Я не уехал в Израиль во времена «большой алии» — в 1991 году, когда уехала моя мама. Я не уехал и позже, в конце «нулевых», когда туда отправились мои старшие дети. По ироническому стечению обстоятельств, именно в Израиле в 2000 году мне предложили переехать из Новосибирска в Москву, что я и сделал: и это перемещение в границах одной страны до сих пор было моей единственной эмиграцией. Но три месяца назад мы с женой и двумя детьми (им 17 и 5) сделали то, что многие мои друзья и родственники сделали уже давно — или совсем недавно. И это очень интересный опыт: в чем-то предсказуемый, а в чем-то — совсем неожиданный.
— А куда нам положить сменную обувь?
— Куда положить что? — удивилась воспитательница.
Разговор шел по-английски. Мы с женой только что привели нашего пятилетнего сына в израильский детский сад. Английский воспитательницы был хуже нашего, мы решили, что она нас просто не поняла, и решили объяснить подоходчивее. Именно так в плохом кино земляне общаются с инопланетянами.
— Это вторая пара обуви. Кроссовки. Для того чтобы переобуться. Переобуться в помещении.
Воспитательница тоже смотрела на нас как на инопланетян. После долгой паузы она задала самый естественный в этой ситуации вопрос:
— А зачем?
И действительно, зачем?
Мы специально отдали сына именно в этот детский сад, где не говорят по-русски, а у воспитательницы заведомо не было советского (ну, или постсоветского) педагогического опыта. Муниципальный отдел по работе с репатриантами предложил нам на выбор два детских сада, две, как говорят многие русскоязычные израильтяне, «опции»: один — рядом с домом, куда ходят дети преимущественно из ивритоязычных семей и где воспитательница не говорит по-русски, другой — чуть подальше, но с русскоязычной воспитательницей и множеством русскоязычных детей. Милейшие сотрудники муниципалитета сказали про второй детский сад, что там «очень хорошая воспитательница». На вопрос, чем же она так прекрасна, нам ответили: «Хорошая! Такая, знаете, строгая. Примерно как в советском детском саду». После этой рекомендации мы мгновенно сделали выбор в пользу первой «опции»: трудности перевода с иврита на русский показались куда менее значительными, чем возможная борьба с советскими (ну, или постсоветскими) ценностями учреждения дошкольного образования.
Но желание победить совок в окружающей действительности вовсе не означает, что мы уже победили совок в себе. И поэтому мы принесли с собой сменку. А зачем?
Мы боялись, что после первого дня в детском саду наш сын выйдет, как это называлось в моем детстве, «из группы», со словами: «Я ничего понимаю, меня здесь никто не понимает, я больше не пойду сюда никогда». Марк выбежал к дрожащим от напряжения родителям, чтобы сообщить: «Мне понравилось, и я влюбился в двух девочек, но я не запомнил, как их зовут». С тех пор прошло чуть больше месяца, сын постепенно выучивает ивритские слова, а те дети, чьи семьи приехали сюда раньше нас, вспоминают русские. Все происходит так, как, кажется, и должно происходить: Марк приносит домой рисунки и всякие рукодельные штуки и вместе со всеми принимал участие в выборах. В полном соответствии с израильской избирательной процедурой дети запечатывали в конверты имена кандидатов — впрочем, они выбирали не между Нафтали Беннетом и Захавой Гальон, а между временами года.
Возможно, когда-нибудь сын вспомнит свой первый день в израильском детском саду как большое событие.
И это отличный способ напоминать себе: перемещение в новое пространство и новую языковую среду — отличный способ разобраться с собственной идентичностью, а самоидентификация — не результат, а увлекательный процесс. Кстати, так же было, когда я переехал из Сибири в Москву 15 лет назад. Посмотрим, что будет сейчас.
