На картине-инсталляции Некода Зингера «Пиноккио» человечек с длинным носом заглядывает в загадочный еврейский мир на границе Запада и Востока: на переднем плане рабби, за ним — суровая зима. Шаловливый персонаж Коллоди и Алексея Толстого иудейской мистике не чужд — хоть и деревянный, а все же голем. И современные писатели очень даже имеют это в виду.
Тони Барлам (который в livejournal.com известен как sirin) в своем романе «Деревянный ключ» пошел еще дальше. Оказывается, подлинную, а не переиначенную Карлом Коллоди историю деревянного человека рассказал Алексею Толстому прямой потомок создателя игрушки — но не плотника Джепетто и не шарманщика Карло, а проповедника Йеошуа, якобы распятого в Иерусалиме в начале нашей эры. Почему «якобы»? Да потому, что распят был вовсе не он, а сотворенный им «ноцар» – деревянное существо, обладающее невероятным даром убеждения, но абсолютно лишенное силы воли.
…созданный Иисусом двойник — ноцар — должен был послужить ему своего рода рупором или увеличительным стеклом, если хочешь. Могущество ноцара заключалось в неимоверной силе убеждения. Свою программу он получает при, так сказать, рождении от отца. Однако для верного следования ей ноцару необходима постоянная материнская опека, как бы незримая пуповина. Выражаясь образно, он как дитя, что на первых порах нуждается в матери — в ее молоке, ласке, голосе. В противном случае ноцар, кам аль йоцро — идет против воли своего создателя.
Кто же стал матерью такого удивительного существа? Эту роль играет Шехина — словом этим обозначают как идею Единого Бога и его присутствия в сотворенном мире, так и одного из ангелов Иеговы или самого Иегову. У Тони Барлама Шехина становится «солнцем, облаченным в женщину». Впрочем, возможность создавать ноцаров – лишь побочный эффект союза Шехины (Шхины) и потомка рода Давидова. Их главная миссия гораздо серьезнее.
Мартину Гюльдшлюсселю, как и его предкам — египтянину Ааро, еврею Йеошуа, венецианцу Марко Барабасу, — следует воссоединиться со Шхиной, чтобы получить тот самый «гюльдшлюссель», Золотой Ключ – восьмую ноту, которая недоступна для слуха смертных, но только она одна может удержать небесную гармонию и дать возможность звучать музыке сфер.
- Помнишь, я говорил о Шхине?
- О потерянном божественном свете, погрязшем в дольнем мире?
- О нем самом. Переиначивая сказанное у Иоанна, назову это солнцем, облеченным в женщину. Женщину, которая предназначена Мессии. Только он может освободить заключенный в ней свет. И лишь она способна его на это вдохновить.
- А как он это делает? Высвобождает свет?
- Золотым ключом. Дело в том, что Имя Бога — это не заклинание, как думают все, а музыка.
Соединиться со Шхиной — и так-то задача непростая, а попробуй это сделать, если живешь в заштатном немецком городишке, и до начала Второй мировой остался ровно один день. Да еще и Шхина в ее нынешнем воплощении — не кто-нибудь, а советская шпионка Вера, которая совсем не готова принять свое истинное предназначение.
Пришлось бы Мартину и Вере вместо музыки сфер запеть в гестапо, если бы не их верные друзья-волхвы – Царь Запада и Царь Востока: бурят Вольф Роу, называющий себя Шоно – инкарнация тибетского ламы и воспитанник немцев-меннонитов, и выдающийся ученый-египтолог Бэер, в прошлом офицер британской армии, кавалер ордена «За заслуги», он же сэр Мэттью Картби, он же в прошлом одессит Мотя Берман. Всего два человека, а столько имен.
Вся эта история слишком лихо закручена, чтобы походить на правду. Еще бы, ведь она выдумана двумя другими персонажами «Деревянного ключа» – скучающими интеллектуалами, решившими написать бестселлер. Стратегию написания и персонажей они выбрали беспроигрышно.
- …это должен быть триллер с захватывающим сюжетом. Тайны, интриги, загадки, древние манускрипты, шифры, коды, шпионские страсти, нацисты, Тибет, какие-нибудь тамплиеры, Святой Грааль…
<…>
- А герои? Какими будут главные персонажи?
- Положим, их должно быть… четверо — трое мужчин и одна женщина. <…>
Женщина, конечно, редкая красавица. Ее возлюбленный — славный парень, интеллектуал, но не размазня. Его друзья — ему под стать, крепкие, надежные ребята, с интересной судьбой. Один очень большой, а второй — наоборот. <…> Но тот, который маленький, он тоже особенный… Тут надо придумать что-нибудь экзотическое… Китаец. Или какой-нибудь другой азиат. Такой, знаешь ли, добрый дедушка Лю с бровями и железными пальцами, как в гонконгских боевиках. Экзотика экзотикой, но людям нравятся привычные типажи.
- Тогда здоровенный должен быть черным.
- Вот это уже перебор. Тем более, что уже было. Пусть лучше будет еврей. Еврей и китаец — это свежо.
А чтобы задача не казалась совсем уж примитивной, авторы будущего бестселлера решили соблюсти дополнительное условие:
– …взять общеизвестную литературную сказку и придумать ей родословную.
<...>
– Думаю, что лучше всего подойдет «Пиноккио». Она самая загадочная.
Работа над книгой пошла весьма резво, но однажды приятели поняли, что «раскрутили маятник Фуко» слишком сильно – мало-помалу придуманная история просочилась в их собственную жизнь, и мистические совпадения стали происходить одно за другим.
Впервые о необходимости ввести элементы развлекательности в интеллектуальную, немассовую литературу заговорил Умберто Эко в «Заметках на полях “Имени розы”» в 80-х годах прошлого века. Сначала коды масскульта – и прежде всего в романах самого Эко – предлагалось расшифровывать снобам и эрудитам, поклонникам постмодерна. Постепенно литераторы дошли до мысли, что и простому читателю хочется почувствовать себя «непростым». В «криптологических детективах» увлекательность вышла на первый план, а в качестве интеллектуальных приманок стали выступать «общие места» культуры. И если приключенческие романы Артуро Переса-Реверте при большей простоте и доступности все же остаются верны заветам Эко и Борхеса, то Дэн Браун беззастенчиво льстит обывателю, выставляя его умником и знатоком там, где ничего особенного знать не надо. И после феноменального успеха «Кода да Винчи» интеллектуальные триллеры не пишет только ленивый. Но бестселлер двух наших героев не должен быть похож на все остальные.
-- Но ведь таких книжек пруд пруди!
– Плохих. Хороших — по пальцам перечесть. <…> Хитрость заключается в том, чтобы в жестких рамках жанра сделать что-то необычное.
Захватывающая и остроумная история Пиноккио-голема не только развлекает читателя, но и говорит о вещах этических, связанных с моральным выбором, просвещая попутно в вопросах литературоведения, истории, и рассказывая, что такое «блуждающая совесть мира», в чем состоит нравственный смысл кашрута и шестисот тринадцати заповедей Торы. И выходит, что самому Тони Барламу эта хитрость – сделать что-то необычное в жестких рамках жанра – удалась.
И еще Големы:
В опере
В "Симпсонах"
В музее
В священной Римской империи
