Мутная, смутная, сама над собой посмеивающаяся проза. История кружка скульпторов, учеников знаменитого скульптора Харитона, - а тот учился у еще более знаменитого Аверкия, того самого, который сделал скульптуру Сталина и чуть было не применил свои инструменты не по назначению. В кружке занимаются Сава Скляр, балагур, твердо знающий, как добиться своего; Дима Висковатов, всю жизнь делающий скульптуры как бы падающего человека, крепко сбитый Ваня Проклов, ставший потом прокурором, и Мария Шошина, дочка скульптора. Они лепят самих себя, работают с разными материалами – Скляр предпочитает камень, Проклов – дерево, - и проживают свой ХХ век, балагуря и ввязываясь в разные неприятности с системой. То стреляют из лука по мишени, которая оказывается опасно похожей на вождя народов, то попадают под раздачу во время борьбы с формализмом. Кто-то эмигрирует, кто-то в кого-то влюбляется, кто-то уже в новом веке кончает с собой. Такое ощущение, что Анатолий Найман собрал разных людей, слепил в один ком, но ком этот распадается, не оживает.
Иногда «О статуях и людях» скатывается чуть ли не в памфлет, то вдруг автор выдает блестящие культурологические идеи, а иногда Найман заговаривается и страницами гонит поразительный внутренний монолог, не свой, нет: скорее, это монолог целой страны. Куда там Джойсу!
«Если бы не заграница, горя бы не знали. У нас кальсон белых бязевых с тесемками было заготовлено миллиард. Это она Ёсифа Виссарионыча свела в могилу. Семьдесят четыре неполных года, жить и жить. Уже пять лет как оставил страну на Никиту-сикофанта, ушел под артиллерийский траурный салют, а все еще со спичечных коробков доносилось: «Коммунизм восторжествует, когда добыча каменного угля достигнет …дцати …иардов тонн, железной руды …ыста …ионов, электроэнергии семью семь на девятью девять парсек мегаватт. И. Сталин». Вышка шахты, домны, мачта ЛЭП миниатюрные в уголку. У нас потребности уменьшались, возможности росли. Полтора круга полтавской на квартал были вот так. А минеральных удобрений производили ач-ач-ач».
Проблема еще и в том, что, хотя Найман признавался, что пишет не совсем документальную прозу, все равно невозможно удержаться и не поискать реальных прототипов его героев. Например, в веселом болтуне Саве Скляре, способном и от отца отречься, и друга подставить, все увидели Евгения Рейна, - Найману, похоже, вечно отрабатывать свою ахматовско-сиротскую карму, никогда не избавиться от подельников. Что бы он ни написал, во всем углядят какого-нибудь Рейна.
Потому что, если верить одному из героев книги:
«Прошлое терроризирует нас. <...> Полые формы, которые мы оставляем вместо себя в ойкумене жизни, единственная наша надежда. Наш расчет – что найдется скульптор, чтобы их заполнить. Тогда судьба вынужденно удовольствуется ими: нас все равно нет, а они есть».
Найман хочет бывшее сделать вечным, живое и умершее – каменным, чтобы навсегда, на века. Жизнь его героев и сама постепенно каменеет, после 67-го года «продолжается по инерции», «превращается в собственный монумент».
«Все сложилось. То, что остается прожить и сделать, ничего не меняет. <…> Всеми вместе, на круг, за двадцать пять лет было поставлено мемориалов – 27, на которых заработано 140 000 рублей. Статуй – 8, памятников и надгробных плит – 13. Ушло камня – 34 тонны. <…> Перенесено ангин – 138, гриппов – 60…».
Жизнь свелась к перечислению расходного материала, застыла, окуклилась, высохла. Бедный автор, бедный ахматовский сирота, все сложилось, можно лишь еще и еще раз проговаривать, заговаривать собственную молодость. Финал книги совсем безумен: в 2900 году разумные компьютеры вызывают духи статуй, в том числе дух статуи Марининой внучки, и получают текст-притчу о том, как внучка Марии Шошиной, попав в Израиль, была приведена к старцу (сыну мачехи Скляра), ведущему род от Адама и хранящему «тайну и практику совокупления Адама с Евой». Она родила от него дочь. После этого в ней
«в зависимости от направления умов опознают: Богородицу; космонавтшу Валентину Терешкову; блудницу в золоте и жемчугах верхом на багряном звере; Мэрилин Монро ровно в том виде, какой у нее был в фильме 1959 года «В джазе только девушки»; любовницу Гитлера Еву Браун. Вскоре она пропадает, и милиция, входя в брошенный ею дом, обнаруживает пустые стены, тонкий аромат неизвестных в России духов и осколки венецианского стекла, сметенные в угол».
Найман пытается стать тем скульптором, который заполняет пустоту, оставшуюся от его сгинувшей страны, от его давно прошедшей молодости. Но ему под руку попадаются лишь осколки венецианского стекла и другие ничего не объясняющие мелочи. Остается плести бесконечный внутренний монолог, но и слова не стыкуются друг с другом. Все дело в том, что писатель лукавит: в действительности он хочет не пустоту заполнить, а оживить уже имеющегося истукана, пригласить на ужин Командора, бежать от Медного всадника. И герои его – тоже Големы: "все эти люди должны мгновенно лишиться души, стоит только потушить в их мозгу - у одного какое-нибудь незначительное стремление, второстепенное желание, может быть, бессмысленную привычку, у другого - просто смутное ожидание чего-то совершенно неопределенного, неуловимого". Однако настоящего человека из Голема не получается, "только смутная, полусознательная жизнь тлела в нем. Да и то, говорят, только днем, и поскольку у него во рту торчала магическая записочка, втиснутая в зубы, эта записочка стягивала к нему свободные таинственные силы вселенной".
Все то, о чем помнит и пишет Найман, не дыра на месте скульптуры, а просто груда глины, которой он засовывает в рот все новые и новые слова. Вот и получается смутная, полусознательная жизнь.
Еще о статуях и людях:
Бродский – главный «ахматовский сирота»
