Петровича (нашего законспирированного Каменевича) придумал психиатр, художник, «мозговед» и ресторатор Андрей Бильжо в 1986 году. Впрочем, тогда Бильжо еще не был ни «мозговедом», ни ресторатором: и тем, и другим ему помог стать Петрович. Пристроил, так сказать, приятеля к делу. Долгое время Петрович обитал на страницах газеты «Коммерсантъ», потом переехал в «Известия», засветился в программе Михаила Леонтьева «Однако», фигурировал на тарелках в ресторане имени себя и вот, наконец, стал героем книги.
В издательстве «LIVEBOOK\Гаятри» вышел «Анамнез. Правда о Петровиче» - то ли рисованный фотоархив, то ли сборник иллюстрированных анекдотов. Бильжо собрал все, что когда-либо писал и рисовал по поводу Петровича, и объединил эти кусочки и картинки под одной обложкой. В книге несколько частей: «Происшествия» - разные случаи из жизни Петровича, от разговора с курами до встречи с Березовским; «Вещи» - ностальгические предметы советского быта, от радиолы «Дружба» до костяной статуэтки «Пионер»; «Блокнот» (в котором Бильжо отрабатывает рисунок), «Прекрасное» - произведения архитектуры и искусства, от «Богатырей» до Эйфелевой башни; «Кумиры и деятели» - от Путина до Пугачевой.
Все вместе читается как история жизни не только и не столько Петровича, сколько человека, берущего в руки эту книгу. Оказывается, за 30 лет существования этого персонажа произошло – а главное, закончилось – столько всего, что даже страшно. Целое поколение предметов быта, СССР и перестройка, эпоха Ельцина и молодость тех, кто еще помнит, как ездили на картошку. Вот-вот закончится и Путин, у которого в книге Бильжо есть не только год «персонажного» рождения, но и год «персонажной» смерти: «Владимир Владимирович Путин – президент России с 2000 по 2008 гг. Современник Петровича». Не кончается только сам Петрович - как въевшаяся пыль остается на своем месте, сколько ее ни стирай.
«Где, я вас спрашиваю, Гагарин? Где пылесос «Ракета»? Где швейная машина «Волга»? Один Петрович остался, пытающийся, как пылесос «Ракета», втянуть в себя пыль времени, да и пыль какая-то жирная, липкая, склизкая».
Петрович оказался вечен, как вечными оказались советские евреи, которые со всех сторон окружали и окружают Петровича. Евсей Рабинович вытащил Петровича из-под неведомого обстрела; кузены-таможенники Штруман и Зельц не дали ему вывезти из страны золотые зубы. С некоторыми изменяет ему жена Маня; с другими Петрович выпивает во дворе и в квартире. С некоторыми он учился в школе. Кому-то он завидует, других, как Бориса Абрамовича Березовского, жалеет. О некоторых ничего не знает, но относится отрицательно:
«Рейтинг ни разу не выступал по телевидению, не дал ни одного интервью, но, судя по всему, человек не очень приятный, раз из-за него такой сыр-бор получается».
Петрович, функция которого – наблюдать и записывать (зарисовывать) жизнь вокруг себя, вдруг оказывается зеркалом советского еврейства 1980-х, потому что, опять-таки, оказывается, все в этой странной расхристанной стране были в том или ином смысле евреями. Поэтому любое детское или юношеское воспоминание советского человека – Петровича – рано или поздно утыкается в еврея. Например, в «хулигана-переростка Марка Розенблада», который помочился в аквариум в кабинете биологии, отчего передохли все рыбки.
«В дальнейшем стало известно, что Розенблады эмигрировали в Израиль. Фактически, когда Марк мочился в аквариум, его семья сидела на чемоданах, и Марку было глубоко наплевать на то, выгонят его из школы или нет. А может быть, он так мстил своей стране, которая ему все дала. Неблагодарный! Сейчас, говорят, он миллионер где-то в Америке – то ли крупный ихтиолог, то ли владелец рыбных ресторанов».
В книге Бильжо, как и в поздней советской действительности, этническое происхождение человека не играет никакой роли. «Еврей» - это социальный статус и состояние души, поэтому «евреем» можно побыть и перестать, «евреем» можно назначить, «евреем» можно наняться. А иногда правительство назначает своих граждан «евреями» - например, когда начинает охотиться на грузин.
«Как-то раз Петрович был евреем. А что такое? Ну был. Как раз в нашей стране тогда вдруг стали наезжать на грузин. Их до этого очень любили и уважали, а тут вдруг с бухты-барахты. Стали вдруг говорить, что бандиты только грузины, что грузины спаивают русский народ, что они воду отравили (минеральную) и что вообще сациви, лобио и хачапури не они придумали. И стали грузин потихонечку из Москвы выселять. Тут еврей Петрович возмутился: «Секундочку, говорит, я не понял, это же, мол, евреи во всем виноваты, они же первые. Грузины вечно лезут без очереди. Имейте совесть, в конце концов». Но тут ему все вспомнили: и Березовского с Абрамовичем, и Гусинского с Ходорковским, и Фридмана с Потаниным. Последний тоже, говорят, того… Тут Петрович состриг пейсы и пошел выпивать за мир и дружбу между народами. Он же интернационалист как-никак».
Ну а побыв евреем, Петрович и вовсе обретает какие-то магические характеристики. Он существует одновременно в разных мирах, временах и пространствах; ведет великие отечественные и советские социалистические войны; работает официантом, мастером на шинном заводе, санитаром и психиатром, фокусником и акробатом, акушером и новым русским, шахтером и шпионом, клоуном и актером самодеятельности. Он здоровается за руку с Путиным и Березовским, Кутузовым и хирургом Пироговым. Он даже обнаруживает сходство с Давидом вообще и с Давидом Микеланджело в частности:
«Давид – это первый мужчина для многих женщин и последний юноша для них же. Это психотерапевт для мальчиков и мужчин. Давид – это практически Петрович. Посмотрите и сравните, как они похожи».
Все это, а также «еврейский след» в биографии и связях Петровича заставляет сделать единственно возможный вывод о происхождении этого героя. Петрович – это Вечный Жид позднего советского пространства. Он жил еще при Кутузове («Совсем недолгое время Петрович служил у фельдмаршала и главнокомандующего русской армии Кутузова Михаила Илларионовича адьютантом»), он все время путешествует (в том числе ездит в «таинственные командировки», возвращаясь из которых застает свою жену Маню каждый раз с новым соседом), осваивает сотни разных профессий, меняет облик, одежду, убеждения и чаяния. Он все время стремится на родину, домой, но никогда не достигает желаемого. Его «дом» и его «родина» постоянно оказываются не просто далеко, а в невозвратном прошлом, от которого остался единственный неприкаянный обломок – сам Петрович, мифологизированный, почти утративший человеческий облик, похожий одновременно на Давида и на соседа-пьяницу с первого этажа.
Каббалистическое происхождение Петровича не вызывает сомнений даже у его близких друзей и почитателей. Впрочем, Александр Кабаков возводит Петровича к другому вечному еврейскому мифу – к мифу о Големе.
«Скромный психиатр, создавая этого голема, не представлял, вероятно, кого он выпускает в жизнь. Петрович – это не рисованный персонаж, даже не легендарный герой, даже не символ – он просто вся Россия, великая и ничтожная, смешная и страшная, родная до боли и омерзительная до кровавой рвоты».
Эту роль Петрович выполняет уже 30 лет – служит своему господину, помогает ему зарабатывать деньги и иногда защищать народ, про который говорят эвфемизмом «вся Россия», имея в виду ее просвещенно-еврейскую часть. Миф о Вечном Жиде и миф о Големе слились одном персонаже, образовав удивительное существо – живое и мертвое, мудрое и безмозглое, еврейское и всенародное. Этого советского вечно-жидовствующего голема лучше всего определил, конечно же, его господин и создатель Бильжо:
«Петрович – странное несущество, порой наивное, порой доброе, порой злое, порой агрессивное, порой обидчивое, порой веселое, часто битое, часто обманутое, но жившее в СССР, потом в период, названный мной промежностью – это между СССР и временем, которое уже наступило, но как-то назвать которое пока не поворачивается язык».
Вне времени, вне пространства. С родиной внутри, а не вокруг. Без царя в голове и без надежд на будущее. Без имени, но с отчеством-фамилией, как и положено Голему и Вечному Жиду.
Другие неправильные евреи:
