Актерские мемуары нечасто оказываются увлекательным чтением. Обычно у них два жанровых признака: преисполненные самомнения рассказы о творческих успехах и «диалогах» со знаменитостями и дежурный набор театрально-киношных баек. Вероятно, такие мемуары пишутся в момент, когда деятель искусства осознает свою значимость и желание рассказать «об уникальности своего человеческого и художественного опыта». Для кого они пишутся? Предполагается, что для ценителей и поклонников, на самом деле - для родных, близких и себя, любимого.

На первой же странице своих мемуаров «Негероический герой» Анатолий Равикович признается, что не знает, для кого эта книга, и он пишет ее лишь потому, что так захотела его жена, Ирина Мазуркевич, только что прочитавшая воспоминания Михаила Козакова. Такое начало обещает непривычные актерские воспоминания. По крайней мере, понятно, что пафоса ни в коем случае не будет. И правда. Рассказа о выдающемся вкладе автора в отечественную культуру тоже нет. Зато есть самоирония, совершенно не свойственная знаменитостям. От артиста, которого благодаря роли Хоботова в «Покровских воротах» знает вся страна, можно было ожидать подробнейшего рассказа о том, как снималось это кино. Но нет, рассказ о фильме Михаила Козакова занимает чуть больше десяти страниц, а про свою роль Равикович пишет: «Хоботов у меня получался какой-то одномерный, как карикатура. Все у него падает, ничего он не может... Ну не бывает таких. Это придурок, и любить его не за что».

Больше, чем о своих ролях, Равикович рассказывает о странном мире провинциальных театров (после окончания ЛГИТМиКа он работал в Комсомольске-на-Амуре и Сталинграде), о народных артистах, кладущих все свои силы на то, чтобы снять главного режиссера; о больных на голову зрителях, выскакивающих на сцену; о коммунальном быте и о своей семье. Равикович совершенно по-довлатовски умеет видеть абсурд в обыденной ситуации.

Ирония - единственный способ бороться с безумием мира, где актеру приходится брить ноги, потому что зрительница жалуется, мол, волосы мешают ее восприятию персонажа-пионера. Где комитет по кинематографии Украины не утверждает актера на роль персонажа по имени Иосиф Фридман только потому, что актер - еврей. Где единственный способ привести в чувство напившегося перед премьерой артиста - положить ему лед на мошонку. И все эти истории рассказаны так, что необязательная театральная байка, плоская, живущая несколько минут застольная хохма становится литературой.

Тот, кого мы знаем как уморительного комического артиста, оказался грустным, рефлексирующим и внимательным человеком. Его наблюдения точны, как наблюдения этнографа, и реконструируют тихий ад жизни советского человека. Мир, где работы и квартиры распределяли, где еще недавно жили впроголодь, и где семь франков, потраченные во время французских гастролей на булку и молоко, - катастрофа.

Более того, это мир не просто советского человека, а советского еврея. Он искренне считает себя таким, как все, и постоянно получает свидетельства о том, что он чужак. В эвакуации шестилетнего Толю не берут с собой играть деревенские мальчишки, и он вынужден доказывать, что он не «жид».

«- Я не жид.
- Врешь, жид.
- Если не жид, сними штаны.
- Зачем это? - растерялся я.
- А затем, что всем жидам, когда они родятся, х.. отрезают, мне батя сказал...
Я почувствовал себя необыкновенно счастливым. Я абсолютно точно знал, что х.. - так теперь следовало называть то, чем я писаю, - у меня есть».
Ситуация, уже не столь комическая, повторится зимой 1953 года, в разгар «дела врачей», когда одноклассники спросят подростка Равиковича о его национальности. Ему дают шанс отвертеться: его мать совсем не похожа на еврейку. Но, «в своей жизни я совершал мало смелых поступков. Если быть точным - всего два: один раз, когда я, бросив все, ушел в неизвестность к Ире Мазуркевич, и второй - когда на вопрос Юрки Манышева я ответил: «Да, еврей».

Собственно, только тогда, за несколько месяцев до смерти Сталина, Равикович сделал хотя и вынужденный, но сознательный выбор «быть евреем». Он признается, что всю жизнь стесняется этого слова из пяти букв, поэтому обе его дочери от двух браков носят фамилии своих матерей - «русские, дабы не портить себе жизнь».

Но главный герой этой книги – не специфически советский еврей, а такой кинематографически-литературный еврей, как герой Вуди Аллена времен «Манхэттена» или персонажи Сола Беллоу. Воспоминания Анатолия Равиковича - редкий пример отечественной версии грустной и ироничной литературы с повышенным вниманием к еврейскому. У нас ее почти не было - по той же причине, что дети от смешанных браков часто носят фамилии нееврейских родителей. Этот тип героя (нередко он же оказывался и рассказчиком) возникал обычно не в книгах, а на экране: в обличье Зиновия Гердта, Ефима Копеляна, Готлиба Ронинсона или Анатолия Равиковича. Увы, и своего Мэла Брукса у нас тоже не было, поэтому такой персонаж и в кино появлялся лишь изредка.

Впрочем, пожалеть можно о многом. Жаль, что в кино был только Хоботов – и не такой, каким его хотелось сыграть Равиковичу. Жаль, что второго «Негероического героя» не будет - об этом автор со всей определенностью говорит в последнем абзаце. Но, может быть, Равикович надумает писать не мемуары, а какую-нибудь другую книжку - и тогда будет жаль того человека, который ее не прочитает.