Для начала они испортили мою фамилию.
Нет способа написать «Вуль» на этом (без сомнения, прекрасном) языке страны моих предков так, чтобы всякий его носитель прочел это совершенно однозначно. Милейшая сотрудница Министерства алии и абсорбции, выдававшая в аэропорту им. Бен-Гуриона удостоверения новых репатриантов («теудат оле»), вгляделась в мой российский загран, заволновалась, отправилась посоветоваться с коллегами и вернулась с неутешительным вердиктом: отныне я Мария Воль, «два вава, ламед», и никак иначе. Зато красиво: две палочки и закорючка.
Мне в тот момент было уже все равно (к тому же и в Москве, прямо скажем, мою фамилию тоже перевирали часто). Телефоном я пересняла со свеженького удостоверения фотографию, сделанную той же дамой десятью минутами раньше, и отправила подруге с подписью: «Покажите на этом фото, где у вас тринадцатый час переезда». Тринадцатый час переезда был везде; оставалось еще пять, но об этом я пока не знала.
Жить в Израиль мы отправились втроем: я, моя дочь Ева и некто М., для которого в русском языке нет подходящего слова: «партнер» — слишком сухо, «бойфренд» — слишком инфантильно. В общем, я, моя дочь Ева и некто М., человек, которого я люблю. Формально для государства Израиль мы две отдельные условные единицы репатриантов, но совершенно невозможно понять, когда это важно, а когда нет. Консульство Израиля в России принимало нас по отдельности, Министерство алии и абсорбции в аэропорту — вместе, представитель Министерства внутренних дел, выдававший постоянное израильское удостоверение личности («теудат зеут») — опять по отдельности. Всего неделю спустя сотрудник банка, к которому я пришла уладить возникшее по тому же поводу недоразумение, участливо спрашивал меня, что же М. на мне не женился — избавил бы нас всех от головной боли. В Москве я бы за настолько личный вопрос убила немедленно, но здесь все московское как-то не к месту: платья слишком душные, чай слишком горячий, еда слишком тяжелая, выражение лица слишком суровое, потребность выдерживать границы слишком странная. Моя московская комфортная дистанция тут воспринимается как расстояние от Земли до Марса; я хорошо это чувствую и покорно принимаю инспекции инопланетян.
Веселый круглый русский охранник в ночном супермаркете спрашивает, зачем мы понаехали «с Москвы» — не могли, что ли, из глубинки? Я отвечаю: не волнуйтесь, мы вам Израиля не испортим; невеликая очередь смеется и желает нам удачной абсорбции. Зеленщик на крошечном рынке, куда мы случайно забредаем в прохладную полночь (всего 28 градусов!) просто так, в порядке поддержания беседы, кормит меня саброй, или цабаром — плодом местного кактуса, похожим на сладкий, чуть влажный, набитый косточками поролон. Таксист, везущий нас домой от моря, ахает и восторженно приговаривает на неважнецком английском: «Вы тут второй день! Надо же! Второй день!» — но денег берет строго по счетчику. Оператор другого банка показывает в телефоне фотографии дочки («Ее зовут Эден! Как райский сад, да») и записывает на обороте договора свой номер на случай, если я не разберусь, как активировать логин на сайте. Девочка в больничной кассе перегибается через стол, чтобы как следует, в обе щеки, расцеловать Еву. Сотрудница МВД, проверяющая в аэропорту мои документы на предмет еврейства, смотрит на фото в репатриантском удостоверении, где очень легко показать тринадцатый час переезда, и вдруг спрашивает, нет ли у меня с собой какой-нибудь более другой фотографии (понятно без пояснений — чтобы я выглядела как человек в своем основном израильском документе). За тридцать с лишним лет в России ни один чиновник не был со мной так ласков. Этого бы уже хватило для радости, но еще тут есть манго. И море.
Ради моря моя дочь способна на многое. Ради моря она стоически выдерживает взрослую бюрократию (пять часов в банке, чтобы открыть счет!), ради моря безропотно идет по плавящимся улицам туда и по темным обратно (вечер пятницы, автобусы не ходят, повадки маршруток мы еще не изучили, московская привычка в любой непонятной ситуации вызывать такси чревата скорым разорением). Все для того, чтобы раз в два дня забраться в море вдвоем со мной и, крепко держа меня за обе руки, вопить и хохотать, встречая волны.
За неделю мы слегка привыкли к жаре, открыли счета в банках, встали на учет в отделении Министерства абсорбции по месту жительства, сделали себе именные проездные и карточки больничной кассы, разведали маршруты автобусов, освоили ближайшие магазинчики, попробовали зеленые финики, два сорта хумуса и местные чуть терпкие дыни. Ева сама составила из подвернувшихся под руку слов универсальную фразу для разговоров на детских площадках: «иврит ло» («иврит — нет», в смысле, «не говорю на иврите») — но на самом деле на детских площадках все прекрасно выходит и без разговоров.
У нас, конечно, сложнее — но вроде бы тоже получается неплохо; только на «Воль» я пока так и не отзываюсь.
