и в ожидаемом советском духе, писал в тридцатые годы критик И. Нусинов, увидевший в них «стержневой образа Бергельсона, образ екклезиастически настроенного лишнего человека». Они полны «пассивного созерцания, полного глубокого сознания иллюзорности человеческого счастья и невозможности человеческой радости… Интеллигенты Мейлах и Хаим-Мойше… бывшие участники революции 1905-го, сейчас чувствуют себя чужаками. Из мира, куда они посланы творцом, надо уйти. Мейлах кончает самоубийством, симулируя тяжелую болезнь: “Надо уйти тихо, не разбудив младенцев”. Его друг Хаим-Мойше настаивает на том, что, уходя, надо хлопнуть дверью. Оба, как и все окружающие их интеллигенты, никуда больше не стремятся, ибо все они живут чувствами».
Декадентствующие персонажи для «сумеречного времени» — тема злободневная. Люди тех лет всерьез обсуждали влечение к смерти, газеты и журналы взахлеб писали об эпидемии самоубийств, в 1911 году даже издали солидный сборник «Самоубийство» со статьями маститых критиков, одного епископа и будущего наркома просвещения Луначарского.
Но роман, пожалуй, не был бы романом, если бы не фон: легкими, и впрямь импрессионистскими мазками Бергельсон изображает местечковый город и его обитателей — могучего Ицхока-Бера, богоборца от лесоторговли, богача Пойзнера, разочарованного и стареющего доктора Грабая, гебраиста Цудика, побывавшего в самой Палестине и Бейруте, непутевую служанку Хайку, портных, извозчиков, продавцов швейных машинок Зингера, их страсти, мечты и любовные драмы. И здесь он выступает мастером краткого и выразительного портрета — вот, к примеру, жених Хавы, инженер и предприниматель Деслер, эдакий еврейский Штольц:
На нем новое черное пальто, лайковые перчатки и лаковые туфли, в руке тросточка, украшенная серебром. На голове твердая коричневая шляпа, хотя весь мир давно носит мягкие черные. А он всем назло предпочитает твердые и коричневые, всегда покупает только такие. Его тонкие губы плотно сжаты, острый, чисто выбритый подбородок выдвинут вперед, холодный огонек горит в небольших черных глазах.
Оба романа — и «Сумеречное время», и «Отступление» — остались неоконченными и так, в неоконченном виде, были напечатаны в Киеве в 1918–1920 годах. К тому времени Бергельсон стал одним из основателей знаменитой еврейской «Культур-лиги», а в 1921 году покинул Россию и поселился в Берлине. Он начал писать для еврейской прессы Польши, сотрудничал с «Форвертс», американской социалистической газетой на идише. Сочинял романы, рассказы и драмы, изображающие, как выражался Нусинов, «встречу с революцией погибающей еврейской буржуазии».
По семейному преданию, шафером на берлинской свадьбе Бергельсона был сам Хаим Нахман Бялик. В разгар торжества он отвел невестку в сторонку и шепнул ей: «Ципа, ты хоть понимаешь, что у тебя за муж? Смотри, оберегай его от большевиков!»
И все же Бергельсон не уберегся. В 1925 году он начал издавать журнал «In span» («В упряжке»), где призывал еврейскую интеллигенцию впрячься в «телегу революции», а чуть позже, после двух визитов в СССР, объявил себя советским писателем. В 1934 году Бергельсон окончательно возвратился на родину.
Дальнейшее известно: ранний Бергельсон, «еврейский импрессионист» и тонкий художник, превратился в советского писателя, во время войны участвовал в деятельности Еврейского антифашистского комитета, а в годы сталинской расправы над еврейской интеллигенцией разделил участь друзей. Он был арестован в 1949-м и расстрелян 12 августа 1952 года.
Фатальное увлечение коммунистическими идеями не вычеркнешь из биографии Давида Бергельсона, как и миллионов других, и остается только гадать, как сложилась бы его жизнь, обладай он прозорливостью Бялика. Вероятно, рано или поздно оказался бы в Палестине или в Америке, стал бы уважаемым всеми классиком и воочию увидел бы гибель «идишкайта». Но рано или поздно вернулся бы к читателю — как это теперь и происходит.
Еще "Проза еврейской жизни" и "Чейсовская коллекция":
Алан Дершовиц. Слово в защиту Израиля
И в Пилице, и в Иерусалиме
Меир Шалев. Впервые в Библии
Меир Шалев. Дело было так
