Приключения вещи, меняющей века, страны и людские руки, – выигрышный прием для автора. Так сделана «На краю Ойкумены» Ивана Ефремова и отличная картина Франсуа Жирара «Красная скрипка». Так строятся эротические безделки вроде «Дневника кушетки» дю Соссея и бесчисленные романы подражателей Дэна Брауна о судьбах таинственных и судьбоносных артефактов.
О настоящей истории «Сараевской Агады», созданной в Испании около 1350 года, впору писать захватывающее документальное повествование, однако Брукс избрала художественную и притом вполне традиционную форму. Ее героиня, австралийский реставратор Ханна Хит, по заказу и под эгидой ООН реставрирует прославленную книгу в растерзанной и нищей послевоенной Боснии. Найденный в книге волосок, крыло бабочки, пятно от вина и крови на странице, запись венецианского цензора ведут ее в прошлое – прошлое книги, еврейского народа, семьи, ведут к любви и тайне собственного происхождения.
Картины расследования Ханны, которое к концу романа обрастает элементами то ли детектива, то ли триллера, перемежаются вставными историями о людях, которые на протяжении веков спасали, прятали, создавали и портили бессмертную Книгу. Еврейская девочка в Югославии времен Второй мировой – она сражается вместе с партизанами и прячется от нацистов в мусульманской семье директора сараевского музея. Еврейский врач-венеролог в Вене времен Франца-Иосифа и Теодора Герцля. Папский цензор и раввин-игрок в Венеции начала XVII века. Вновь евреи в Испании накануне изгнания. Лесбийская страсть мавританской художницы и прекрасной фаворитки, невольницы-христианки, в гареме андалузского эмира. И современные персонажи: волевая и жесткая мать Ханны, врач-нейрохирург; хрестоматийный израильтянин Амитай Йомтов, бывший спецназовец и знаток средневековых рукописей; хранитель библиотеки Национального музея в Сараево, мусульманин Озрен Караман; утонченный гений реставрации, венский профессор Вернер Мария Генрих…
Несмотря на довольно типовые образы, рука у Брукс уверенная, детали точны – она недаром получила весомую американскую литературную премию имени Пегги Хелмерик и Пулитцеровскую премию 2006 года за роман «Марч». И недаром, собирая материалы для романа, смотрела, как реставрируют «Сараевскую Агаду» и изучала тонкости книжной консервации под руководством гарвардских специалистов. Оттого-то «Люди книги» – роман не только о воображаемой истории агады, но и о том, как создавалась книга.
«Сколько ни читай об измельчении пигментов и смешивании гипса, единственный способ понять – это самому все сделать. Если я хочу узнать, что описано в старинных методиках, мне нужно самой сделать золотой лист, постучать по нему, сложить и снова постучать. При этом надо положить лист на то, к чему он не пристанет, например, на мягкую поверхность выскобленной телячьей кишки. В результате получишь маленькую пачку листков, каждый тоньше одной тысячной миллиметра».
Нынешний роман Брукс сложно принять за текст пулитцеровского уровня, но и плохим назвать язык не повернется. Можно, разве что, посетовать на излишнюю знаковость действующих лиц. Если боснийский мусульманин – то вдовец с ребенком-инвалидом и погибшей от пули сербского снайпера женой. Если испанский еврей, то с умученным инквизицией сыном, перешедшим в христианство. Если венский профессор, то бывший нацист.
Иные люди и события кажутся просто фантастическими – до тех пор, пока не знакомишься с реальной историей агады, превосходящей любой вымысел. Бесценную книгу, приобретенную музеем в 1894 году у неизвестного человека по фамилии Коэн, в годы Второй мировой войны и в самом деле спас от нацистов библиотекарь-мусульманин Дервис Коркут («Сараевская Агада» хранилась под полом деревенской мечети). Семья этого исламского ученого прятала еврейскую девочку Миру Папо, ставшую прототипом юной партизанки. Уже в девяностых, во время гражданской войны в Югославии, дочь Коркута нашла убежище в доме престарелой Папо в Израиле. А тем временем в Сараево еще один библиотекарь-мусульманин Энвер Имамович под сильным обстрелом вынес старинную книгу и спрятал ее в ячейке банковского хранилища. Романное воплощение Имамовича, хранитель Озрен Караман, восклицает:
«Ханна, я столько ночей провел без сна в той комнате. Думал, что Агада попала в Сараево не без причины. Она явилась сюда, чтобы испытать нас, убедить: то, что нас объединяет, больше того, что нас разделило. Быть человеком – больше, чем быть евреем или мусульманином, католиком или православным».
Книгу, по всей видимости, и вправду вывезли из Испании евреи, изгнанные из страны в 1492 году. И в 1609 году в Венеции католический священник Висторини действительно подписал распоряжение, которое спасло агаду от папской инквизиции. Папский цензор – еврей, как в романе? «Многие специалисты по гебраистике того периода были обращенными евреями, и я использовала этот факт», – невозмутимо поясняет Брукс.
А как же быть, к примеру, с венецианским раввином Иудой Арийе? Под покровом тьмы почтенный раввин выскальзывает из гетто, надев маску, и отправляется в игорный дом, где проигрывается в пух и прах. Но и у него есть прототип: колоритный раввин XVI-XVII вв. Леон Модена (Иегуда Арье ми-Модена), блестящий проповедник, алхимик, учитель, изготовитель амулетов и автор многих ученых книг, который в своей автобиографии откровенно признается в пристрастии к азартным играм…
Часть невероятных приключений «Сараевской Агады» и вовсе не вошла в роман: например, в 1992 году в Национальный музей забрались воры и унесли ряд экспонатов. Агаду вместе с другими предметами из музейной коллекции нашли на полу – преступники не сочли книгу особой ценностью.
Для The Wall Street Journal и других изданий Брукс писала о войне в Персидском заливе (и получила за это престижнейшую премию Клуба иностранных корреспондентов), делала репортажи о конфликтах в Сомали, на Ближнем Востоке и на Балканах. Здесь она и узнала о «Сараевской Агаде».
«Впервые я услышала об агаде, когда газетным репортером приехала в Сараево освещать события боснийской войны для “Уолл-стрит джорнал”. В библиотеке, пострадавшей от сербских фосфорных бомб, пахло сожженными книгами. Институт Востока с его замечательными рукописями лежал в руинах, а Национальный музей Боснии был изрешечен шрапнелью. Судьбы «Сараевской Агады» – бесценной жемчужины боснийских коллекций — никто не знал, и она стала предметом досужих журналистских домыслов», – вспоминает Брукс в послесловии к «Людям книги».
С тех пор Брукс написала две документальные книги и два романа, ставшие бестселлерами (ее книга «Девять граней желания: Тайный мир мусульманских женщин» переведена на 17 языков), но историю «Сараевской Агады» не забыла.
«Так много книг было утрачено, но у этой маленькой книжки всегда находились защитники, временами самые неожиданные, – говорит она. — Дважды ее спасали мусульмане, а также католический священник. Эта книга словно выявляла нашу общую человечность. Ее история кажется невообразимой».
Думаю, я не испорчу впечатление от книги, если скажу, что финал у нее счастливый – подобно судьбе самой сараевской Агады, которая выставлена теперь в Национальном музее Боснии-Герцеговины и считается ценностью не только Сараева, но и всей мировой культуры. В свое время, пишет Брукс, ее миниатюры «заставили усомниться в общепринятом убеждении, что евреи Средневековья не делали иллюстраций из-за религиозного запрета на изображения». Самая загадочная – изображение чернокожей женщины в желтом платье, сидящей за пасхальным столом во время седера – стала осью «Людей книги».
«Вот что я им сказала, когда они – главный библиотекарь, директор музея и еще один человек, которого я не знала, но который был похож на солдата, который, казалось, знал все об этой книге и о Серифе Камале – задали мне вопрос. Я нервничала, потому что они вроде бы мне не верили. Не могли поверить в то, что возможно такое совпадение. А когда я нервничаю, еврейские слова вылетают из головы. Я забыла слово «чудо» и сказала «знак».
Но в конце концов человек, похожий на солдата, понял меня. Он улыбнулся мне доброй улыбкой. Затем повернулся к другим и сказал: «Почему бы и нет?» Вся история этой книги, то, что она дожила до наших дней, была чередой чудес. Так почему бы не произойти еще одному чуду?»
И другие книги:
Автор в поисках героя
Герой в поисках себя
Мистики в поисках интерпретаций
