Арабская израильская литература и литература ивритская — два невзаимодействующих мира. Каждая обращается к своей публике, говорит о своем. Жизнь бок о бок палестинцев и евреев не породила общих тем. Напротив, постоянный рост еврейского населения и растущая гегемония иврита увеличивали культурный разрыв между двумя народами. Арабам не было никакого дела до происходящего в ивритской литературе, а евреям — в арабской. Для палестинцев их жизнь в Израиле среди евреев — только еще один мотив.
Однако нынешний Израиль не похож на Израиль Бен-Гуриона или Голды Меир. Левое управление сменилось правым, социализм занесен в Красную книгу и помещен в кибуцные заповедники. Ивритская литература открыла и закрыла соцреалистические, холокостные и галутные темы. И читателю захотелось экзотики.
В восьмидесятые годы начался бум арабских писателей, пишущих на иврите. Израильскому читателю нравилось, что с ним говорили на его родном языке. Романы Антона Шамаса, Наима Арайди, Салмана Мацалха и Саида Кашуа — не антиизраильская политическая литература, этих авторов занимает столетнее отчуждение двух народов, его культурные и психологические последствия. В их книгах описан гибридный мир, где арабы и евреи неизбежно сосуществуют и нет четкого национального разделения.
Новый роман Саида Кашуа «Второе лицо единственного числа» как раз о такой нестабильной самоидентичности. Герой романа Амир Лахав — молодой арабский социальный работник в Иерусалиме. Он бросает социальную службу и устраивается ухаживать за парализованным еврейским юношей по имени Йонатан — молодым фотографом. Йонатан неудачно пытался совершить самоубийство и заснял процесс на пленку. Несостоявшееся самоубийство навсегда оставило юношу калекой. И вот мать Йонатана Рахель Форшмидт, не в силах пережить трагедию, спивается, доверяя уход за сыном Амиру.
Со временем Амир переезжает в дом Форшмидтов. Убивая свободное время, он перечитывает библиотеку Йонатана, слушает его музыкальную коллекцию и учится фотографировать. Амир носит одежду Йонатана, пользуется его удостоверением личности, под его именем устраивается на работу и поступает в академию художеств. Амир хочет быть таким, как Йонатан, Амир превращается в него. Рахель Форшмидт не имеет ничего против. Напротив, она одобряет план Амира и всячески помогает ему обвести власти вокруг пальца: «Родившись арабом, ты родился с врожденным пороком. И я помогу тебе его исправить».
Когда Йонатан умирает, его хоронят на арабском кладбище под именем Амира Лахава. Амир же меняет фотографию в старом удостоверении личности Йонатана на свою. Книги, принадлежавшие Йонатану и подписанные его именем, после распродажи попадают к иерусалимскому букинисту, где другой араб — богатый адвокат — покупает «Крейцерову сонату».
Этому адвокату при столкновении с западной культурой неуютно, поэтому он решает прочесть Бальзака, Достоевского, Толстого. Не зная, с чего начать, он выбирает «Крейцерову сонату», и дальше сюжет одной книги становится мотивом для другой.
Между страницами адвокат находит любовную записку, написанную рукой его жены.
Муки ревности не дают ему покоя. Адвокат подозревает жену в измене с неизвестным ему Йонатаном и почти разводится с ней. Но записка десятилетней давности на самом деле принадлежала Амиру, который в далеком прошлом встречался с женой адвоката, и служила закладкой для книг, которые он читал, живя у Йонатана.
Адвокат находит Амира-Йонатана и хочет узнать о нем все, как в свое время Амир хотел все знать о Йонатане. Всепоглощающее желание стать иным преследует героев романа и заставляет их искать себя в ком-то другом.
Что это — неудовлетворенность собой или зависть к тому, кто сильнее? Кашуа не останавливается на этих вопросах. Ему интересны истоки неоднозначной самоидентификации. В его книге не раз слышится самокритика и недовольство арабами. Его герои не хотят быть теми, кем родились. Острее всего проблема личностной неуверенности. Арабы, живущие среди евреев, — меньшинство, и реальность заставляет их быть гибкими и ловкими, чтобы выжить. Романы Кашуа подобны книгам писателей вроде Салмана Рушди — написанные на языке колонизатора, они заняты поиском самоидентификации меньшинств.
Иврит для Кашуа — не родной язык, и чтобы его книги издали и прочли, он должен быть лучше своих еврейских коллег во всем. Его иврит безупречен. Он пишет по-западному, деликатно вкрапляя важные для него мотивы. Мы читаем роман о ревности, самоубийстве, фальсификации документов, а узнаем о непреодолимой тяге к арабской традиции.
Семья адвоката ежемесячно устраивает светский салон, обсуждая общественное положение и литературные новинки. В то же время адвокат мучается оттого, что женился не на девственнице. Он хотел бы, чтобы его семья была похожа на европейскую, но детей своих отправляет в арабскую школу. Поэтому он и завидует Амиру. Тот не смуглый, не обременен семейными узами. Его приняли в Академию художеств. Он теперь не Амир Лахав из Джальджулии, а Йонатан Форшмидт из богатого иерусалимского района.
Кашуа пишет на иврите в основном для израильского еврейского читателя. Есть те, кто видит в нем врага в «сионистских рядах наших». Совсем недавно появился фильм «Саид Кашуа — трус от рождения», где писателя обвиняют в подхалимстве. По мнению авторов картины, он пишет для евреев на иврите, отвлекая их внимание и вытесняя молодых еврейских писателей. Разве можно, говорят создатели фильма, вот так просто махнуть рукой на литературную традицию и наше еврейское прошлое? Но критика эта, видимо, не о литературе печется, а о том, чтоб чертополох в пшенице не рос. Вот и хорошо, да только кому оно такое желтое без сиреневой россыпи надо?
И другие вопросы идентичности:
Йосеф ибн Яхуд
Иметь или не иметь?
Английская частица израильского народа
Ускользающая красота
Готовность уехать
