Бывают такие истории — их рассказывают, и с каждой фразой надеешься на чудо, и чудо возможно всегда, однако в той фразе, что звучит прямо сейчас, чуда нет. Текст превращается в обещание.
Допустим, история эта — про женщину с богатой биографией, алкоголизмом в анамнезе, 13-летним сыном, которого она десять лет не видела; женщина приехала из Штатов в Лондон на грант некоего фонда «Шалом» искать некие «артефакты иудаики», что бы все это ни значило, и изучает историю евреев при Тюдорах (которые скорее бы умерли, чем объявили себя евреями: евреев изгнали из Англии задолго до Тюдоров). В первый же день в Лондоне женщина снимает квартиру, и там ей является призрак монаха. Назавтра выясняется, что монах — вылитый известный телеведущий.
Рано или поздно чуда ждать перестаешь, и дальше читаешь уже отчасти обреченно. Не исключено, что чудо происходит, но ты уже так разочарован, что его просто не замечаешь. Не исключено, что ты плохо освоил надлежащие читательские практики и не умеешь сам творить чудеса из того, что под рукой; свинец в золото, а труп в меч — это все-таки высший пилотаж, большинство ограничивается системой оценок по пятибалльной системе. Ты хочешь, чтобы книжки тебя удивляли; не исключено, что ты попросту разучился удивляться.
Не исключено, что книжка тут совершенно ни при чем.

Жил-был на свете один еврейский подросток. Этот подросток вырос, как это подросткам свойственно, много выступал, и его распяли. Мир в результате очень быстро и очень сильно изменился. Ну, все знают эту историю. Прошло, однако, много веков, и в 2019 году его клонировали, породили из непорочной девушки, и теперь он ребенок и главный герой реалити-шоу. Наблюдатели, естественно, в некоторой растерянности, природа каковой определяется их склонностями: атеисты ржут, политики нервничают, церковь заламывает руки, обыватели по возможности делают выводы. Потом проходит еще немножко времени, и он становится подростком со всеми вытекающими, и как-то эта жизнь его немножко утомляет, что вполне объяснимо, если ты живешь в таких вот условиях и у тебя переходный возраст. А поскольку возможностей у подростков в 2019 году несколько больше, чем двумя тысячами лет раньше, наш герой делает разумный выбор, хлопает дверью и становится звездой панк-рока, потому что всё веселее, чем быть средоточием того паноптикума, который вокруг него обычно царит. И, в общем, зная все, что мы знаем, легко предположить, что работать богом панк-рока на этой планете гораздо безопаснее, чем работать просто богом.

Это простая история, три части ностальгии, одна часть умиления, но жанр графического романа к ностальгии снисходителен, а умиление неплохо маскирует. Боаз Якин — американский сценарист и режиссер, отпрыск израильского семейства, которое обитало в Палестине в 1940-х. Вот об этом он и рассказывает, и получается вполне эпическая история о трех поколениях очень разветвленного и весьма разнообразного семейства, обитающего в Иерусалиме. Нежно, смешно, неизбежно трагично, а Ник Бертоцци — прекрасный художник. Рецензент вздыхает с облегчением, когда не обязан приводить аргументы, которые убедят читателя, что эту книгу стоит читать.

История эта — всего лишь мелкий эпизод времен Первой мировой, не устает подчеркивать автор, и тем интереснее оказывается его работа. Американец Эдгар Шпейер получил британское гражданство в 1892-м, был крупным финансистом, общественным деятелем и филантропом, одно время заведовал лондонским метро, спас от банкротства «Променадные концерты», был почетным казначеем фонда, который финансировал экспедицию Роберта Скотта, и это отнюдь не полный список его занятий. В 1914 году на волне антигерманских настроений Шпейера начали травить; спустя семь лет его лишили британского гражданства по подозрению в сотрудничестве с Германией, и он отбыл в Штаты.

Интересно здесь не столько даже расследование — Лентин анализирует дело Шпейера заново на основании недавно открытых документов, — сколько намерение. Читателю предоставлено делать выводы самостоятельно — и, вероятно, правды мы никогда не узнаем, — но дело не в этом. Жил человек, пытался работать и работал довольно успешно; принес стране много пользы, затем был изгнан. Из этого складывается история не о политике или шпионаже, но о разочаровании и неблагодарности, о крушении и обиде, а также о попытке одного исследователя спустя много лет если не восстановить справедливость, то хотя бы просто сказать доброе слово. Доброе слово в спину тому, кого всем миром подвергли остракизму, — это всегда красиво; и тут неважно, был ли он виноват.

Географическое местоположение иногда диктует состояние ума и души, хотя чаще всего такое случается с неврастениками — они чувствительнее к обстановке. Есть, однако, географические точки, которые диктуют состояние ума и души любого, кто в них оказывается; неврастения тут не требуется, а эффект порой длится столетиями. Эта монография — о Гринич-виллидж, о четырех столетиях декораций, в которых много кто обитал, самим фактом своего существования меняя мир: от беглых рабов до Дэйва ван Ронка и Боба Дилана. Так вышло, что в Гринич-виллидж всегда селились представители контркультуры — той контркультуры, что была в каждый данный исторический период, — и за четыреста лет картина сложилась очень пестрая: «глубокая, многослойная, фрагментированная и фрактальная», предупреждает нас автор и вовсе не врет.

Дочь жительницы Уэльса и хасида, который уехал из Германии после Первой мировой, перешел в англиканство и до конца жизни читал страстные проповеди в еврейском районе, Дениз Левертов после Второй мировой уехала в США; долго ли, коротко ли, она стала крупной фигурой американской поэзии. Была связана с поэтами «школы Черной горы»; в некотором роде училась у Уильяма Карлоса Уильямса и Эзры Паунда; писала стихи, в которых кипели политика и религия. Литературоведение и литературные биографии — жанр отчасти специальный и как таковой любим не всяким: в сопоставлении с собственно творчеством анализ творчества порой как-то даже избыточен. Но можно читать историю — про женщину, которая всю жизнь несла ответственность за свое слово, всю жизнь искала себя, прожила много лет, не отворачиваясь от того, что происходило вокруг, подбирая слово опять и опять.

В детских грезах я всегда была
не дамой, но рыцарем, оруженосцем;
тем, кто искал, добивался, поражения или победы,
не той, кого добивались.