Пока был жив Борис Натанович Стругацкий, позволительно было думать, что времени хватит, что можно задать ему вопрос и получить персональный ответ, и обсудить его, и спросить еще. Теперь осталось читать книги, листать чужие вопросы, шерстить дневники и переписку, снова читать и некоторые слова произносить вслух. Не цитировать, а повторять вслух, как бабушкины присказки.
Давайте поэтому не будем о биографиях, списках литературы и датах смерти. Аркадий Стругацкий родился почти на 8 лет раньше Бориса, Борис умер почти на 21 позже Аркадия. Эти два человека написали больше, чем несколько десятков книг. Переводчик и звездный астроном создали язык, которым держалось бессчетное количество жителей давно издохшей страны. В какой-то момент казалось, что языку этому не выжить, жизнь ушла вперед и мелкокалиберная реальность выпихнула его в тень чего-то там — истории, политики, веб-два-ноля. А потом выяснилось, что он-то без нас может, а нам без него не имеет смысла.
Каждый, кто рос в семидесятые и восьмидесятые, может назвать книгу Стругацких, которая что-то сделала с ним странное. Со Стругацкими чаще всего именно так — «что-то странное», вроде операции на сердце. Незаметно, ювелирно и до конца жизни. Пока был жив Борис Натанович, можно было думать, что он в случае чего подскажет или поправит. Теперь все сами. Первые пару дней будет соблазн разговаривать о Стругацких только с теми, кто и так знает продолжение «стояли звери около двери», но это глупое, эгоистичное желание. Имеет смысл говорить на этом языке с теми, кто его не знает, или думает, что он умер. Чтоб не думали.
