Уже не зима, еще не весна, эта неопределенность натурально выматывает — издателей, похоже, в том числе, хотя, казалось бы, для издателей период отнюдь не мертвый. В основном книжки в феврале такие, будто у завода по производству эмоций отказала фильтрационная установка: вся эта рыба смертельно отравлена, а редкие жизнеспособные особи выказывают склонность к сгущенному унынию и обстановкой остро недовольны. Видимо, самое время для экзистенциального кризиса. Пять человек рассказывают свои истории, не понимая, что делать с ними и с собой. Шестой — впрочем, первый — рассказал историю очень давно и сам о ней забыл, и только в ней есть надежда, хотя горя тоже хватает.
1 из 2
Струны с гитары Вуди Гатри 
В эпицентре пыльной бури, когда долгие часы дышать нечем вовсе и не видно совершенно ничего, Вуди Гатри научился строить дома.
Ну да — Вуди Гатри, столп американского фолка, This Land Is Your Land, «эта штука убивает фашистов», профсоюзы, кочевая жизнь, глас народа, несколько тысяч песен, Bound for Glory. В начале февраля впервые опубликован House of Earth — его единственный роман, начатый в 1930-х, законченный в 1947-м. Выпустило его издательство Infinitum Nihil, подразделение HarperCollins, принадлежащее Джонни Деппу (у которого в издательских планах также сборник интервью Боба Дилана — уже можно прикинуть вектор). Роман Гатри всплыл случайно — совладелец издательства историк Даглас Бринкли где-то в архивах наткнулся на упоминание.
Север Техаса, Пыльный котел, фермерская семья справляется как может, жизнь тяжела, но были бы силы бороться. Вуди Гатри, у мексиканцев научившись строить саманные дома (а не деревянные, еле-еле переносящие пыльную бурю), писал книгу о том, как построить дом, и как выживать, и как не сдаваться. То ли роман, то ли просветительский буклет, но помимо тирад о пользе саманного строительства в романе звучит все то, что превращало его песни в оружие. Та же боль, и надежда, и отчаяние, и правда. Тот же голос. Надо думать, если б у этой штуки был шанс, она бы тоже убивала фашистов.
Журналист — не то чтобы звезда журналистики, но ничего, справляется, большое спасибо, Пулитцер в анамнезе — предпочитает сюжеты про людей — в основном про тех, кому трудно, или больно, или просто не повезло. С работой ни шатко ни валко, крупные газеты предпочитают звезд, мелкие стараются успевать за крупными. Впрочем, небезуспешно поработав тут и там, в «Нью-Йорк таймс» в том числе, получив Пулитцеровскую премию, журналист некоторое время сидит дома с детьми, а потом чувствует, что от этого внезапного анахоретства вот-вот свихнется, и возвращается в город своего детства — где еще начинать с начала, если не там, где все началось?
Но город детства рушится у него на глазах. И журналист делает то единственное, что умеет делать, — поселившись среди развалин, пишет репортаж.
Это документальная книга о Детройте — когда-то крупнейшем промышленном центре, ныне захиревшей декорации из «Безумного Макса», — и в ней нет ни грана того, за что можно невзлюбить ностальгическое краеведение. Ни карикатурного патриотизма, ни сентиментальности, ни слезливых сожалений об утраченной юности, ни эгоцентризма и беспомощной злобы человека, вокруг которого изменился привычный лубок. Риторических обобщений тоже, в общем, нет. В этой книге звучит струна с гитары Вуди Гатри — пружиной скрученный гнев и яростное, деятельное сострадание. Любовь к городам — штука суровая, а жанр репортажа обязывает к сдержанности. Эффект получается стенобитный — оживают улицы, сгущаются краски, читатель бросает книгу, выходит на улицу любого другого города, и город рушится у него на глазах, обнажая скелеты живого и каркасы неживого.
Тобиас Паркер некоторым образом проклят. Его дед мечтал стать писателем. Его отец мечтал стать писателем. Он сам, к несчастью, стал писателем — киносценаристом, но это уже детали. Девять сценариев, ни одного фильма. Тобиас Паркер слеп на один глаз и у него синестезия — он видит звуки. Его немногочисленные знакомые сделали бы честь любому паноптикуму. Он живет на Телеграфном холме в Сан-Франциско, в покосившемся доме, уже восемь лет назначенном под снос. Улучшения ситуации не предвидится.
Всякому Иову в таких условиях полагается злобствовать, жалеть себя или закатывать миру истерику с последующим расстрелом всех и сжиганием городов. Тобиас Паркер сохраняет невозмутимость, а в непонятных ситуациях ложится спать — порой на несколько суток. Невозмутимость Тобиаса Паркера отчасти недоуменна, совершенно непробиваема и решительно абсурдна, отчего читатель сначала глухо раздражается, а потом начинает беспомощно хихикать. Между тем вокруг Тобиаса Паркера сыплется дом, шныряют бездомные (помесь орангутанга с пауком), на улице по сто раз на дню встречается одна и та же женщина, которая угрожает ему полицией, его агент десятый раз пересказывает одни и те же оптимистические байки о собственной недальновидности, у его врача нет соображений насчет глазного нерва, зато есть идеи о том, как писать сценарии. У Тобиаса Паркера нет шансов написать удачный сценарий — Голливуд требует экшна и приключений, а Тобиаса Паркера экшн не волнует. Впрочем, он все равно пишет. Врач сказал, пациенту осталось жить полгода, и Тобиас Паркер невозмутимо и с толком распоряжается временем.
Woody Guthrie. House of Earth: A Novel
HarperCollins / Infinitum Nihil
Ну да — Вуди Гатри, столп американского фолка, This Land Is Your Land, «эта штука убивает фашистов», профсоюзы, кочевая жизнь, глас народа, несколько тысяч песен, Bound for Glory. В начале февраля впервые опубликован House of Earth — его единственный роман, начатый в 1930-х, законченный в 1947-м. Выпустило его издательство Infinitum Nihil, подразделение HarperCollins, принадлежащее Джонни Деппу (у которого в издательских планах также сборник интервью Боба Дилана — уже можно прикинуть вектор). Роман Гатри всплыл случайно — совладелец издательства историк Даглас Бринкли где-то в архивах наткнулся на упоминание.
Север Техаса, Пыльный котел, фермерская семья справляется как может, жизнь тяжела, но были бы силы бороться. Вуди Гатри, у мексиканцев научившись строить саманные дома (а не деревянные, еле-еле переносящие пыльную бурю), писал книгу о том, как построить дом, и как выживать, и как не сдаваться. То ли роман, то ли просветительский буклет, но помимо тирад о пользе саманного строительства в романе звучит все то, что превращало его песни в оружие. Та же боль, и надежда, и отчаяние, и правда. Тот же голос. Надо думать, если б у этой штуки был шанс, она бы тоже убивала фашистов.
Charlie LeDuff. Detroit: An American Autopsy
The Penguin Press
Но город детства рушится у него на глазах. И журналист делает то единственное, что умеет делать, — поселившись среди развалин, пишет репортаж.
Это документальная книга о Детройте — когда-то крупнейшем промышленном центре, ныне захиревшей декорации из «Безумного Макса», — и в ней нет ни грана того, за что можно невзлюбить ностальгическое краеведение. Ни карикатурного патриотизма, ни сентиментальности, ни слезливых сожалений об утраченной юности, ни эгоцентризма и беспомощной злобы человека, вокруг которого изменился привычный лубок. Риторических обобщений тоже, в общем, нет. В этой книге звучит струна с гитары Вуди Гатри — пружиной скрученный гнев и яростное, деятельное сострадание. Любовь к городам — штука суровая, а жанр репортажа обязывает к сдержанности. Эффект получается стенобитный — оживают улицы, сгущаются краски, читатель бросает книгу, выходит на улицу любого другого города, и город рушится у него на глазах, обнажая скелеты живого и каркасы неживого.
Terry Tarnoff. The Thousand Year Journey of Tobias Parker
Avian Press
Всякому Иову в таких условиях полагается злобствовать, жалеть себя или закатывать миру истерику с последующим расстрелом всех и сжиганием городов. Тобиас Паркер сохраняет невозмутимость, а в непонятных ситуациях ложится спать — порой на несколько суток. Невозмутимость Тобиаса Паркера отчасти недоуменна, совершенно непробиваема и решительно абсурдна, отчего читатель сначала глухо раздражается, а потом начинает беспомощно хихикать. Между тем вокруг Тобиаса Паркера сыплется дом, шныряют бездомные (помесь орангутанга с пауком), на улице по сто раз на дню встречается одна и та же женщина, которая угрожает ему полицией, его агент десятый раз пересказывает одни и те же оптимистические байки о собственной недальновидности, у его врача нет соображений насчет глазного нерва, зато есть идеи о том, как писать сценарии. У Тобиаса Паркера нет шансов написать удачный сценарий — Голливуд требует экшна и приключений, а Тобиаса Паркера экшн не волнует. Впрочем, он все равно пишет. Врач сказал, пациенту осталось жить полгода, и Тобиас Паркер невозмутимо и с толком распоряжается временем.
Превращение опыта в историю 
Человек идет по улицам Чикаго и слушает себя. Собственно говоря, кроме себя, он ничего и не слышит. Все то, что мелькает в голове, когда едешь в метро, смотришь в окно, натягиваешь штаны, запираешь дверь на ключ, у Сэма Пинка вытащено на поверхность, рассмотрено, осознано, отброшено. Какофония в голове не затихает. Человек сталкивается в коридоре с соседкой, смотрит на мальчика, который пинает яблоко по тротуару, на дохлую кошку, на женщину, которая смотрит на дохлую кошку, на свое отражение в стекле, читает газету, переходит дорогу. Человек не понимает, где он, кто он, что с ним происходит и что ему полагается делать. Какофония в голове оглушает. Реальность идет рябью, расплывается, застывает, приобретает четкость, расплывается снова. Тишина не наступает. Человек идет по улицам Чикаго, ненавидит Чикаго, никогда из Чикаго не уедет. Ненависть к Чикаго идет рябью, расплывается, застывает.
В течение жизни люди научаются вести себя как полагается, и поэтому никто не заметит, что у тебя депрессия, и не поймет, что тебя сжирает паника. Человек стоит на тротуаре, смотрит, как у мальчика под каблуком расплющивается яблоко. Человек не помнит, зачем он здесь. Больше ничего не происходит.
Здесь все время происходит что-нибудь, но ничто не имеет значения. Музыкант (Пит Вентц — музыкант) едет в турне, каждый день новый город, новая женщина, новый отель, и все одинаковое, и все окрашено в серый, и, кажется, прежде так не было, но музыкант не помнит наверняка. Этот персонаж все восьмидесятые провел бы в романе Брета Истона Эллиса, на фоне из брендов, названий рок-групп «новой волны», имен кинозвезд. В 2010-х даже бренды, названия и имена неразличимы. У персонажа хроническая бессонница, его ночной мир сильно смахивает на вампирский Лос-Анджелес Эллиса. «Наша жизнь стала такой предсказуемой», — твердит музыкант; раз, два — и его рефрен предсказуем. Предсказуемой жизнь стала не сама по себе — персонаж складывает ее каждый день из предсказуемых льдинок, не может остановиться, не знает, как останавливаться. По ночам, когда рядом засыпает очередная безымянная женщина, музыкант слушает свой пульс, и тогда ему кажется, что он не одинок.
Человек хромает по Иерусалиму — он приехал сюда писать книгу. Это его второй визит: первый случился много лет назад, человек тогда учился в иешиве — приличный американский мальчик, 18 лет, с легкой склонностью к бейсболу. За месяц до окончания учебы попал в автокатастрофу, сломал шею. Паралич, потом несколько лет реабилитации, потом из этого получилась книга о том, как автор выжил.
Новая информационная парадигма диктует, что вся информация равноценна — все зависит от фильтров, от настройки и адаптации восприятия. Любой опыт можно превратить в историю — была бы уверенность, что мирок в твоей черепной коробке ценен не только для тебя. Если в жизни не случалось ничего важнее перелома, можно написать книгу о переломе. Это и вправду важно.
Потому что ты чуть не умер, испугался, так и не научился жить со своей травмой, и последняя твоя надежда — рассказать об этом и в ответ услышать слова утешения. Только нет никакого утешения: жизнь не знает, что такое справедливость, а вселенная дружелюбна только в грезах — в действительности она равнодушна, да и то — если тебе очень повезет.
Sam Pink. Rontel
Lazy Fascist Press, Electric Literature
В течение жизни люди научаются вести себя как полагается, и поэтому никто не заметит, что у тебя депрессия, и не поймет, что тебя сжирает паника. Человек стоит на тротуаре, смотрит, как у мальчика под каблуком расплющивается яблоко. Человек не помнит, зачем он здесь. Больше ничего не происходит.
Pete Wentz, James Montgomery. Gray
MTV Books
Joshua Prager. Half-Life: Reflections from Jerusalem on a Broken Neck
Byliner Inc.
Новая информационная парадигма диктует, что вся информация равноценна — все зависит от фильтров, от настройки и адаптации восприятия. Любой опыт можно превратить в историю — была бы уверенность, что мирок в твоей черепной коробке ценен не только для тебя. Если в жизни не случалось ничего важнее перелома, можно написать книгу о переломе. Это и вправду важно.
Потому что ты чуть не умер, испугался, так и не научился жить со своей травмой, и последняя твоя надежда — рассказать об этом и в ответ услышать слова утешения. Только нет никакого утешения: жизнь не знает, что такое справедливость, а вселенная дружелюбна только в грезах — в действительности она равнодушна, да и то — если тебе очень повезет.
1 из 2
